«АН» традиционно уделяют внимание русскому интеллектуальному року, но до сих пор слово предоставлялось лишь самим рокерам. Сегодня своим мнением с читателями делится Юрий ДОМАНСКИЙ – доктор филологических наук, профессор РГГУ, автор книги «Русская рок-поэзия: текст и контекст».
Научные дебри
– Вы избрали довольно экзотическую для науки тему.
– Исследования начались в 1998 году. Не то чтобы было нечем заниматься – я как раз тогда заканчивал кандидатскую диссертацию по другой теме (по русской прозе XIX века). Просто мы с коллегами по Тверскому университету, где я тогда работал, решили: почему бы не заняться с филологической точки зрения тем, что нам было интересно в 80-е, в студенчестве? Ведь русский рок очень словоцентричен. Раз уж другой вменяемой поэзии сегодня нет, то будем изучать хотя бы такую.
Почему-то казалось, что все должны воспринять нашу идею на ура. Но, как часто случается, возникла огромная разница между «казалось» и «оказалось». Мы и не думали, что будет столько препятствий, видимых и невидимых. Прежде всего – со стороны академической среды, которая не только не хотела воспринимать наши студии всерьёз, но и активно сопротивлялась им. С другой стороны, не в восторге от наших студий были и сами творцы рок-текстов, поскольку не считали возможным себя анализировать. Традиционная позиция птицы на конгрессе орнитологов.
Эти трудности не преодолены и по сей день, хотя сделано, как мне кажется, довольно-таки много. Выходят монографии, защищаются диссертации.
– Если разрешают защищать диссертации, то в чём же тогда препятствия?
– Если б ещё и диссертации не давали защищать, это была бы ситуация 30-х годов. Приходится предпринимать много усилий, чтобы продвинуть эти диссертации, чтобы объяснить что-то на симпозиумах. Когда заявляешь тему работы, приходится преодолевать мнение, что изучать следует что-то «устоявшееся». Даже Высоцкого признаёт не вся академическая среда. Не так давно одно авторитетное издание очень показательно отреагировало на желание одного литературоведа коснуться темы Высоцкого (извините, что изъясняюсь так таинственно, но не хочется делать им рекламу и антирекламу). Дескать, мы вашего Высоцкого вообще не любим и не суйтесь к нам с такими материалами. И это центральное издание литературной направленности.
Да много что не приветствуется. Классический пример – Венедикт Ерофеев. Про Алексея Иванова и говорить нечего – пускай, дескать, умрёт сначала. Мне лично кажется, что ревнителям этих принципов не стоит изучать литературу новее XVIII века, потому что касательно XIX века приоритеты тоже могут измениться.
– Я с трудом не перебил вас в самом начале. Вы сказали: «Другой вменяемой поэзии нет».
– Поэты как таковые, конечно, есть. Достойные поэты. Но поэзия – тогда поэзия, когда она признана аудиторией. А людям сейчас поэзия не очень нужна. Можно сказать, что и вообще литература не очень нужна, но всё же проза нужнее, чем поэзия. И в этих условиях рок-поэзия выдвигается на первый план.
– В русском роке всё хорошо со смысловой нагрузкой, с образами, но вряд ли вы станете отрицать, что он частенько не дотягивает до признанной поэзии по форме (рифмовка, соблюдение размера).
– Не спорю. Это песенная поэзия. На первых порах мы с коллегами вычленяли письменный текст и работали с ним. Но потом стало ясно, что с одним только текстом работать бессмысленно. В течение первого десятилетия XXI века были разработаны методики изучения звучащего текста: например, учитываются долгота и краткость гласных, особая роль уделяется паузе.
Мы сталкиваемся с таким явлением: при исполнении песни сглаживаются недостатки сугубо стиховедческого свойства. Но и среди рокеров есть безоговорочные поэты – прежде всего Александр Башлачёв. Большинство исследователей сходятся в том, что его тексты лучше смотрятся на бумаге, чем в авторском (или в любом другом) исполнении под музыку. Есть, наоборот, такие авторы, тексты которых на бумаге не смотрятся вовсе, зато хороши при исполнении. А есть такие, которые одинаково хороши (или плохи) и с музыкой, и без неё.
– Что вообще характерно для рок-поэзии? Свобода от творческих рамок усиливает творческие возможности?
– Смотря кто пользуется этой свободой. Я лично считаю филологию точной наукой. И если подходить к вашему вопросу с позиции филологии, то все попытки отделить рок-поэзию от прочей поэзии наталкиваются на тупик. Вряд ли она затрагивает темы, которые бы не затронула традиционная литература. Стилистические признаки тоже нельзя выделить. Метафоричность? Это вообще черта русской лирики, как черта французской лирики – метонимичность. (Метонимия выделяет в явлении свойство, которое может замещать остальные. Например: «Все флаги в гости будут к нам», где «флаги» означают «страны». – Ред.)
Можно, конечно, услышать мнение (и я отчасти его разделяю), что для рока 80-х характерна крайне высокая мера искренности: рокеры говорили сердцем. Потом искренность стала вытесняться тотальной иронией. Если сейчас петь столь серьёзно, как в 80-е, это будет не так воспринято. Делается поправка на более ироничное отношение к миру.
– Кинчев спел в перестройку: «Молодёжные группировки берут с нас дурной пример». А вы считаете, что русский рок делает школьников лучше, побуждает их мыслить?
– Вспомним размышления Боккаччо о том, вредны или полезны оружие, огонь и вино. Скажу о позитивной стороне. Кто-то не дотягивает до большой литературы – нужен определённый уровень образования, воспитания. И здесь рок будет очень кстати. Сперва вдумываясь в песни Цоя, человек перейдёт, к примеру, на Гребенщикова. Так постепенно дойдёт и до классики. Причём Цой и БГ не станут для него прошлым – они будут в нём всегда. Говоря о литературоцентричности нашего школьного образования, мы немножко лукавим. Та литература, которая насаждается в школе, обычно приходит уже потом. Читатель формируется постепенно: он, может быть, и прочитает в школе «Капитанскую дочку», но поймёт её годам к тридцати.
Кстати, рок-поэзию уже включают в редкие школьные учебники.
В десятые из восьмидесятых
– Башлачёв, Курёхин, Цой, Науменко… Уместно ли предполагать, о чём они пели бы сегодня?
– Относительно науки, конечно, это несерьёзно. Но мне это интересно как любителю альтернативной истории. Она хороша именно тем, что мы имеем право выбора – представить Цоя на Болотной или же депутатом от «Единой России».
– Вам что больше нравится?
– Мне бы больше понравилось, если бы он сейчас находился в тибетском монастыре.
– А как же протестный характер рока?
– Я принципиально отношу рок не к контркультуре, а к субкультуре. Ключевая позиция доперестроечных рокеров – не противопоставление себя режиму, а уход в свою раковину. Мы вас не трогаем, и вы нас не трогайте. Но для системы и этого было достаточно, чтобы счесть людей врагами, – отсюда и опальная репутация рока.
Потом, в перестройку, в роке действительно зазвучали оппозиционные настроения. Но это не было его отличительной чертой. Я не знаю, кем в то время можно было прослыть, если не противостоишь режиму. Мы все дёргали бумажного тигра за хвост, как говорят китайцы. И мне не вполне понятно, как могли сочетаться антисоветские позиции с приветствием перестройки, которую советская же власть и проводила. Перестроечный рок, рок-пластинки, рок на ТВ – это уже системное понятие, да ещё и часть шоу-бизнеса. Сейчас те времена воспринимаются крайне романтично, но тем не менее это были первые робкие шаги российского рынка.
– Но именно рок стал главным выразителем протестных настроений, а не авторская песня, исстари считавшаяся диссидентской.
– Потому что рок был культурой молодёжи. Если не протестуешь в молодости, то ты подлец, а если протестуешь в старости… Сами знаете.
– То есть Шевчук, по-вашему, дурак?
– А Шевчук ещё не старый. К тому же его протест скорее эстетический. Думаю, неслучайно он отошёл от Болотной, как и Парфёнов. Без них уровень этого явления упал. Быков, Акунин – очень талантливые люди, но их общественно-эстетический уровень всё-таки другой. На мой личный взгляд, настоящий творец предпочтёт обособиться, когда движение принимает характер лихорадки. Он никогда не вступит в Антиединую Антироссию. Заметим, кстати, что в «Единую Россию» кто-то вступает – Розенбаум например. Не рокер, но автор-исполнитель.
– Ещё можно Сергея Африку вспомнить: не член ЕР, но тоже путинец.
– Ну, это уже эпатаж, мне кажется. Прийти в приличное общество и сказать, что голосовал за Путина, – то же самое, что зелёные волосы Бодлера.
– Так значит, по-вашему, социалка сегодня уже не тренд?
– Если говорить про такие группы, как «Сплин», «Би-2», «Мумий Тролль», то социальное содержание вытесняется художественным. Не знаю, насколько уместна такая аналогия, но они в меньшей степени «маяковские» – в большей степени «тютчевы». Рок всё больше становится искусством. И здесь уже иные откровения для слушателя. Откровения не сегодняшнего дня, а вселенского порядка. Что такое человек, каков смысл существования. Нельзя получить ответы, но можно вместе подумать об этом. А не о том, разгонять ли комсомол. Когда-то «Облачный край» призывал его разгонять, и тогда это звучало круто. Сейчас откровения такого рода не пройдут, это будет кликушеством. Если в 80-е Шевчук пел о революции, то сегодня у него социалка совсем другая – она не ограничивается злобой дня, а устремлена в вечность.
– Удивительно, что даже «Гражданская оборона» в конце жизни Егора Летова попала в ротацию.
– Это удивительно потому, что без идеологии Летов существовать не мог, как Маяковский или как Лимонов. Михаил Борзыкин из группы «Телевизор» и сейчас протестует, как в 80-е, хотя уже совсем не молод. Исполняя старую песню «Твой папа – фашист», он поёт: «Твой папа – нашист». И слушателям это нравится, конечно же.
– По поводу новых трендов. Как ни странно, Кинчев и Шевчук видят преемников в рэперах.
– Абсолютно поддерживаю их точку зрения. Следом идёт поколение, выросшее на рэпе. Тридцатилетние говорят, что для них рэп стал откровением и является таковым по сей день. Буду рад, если молодые коллеги возьмутся за его изучение.
– Подводя итог: если бы не русский рок, наше общество было бы другим?
– Увы, я не уверен, что русский рок повлиял на общество. На наших правителей, по-моему, большее влияние оказала блатная песня.