Его не надо представлять. Роли и фильмы говорят за него лучше, чем он сам. «Меня зовут Арлекино», «Весьегонская волчица», «День выборов», «Господа офицеры: спасти императора», «Next». Много курит, иногда задумывается над ответом. Олег ФОМИН, пожалуй, самый непредсказуемый и парадоксальный современный режиссер, выкроив несколько часов, приехал в редакцию «АН».
Сын от Бога, корона от людей
– Кто вы по внутреннему убеждению: ведущий или ведомый? Актер или режиссер?
– В деле, в котором я что-то понимаю, стараюсь отстаивать свою точку зрения. Тем более что любой фильм – это игра большого оркестра, в котором много партий и солистов. И все вместе: режиссер, сценаристы, актеры составляют живую ткань кино. Иногда на площадке мы придумываем такие сцены, которых не было в сценарии, и они получаются органичными.
В «Next» я попросил Александра Абдулова упасть в бассейн, когда он находит своего сына. Это было своеобразное очищение, крещение. Актеры не любят падать в воду или грязь. Александра Гавриловича удалось убедить. Сцена получилась. В «Next» вообще все три финала придумали актеры.
– «Next» – еще одна экранизация воровской романтики с прекрасными актерами. Надо ли так красиво подавать этот мир?
– Не о ворах фильм. Нет там никакой воровской романтики. Это все за кадром. В прошлой жизни. Зато там есть романтика человека, который нежданно-негаданно обрел сына. Он стоит перед выбором – сын или воровская корона. Но сын от Бога, а корона от людей. И Лавриков-младший объясняет отцу, что есть другая жизнь. С нормальными человеческими отношениями. Мальчик ломает взрослого. Так что этот фильм про людей, про их выбор: «или – или», а не про воров.
Пепельницы для Черномырдина
– Ваш фильм «День выборов» вышел в 2007 году, спустя 4 года после отмены всенародных выборов губернаторов. Нет желания снять продолжение: «День выборов – 2. Выбор тандема»?
– Нет. Продолжения делают от бедности и отсутствия фантазии. У меня есть сценарии, истории, которые я хотел бы снять. «День выборов» был интересен, потому что в 90-е годы я работал в качестве режиссера на предвыборную кампанию Виктора Черномырдина «Наш дом – Россия». Снимал всех видных членов партии НДР: Беляева, Травкина, Михалкова, Рохлина. В течение нескольких месяцев видел Белый дом изнутри. Бывал на дачах, в том числе у Виктора Степановича, слышал переговоры, диалоги.
Это было очень любопытно. Я бы никогда не увидел, как работают эти структуры изнутри, как они называют друг друга. То, что недоступно простому обывателю. И это самое интересное. Мы же видим только обложку, а самое интересное за кадром.
– Что вам пригодилось из этого предвыборного опыта?
– Конкретного – ничего. Только дух, атмосфера. Нелепости, которые подглядел. И это было бы очень смешно, если бы это не был Белый дом, правительство нашей страны, коленопреклоненные так называемые звезды. На одной из встреч Черномырдина с творческой интеллигенцией на столах стояло великое множество пепельниц. Люди в большинстве своем собрались курящие. Но всех предупреждали: «Виктор Степанович не курит». И все – заслуженные, народные – терпели. Курил только Олег Фомин.
А вот нужны ли вновь выборы, не знаю – я вне политики. В картине прекрасная финальная песня: «А еще просил казак правды для народа, будет правда на земле – будет и свобода». На фоне Кремля такая «оппозиционная» песня. В общем – мы заслуживаем то, что имеем.
– Вы говорите – вне политики, но в «Народный фронт», наверное, вступили?
– Я даже не понимаю, что это такое.
Аргумент режиссера
Мои фильмы нельзя смотреть с попкорном. Надо снимать кино честное. Есть авторы, есть сценарии, – надо просто искать. Иногда кино снимается либо преждевременно, либо вовремя. Надо понимать, куда ты бросаешь зерна. А то вдруг там почвы нет – бетон. И они не прорастут. Предугадать невозможно.
Кухаркины дети
– Когда смотришь современное кино, понимаешь, что режиссер сэкономил на консультантах. Особенно когда это касается военной темы. Вроде на экране война уже не первый день идет, а солдаты как будто только что из бани вышли. У вас есть военные сценарии в работе?
– Да, лежит сценарий, который написал офицер, воевавший в Южной Осетии. История не про войну как таковую. Она про человека, про офицеров в очень тяжелых обстоятельствах. Там и мирная жизнь, и война. Клубок. Нет четких положительных и отрицательных героев. Есть жизнь, судьба. И все ее разделяют. Прежде чем снимать, я буду встречаться с теми, кто там был, выяснять все до минуты. В группе обязательно будут профессиональные военные консультанты.
И еще один «секрет» – надо искренним быть. Если разучишься сопереживать, плакать, смеяться, то придет конец и твоему кино.
– По тону я чувствую, что тема войны вам близка?
– Я вырос в Грозном. Помню, как моя тетя всю первую чеченскую войну просидела в подвале. Потом мы забрали ее домой в Тамбов. Она долго молчала. За неделю я ни одной реплики от нее не услышал. Ни одного слова. Она сидела с нами за столом и молчала. И в один вечер вдруг – мы начали говорить про желания, я даже вздрогнул – она сказала: «У меня одно желание осталось: мне нужен автомат Калашникова и Ельцин напротив!» Она, пожилая женщина, сказала это так страшно, что я не хотел бы быть на месте Ельцина, если бы ее желание сбылось.
В детстве пытался расспрашивать свою бабушку, которая прошла пытки в гестапо, а затем Освенцим и Дахау. Сведенный след от номера узника остался на руке. Клещами из нее вытаскивал – как это было? Она с большим трудом отвечала. Когда люди начинают рассказывать в красках о войне – не верю.
– Становится модным говорить, что цензура спасет нас от вранья и насилия на экране. Согласны?
– Сейчас нет нормальной редактуры. А цензура живет. Никуда не исчезла. В головах осталось: держать и не пущать. Особенно у тех людей, которые выделяют деньги на кино. Иногда приходишь в шок от тех вещей, которые они тебе диктуют. Цензура даже не денег, а воинствующей бездарности и непрофессионализма, возведенная в культ. При этом деньги попадают в руки людей, очень далеких от кино, от профессии. Они набирают исполнителей буквально по объявлению и шлепают то, что даже продуктом назвать нельзя. При этом кричат: «Мы на этом зарабатываем, мы же продюсеры!» Им не нужны хорошие режиссеры или актеры.
Такой воинствующий непрофессионализм – не только в кино. Он вокруг, в жизни. У нас в каждом начальнике сидит пресловутая «кухарка», которая знает, как управлять государством.
Но есть и люди, которые дают деньги на заведомо некоммерческие фильмы. Один из таких мне сказал: «Хочу, чтобы после меня что-то осталось, не только особняки, дачи и машины».
Есть термин – «художественное кино». Есть термин – «документальное кино». И не надо придумывать новых терминов. Их столько уже напридумывали: лакейское кино, продюсеры. Засорили все. Кино должно быть просто художественное. Но музыка денег сейчас забивает все остальное.
– А вы с деньгами как?
– Их всегда будет не хватать. Например, нет денег, чтобы снять кино о Южной Осетии. Главное, чтобы ты управлял деньгами, а не они тобой. Если они становятся смыслом жизни, то это бездарно прожитая жизнь.
«Кормильцы» от кинопроцесса
– Вы все-таки следите, что делают ваши талантливые и не очень коллеги?
– В России снимается много прекрасных глубоких фильмов. Но они не доходят до зрителя, а показываются на малоизвестных каналах, например «Страна-ТВ». Мы не знаем о национальной премии «Страна». Зато знаем о премии Муз-ТВ или «Калоша». Нет пропаганды хорошего кино. Она отсутствует как факт.
Не надо считать зрителя идиотом: чем будем кормить, то и будет кушать. «Мы знаем, что хочет наш зритель!» – убивает эта фраза. Мы даже не знаем, о чем мечтают наши дети. Как-то на кинопробах говорю с 9-летним человеком, а он уже серьезно изучает Мировой океан. Рассказывает мне о таких вещах, о которых я слушал, открыв рот. Перечислял литературу, о которой я понятия не имел. Что у них в голове, мы даже не представляем.
– Вы снимались практически внутри волчьей стаи в «Весьегонской волчице».
– Было интересно себя проверить. Ведь с животными, тем более дикими, нельзя допускать лжи на уровне подсознания. В жизни, благодаря профессии, можешь иногда слукавить. А тут – нереально, потому что тебя не понимают, а чувствуют. Если друг – то на всю жизнь. Если враг – тоже навсегда. И ты становишься членом стаи, занимаешь место в иерархии. Та же волчица – как вор в законе. Она решает – кого миловать, кого карать.
Я со съемок возвращался, как после сеанса психотерапии. Весь день без алкоголя, почти без сигарет, как Маугли, как растение в хорошем смысле слова. Только природа и волки. Потом приезжаешь в город, и тебе неинтересно. Хочется обратно. После этого фильма я практически перестал посещать тусовки, лишний раз хлопотать лицом ради пиара.