Центр сердечно-сосудистой хирургии имени знаменитого хирурга, основателя Института грудной хирургии А.Н. Бакулева – один из лучших в мире. Совсем недавно Центр отмечал круглую дату – 50 лет с момента основания. Но праздник прошел, и снова начались будни… О Центре и его кардиохирургах рассказывает один из лучших хирургов на планете Лео Антонович БОКЕРИЯ.
- В РУКАХ у кардиохирурга (и часто в буквальном смысле слова) – сердце человека. И нам часто приходится решать вопрос о необходимости операции. Все зависит от того, настолько тяжелый пациент. В итоге хирург один принимает это решение. Хирургия сегодня позволяет вылечить 97 процентов детей с врожденным пороком сердца (ВПС), которые впоследствии живут полноценной жизнью, как и их здоровые сверстники. Мы закрываем определенный дефект внутри сердца плотной тканью, восстанавливая сердечную анатомию. Но хочу подчеркнуть, очень важно, чтобы такая операция была сделана вовремя.
– Что же для этого необходимо в первую очередь?
– Например, в Европе каждая женщина на 12–14-й неделе беременности (когда можно определить грубую патологию, в том числе и порок сердца, у будущего ребенка) проходит эхокардиографическое обследование. В США 93 процента ВПС выявляется еще до родов, в Европе – 50 процентов. У нас же – всего 5 процентов на всю Россию. Кстати, из этих пяти – 98 процентов приходится на наш Центр. Справедливости ради надо отметить, что во многих регионах сейчас открылись или откроются в ближайшее время перинатальные центры. Это, конечно, изменит ситуацию.
И сердце – одно на двоих
– Сейчас хирург может остановить сердце, временно выключив его из системы кровообращения, и осуществлять циркуляцию крови в организме с помощью аппарата искусственного кровообращения. А как раньше врачи делали операции на сердце?
– Самые драматические страницы нашей специальности относятся ко времени, когда не было хорошего аппарата искусственного кровообращения (АИК). И тогда известнейший американский врач, можно сказать, отец кардиохирургии Уолтон Лиллехай (он был другом нашего Центра и часто бывал в Москве) укладывал маму рядом с ребенком, соединял у них сосуды и останавливал сердце ребенка. А в это время материнский организм осуществлял функцию АИК. Это была операция, где риск составлял 200 процентов, потому что при трагическом исходе умереть могли и мать, и ребенок. Но люди шли на это, понимая, что это единственная возможность спасти своего малыша. В нашем Центре первые операции в условиях искусственного кровообращения были выполнены в 1959 году. Тогда Александр Николаевич Бакулев пригласил в Москву англичан, которые привезли оборудование и показали, как делать подобные операции. Очень быстро был куплен такой же аппарат, и в том же году наши хирурги уже начали оперировать.
– В свое время вы удостоились высшей награды страны – Ленинской премии…
– Да, за цикл исследований в области гипербарической оксигенации и внедрение этого метода в клиническую практику. Кстати, ни в одном другом институте мира не делалось столько операций в барокамере, сколько у нас. В операционной нагнетается высокое давление воздуха (1–3,5 атмосферы), и у больного, испытывающего кислородное голодание из-за порока сердца, содержание кислорода в артериальной крови повышается до нормального. Чаще всего операции в барокамере делались детям, у которых был высок риск не перенести операцию.
Даже коллеги не верили
– Знаю, что после трагедии в Беслане у одного из мальчиков, бывших в заложниках у бандитов, в сердце застрял осколок. Это кажется невероятным – как вам удалось его спасти?
– Тогда мне позвонил главврач республиканской больницы: «Привез из Беслана двадцать детей, один точно твой». Мы взяли его на компьютерную томографию и увидели в сердце металлическое образование. Металлический предмет 20 на 17 мм находился в кровяной толщи сгустка в правом желудочке, к тому же был разрыв одной из створок трехстворчатого клапана. А смотришь на сердце – снаружи вообще ничего не заметно, нет никакого проникающего ранения… Медлить было нельзя, и мальчика тут же положили в операционную. Сделали пищеводное эхо и увидели, что пуля в желудочке. После этого я вскрыл сердце, вынул огромный сгусток из правого предсердия желудочка (где и обнаружил осколок) и восстановил целостность клапана.
Справка
История Центра началась в 1956 году, когда по инициативе А.Н. Бакулева было решено открыть Институт грудной хирургии. В 2005 году хирурги Центра сделали более 6000 операций на открытом сердце.
Оказывается, когда в захваченной бесланской школе раздался взрыв, Заур побежал вместе с другими детьми. Он сразу почувствовал боль в груди, но она быстро прошла. Вообще с виду мальчик был совершенно здоров, и инородное тело в сердце врачи обнаружили, только сделав снимок. А снимок сделали потому, что ребенок затемпературил, и мать повела его к врачу. Осколок был такой горячий, что попал мальчику справа возле грудины, прошел в сердце, и кожа тут же затянулась. Далее он проник через околосердечную сорочку, оставил там «окно» (мы вначале даже подумали, что это врожденный дефект перегородки, настолько молниеносным было проникновение), пробил правый желудочек, клапан и попал в кровь. При такой высокой температуре кровь свернулась, осколок потерял кинетическую энергию и остался в этом же месте.
Сразу после операции я улетел на конгресс в Германию, и там мои коллеги даже не поверили, что такое может быть.
Вечный вопрос: можно спасти? Или – нет?
– Вы принимали непосредственное участие в недавней истории со смертью Слободана Милошевича. Что, по вашему мнению, произошло?
– Да, судьба экс-президента Югославии Слободана Милошевича – еще одна трагическая страница в современной истории. Еще в 2001 году Милошевич себя не очень хорошо чувствовал, и ему была сделана коронарография. В 2003 году несколько депутатов Госдумы обратились ко мне с просьбой выделить специалиста, который мог бы поехать в Гаагу в составе международного консилиума, поскольку состояние Милошевича ухудшилось. Поехала член-корреспондент Российской академии медицинских наук, профессор Елена Зеликовна Голухова. Она осмотрела больного, вернулась в Москву, и мы сформулировали резюме: у Милошевича – 4-я степень риска по артериальной гипертензии, есть угроза внезапной сердечной смерти. Пациенту рекомендуется стационарное обследование. Эти документы есть, к ним прилагалось 40 листов различных данных.
Ситуация стала пиковая, когда крайне тяжелый больной срочно нуждался в стационарном дообследовании, а его держали в тюрьме и лечили кое-как. Тогда я об этом снова написал письмо в Гаагский трибунал. Написал, что обследование и лечение можно было провести во многих странах, например, в Германии, но мы, отметил в письме, также можем предложить свои услуги.
Две недели было затишье. Затем выступил представитель российского МИДа, из чего я понял, что трибунал обратился в наше министерство, которое и дало гарантии для пребывания Милошевича в России и его возвращения в Гаагу. Тогда начались непонятные вещи в наших СМИ, когда политологи очень активно стали рассуждать, что «конечно, кто его вернет, у него здесь такие возможности скрыться» и так далее. Уже потом в документах, которые обвинитель трибунала предоставила в качестве отказа, упоминалась одна наша известная газета и телепередачи. А причина отказа была такая: нет полных гарантий возвращения Милошевича в Гаагу.
– Тяжело происходит общение врача с родственниками пациента?
– Тут недавно очень долго умирал у нас один ребеночек – очень тяжелый порок, несовместимый с жизнью. И хирург взял ребенка на операцию лишь под давлением родителей. Казалось, что операция получилась, врачи сделали все, что могли, и даже больше. Но сердце начало умирать. Долго это происходило. Недели две мы видели, как состояние ухудшается. Его отец как-то меня, что называется, подловил и сказал фразу, которая уничтожает в тебе все. Спасите, говорит, моего сына, вы ведь все можете, вы такой знаменитый, ведь стольких детей спасли… Что я мог ему ответить? Только одно – мы стараемся, делаем все, что можем. Не мог же я ему сказать, что ребенок родился неоперабельным…