Создается впечатление, что статью в «Таймс» с большим интересом прочли в Москве, чем в Лондоне и Берлине, хотя, казалось, должно было быть наоборот. В России почему-то ожидали грандиозного скандала. Но корриды не случилось, реакция европейских партнеров внешне оказалась более чем сдержанной. Тому есть несколько причин.
Для самих европейцев подозрительность и ревность по отношению друг к другу не являются новостью. Они не испытывают на этот счет особых иллюзий и относятся к европейской интеграции достаточно сдержанно. Это бизнес, ничего личного. Как и положено, настоящая солидарность проявляется только тогда, когда речь идет об отражении общей угрозы, например российской...
Тем временем в России все европейцы на одно лицо, они для нас одинаковые, хотя сами себе они такими не кажутся. Тут помнят исторические обиды, и на бытовом уровне мало кто ощущает себя «европейцем». Правда, именно ради достижения этой цели официальные власти стран еврозоны тратят огромные средства.
Много лет назад я получил настоящий урок интернационализма, заявив в компании скандинавов о своих симпатиях к Швеции. На меня пролился холодный душ скептицизма. Примерно так, наверное, выглядело бы сегодня обсуждение достижений московского «Спартака» в украинско-грузинской компании. Хотя общая тональность, конечно, была дружеская.
Мало кто помнит, что разделение процедуры вручения Нобелевской премии было отчаянной попыткой ее основателя выстроить мост в отношениях между Швецией и Норвегией, которые практически не общались между собой. Но и по сей день нобелевские комитеты в Стокгольме и Осло практически не общаются...
Так что ни у немцев, ни тем более у британцев публикация в «Таймс» не вызвала шок. Было бы странным с этой точки зрения, если бы Тэтчер поддержала объединение Германии.
Но есть и другие причины, по которым статья не вызвала той реакции, которую ожидали увидеть в России. Многие сегодня понимают, что мысль Тэтчер была гораздо глубже, чем это сегодня пытаются представить. И, хотя она была озвучена несколько прямолинейно и грубовато по отношению к немцам, не только усиление Германии волновало британского премьера.
Защищая Берлинскую стену, она думала, может быть, не столько об отношениях Британии и Германии, сколько о стабильности мирового (а не только европейского) порядка в целом. Тэтчер заботило то, что в первую очередь должно было заботить Горбачева.
Поколение, выросшее после Второй мировой войны, привыкло относиться к миру в Европе как к естественному состоянию. Однако это состояние было скорее исключением из правил, чем исторической нормой. Послевоенный мир обеспечивался очень сложной системой сдержек и противовесов, непосредственно вытекал из решений, принятых странами-победительницами по окончании войны, и оставался стабильным только в силовом поле, созданном глобальным противостоянием двух самых мощных военных систем, которые когда-либо были известны в истории.
Потсдамский мир был своего рода «политическим саркофагом», построенным над взорвавшимся в середине XX века европейским реактором. Покуда сильна была историческая память, саркофаг этот достаточно надежно защищал Европу от вспышек насилия, обеспечив длительный период невиданного процветания и стабильности. Настолько длительный, что многие стали забывать о том, на какой «проклятой» земле он построен.
Многие, но, по всей видимости, не Тэтчер. Потенциальная европейская нестабильность волновала ее не меньше, чем конкуренция со стороны «большой Германии». Она, по-видимому, понимала, что стоит тронуть «саркофаг», и чума со старого кладбища вновь пойдет гулять по континенту. Слишком многие в тот момент предавались либеральным иллюзиям, полагая, что «тумба» ялтинских и потсдамских соглашений придавила Европу своим весом и что от нее давно пора избавиться. Но для Тэтчер Берлинская стена была не линией разъединения, а линией соединения Европы.
Надо отдать должное Тэтчер и в том, что она была абсолютным прагматиком, лишенным каких бы то ни было идеологических иллюзий. Она воспринимала мир таким, каков он есть, а не сквозь «идеологические очки». Идеология является всегда мощным оружием в руках того политика, который сам не подвержен ее пагубному влиянию. Борьба с коммунизмом была для Тэтчер инструментом сдерживания России. Как и Черчилль, она была готова поддержать коммунизм, когда интересы Британии требовали вовлечения России в европейские дела.
Горбачеву такой взгляд на вещи был (и остается) недоступен. Его политика была худшим образцом «идеологической политики», а сам он был главной жертвой идеологии «нового мышления». Может быть, даже единственным ее искренним адептом в международных отношениях. Именно поэтому разрушение Берлинской стены сыграло во внешней политике СССР ту же роль, что и антиалкогольная кампания во внутренней.
Это вовсе не значит, что у Горбачева были серьезные альтернативы. В чем они с Тэтчер заблуждались вдвоем, так это в том, что они способны еще управлять процессом. Но сила притяжения двух Германий друг к другу была столь велика, что удержать их от слияния можно было, только затратив ресурс, которым ни СССР, ни Великобритания в тот момент уже не обладали. Разница была лишь в том, что Тэтчер понимала, что за этим последует, а Горбачев нет.
Пока цена, которую Европа платит за разрушение Берлинской стены, - это Балканы и Кавказ. Но это только начало. Оживают тени прошлого, по «саркофагу» поползли трещины, в рисунке которых легко угадываются контуры старых европейских альянсов. Россия вновь мечется между Антантой и Германией. Германия пугает Англию союзом с Францией. Англия угрожает Европе Америкой.
Но все это пустяки по сравнению с тем новым вызовом, который несет в себе для Европы будущее России. Не секрет, что сегодня Россия в Европе не в моде. Давно прошли те времена, когда к одной шестой (теперь седьмой) части суши было приковано внимание лучших европейских умов. Российские исследования практически повсеместно заморожены, правительственные программы свернуты. Интерес к России реально проявляют только министерства энергетики и отделы продаж транснациональных корпораций.
Понять европейцев можно. Их интерес к России всегда был специфическим. Они относились к ней так же, как племя, поселившееся у подножия огромного вулкана, относится к своему страшному соседу. Вулкан этот всегда таил в себе потенциальную угрозу, выбрасывая время от времени в небо огонь и пепел. Люди, жившие на склонах, приспособились к его беспокойному характеру. Они даже научились извлекать выгоду из этого соседства, обогреваясь его теплом. Но они всегда внимательно прислушивались к звукам, доносившимся из его недр.
И вдруг произошло нечто невероятное. Вулкан сам по себе развалился на части и провалился под землю. На его месте образовалась впадина. Европейское племя вздохнуло с облегчением. О вулкане стали забывать. Мало кто задумывается над тем, что сегодня происходит в темной ложбине на околице Европы. Куда как более важными кажутся проблемы далеких Индии и Китая.
А зря, воронка-то растет. Могу с большой долей уверенности предсказать, что Европа будет снова уделять значительное внимание России через несколько лет. Потому что распадающаяся Россия таит для Европы и для всего мира большую угрозу, чем Россия стабильная (даже если из ее жерла время от времени и вырывается пламя). Воронка величиной с седьмую часть суши способна как черная дыра затянуть в себя все окружающее пространство.
И в этот момент можно только сожалеть, что в европейской политике больше нет несколько старомодной и прямолинейной Тэтчер. Только она позволила себе откровенно сказать, что не стоит трогать стенку до тех пор, пока не убедишься, что после этого в твоем доме не поедет крыша.
ОПРОС ПО ТЕМЕ
Правильно ли сделал Горбачев, проигнорировав предостережение Тэтчер о нежелательности объединения двух Германий?
Роберт Малин, 42 года, Вологда:
- Его никто особо и не спрашивал. Поставили перед фактом. Ему только и оставалось, что сделать хорошую мину при плохой игре и кричать на всех углах, что это его заслуга. Как говорится - мы пахали, я и трактор.
Виктор, 37 лет, военный:
- А что он в принципе мог сделать? После того как венгры открыли границу, из ГДР банально начало сваливать все продуктивное население, причем ударными темпами. От этого стена, собственно, и защищала до поры до времени. А провести оккупацию советские партия и правительство
просто побоялись. Да и не прошел бы с немцами сценарий «пражской весны». «Гансы» - не чехи, воевать умеют. И с решимостью у них всегда было все в порядке.Геннадий Нечаев, бизнесмен, Ковров:
- Вообще-то это был нормальный коммерческий проект. Социалистический лагерь все равно разваливался, надо было хоть что-то с этого поиметь. Вот и договорились - мы немцам не мешаем объединяться, а они за это обустраивают наши выведенные войска за свои деньги и дают кредит. А то, что разворовали эти деньги, - не Горбачев же воровал.
Егор Емелин, историк, Владимир:
- Совершенно правильно. С Германией у нас, конечно, непростые отношения - две войны, как-никак. Но исторически мы с немцами близки. У нас с ними схожие менталитет, интересы. С ними можно иметь дело. А англичане, как и их ученики-американцы, блюдут только собственную выгоду и ради нее предадут кого угодно. Англии не нужна сильная Россия или сильная Германия. И уж тем более их союз. Поэтому им было выгодно столкнуть нас лбами. И слава богу, что Горбачев не пошел на поводу у Тэтчер. С Германией мы бы тогда стали врагами, а Англия все равно бы другом не стала. У Англии нет друзей.
Роман Злобин, госслужащий, 42 года:
- Попробовал бы он воспротивиться! Я проходил через этот чекпойнт «Чарли» - пропускной пункт в Западный Берлин - в 1990-м. Уже тогда документы особо не смотрели, толпой шли.