Установленным порядком
– СЕРГЕЙ, когда год назад вышел приказ Сердюкова, комментарии военных архивистов были примерно такие: рассекречивание своим положенным чередом шло и раньше, но, учитывая объем материала (а это миллионы дел!), заняло бы лет сорок. Сейчас пойдет гораздо быстрее. Пошло?
– И да и нет. Действительно, гриф «секретно» снимается со многих материалов. Но пока я бы сказал, что этот приказ – скорее декларация о намерениях. Он исполняется «в установленном законом порядке». То есть – через комиссии по рассекречиванию, куда входят представители разных министерств, спецслужб. Министру обороны они не подчиняются, денег за эту работу не получают. Каждый смотрит на предлагаемый материал с точки зрения своего ведомства и вправе оставить гриф на любой бумаге, не объясняя причин. Да, есть плановое рассекречивание. Но любые планы у нас исполняются с запаздыванием. А речь действительно идет про миллионы папок. В каждой – от 100 до 300 страниц. Папку надо пролистать, все страницы просмотреть. У военных архивистов просто не хватает сил. Так что, думаю, и после выхода приказа для полного рассекречивания архивов сорока лет мало. Лет 80 понадобится, не меньше. Тут нужен не приказ министра, а политическое решение, принятое на самом верху: документы с такого-то по такой-то год объявляются рассекреченными. И вопрос снимается. Но надо быть реалистами – подобного решения не будет.
Маршал Жуков ругался матом?
– СЕРГЕЙ, а почему историки так бьются за это рассекречивание? Что мы такое уж принципиально новое узнаем, когда архивы окончательно раскроются? 90% архивных материалов – второстепенные бумаги, какие-нибудь ведомости на сено. Когда-то их рутинным порядком секретили, сейчас рутинным порядком гриф снимают…
– Да, что-то принципиально новое – вряд ли узнаем. Ответственно говорю: не лежит в наших архивах бумажка, из которой следует, что Гитлер был белым и пушистым. Но у сегодняшних историков – точечный интерес к локальным вопросам. Вот знаменитое танковое сражение под Прохоровкой. Сегодня уже ясно, что все там происходило не так, как долгие годы рассказывалось. Огромные потери… Был момент, когда немецкие танки расстреливали наши на подходе, потому что их пушки били дальше… Кто какой приказ отдавал? Кто и как его исполнял? Почему сражение сначала сочли неудачей, потом – успехом? Роль Жукова? Ротмистрова? Василевского? Исследователю важен доступ к самым разным документам – от переписки со Ставкой до отчетов рембатов.
– А что из военных материалов до сих пор – тайна?
– Ну, скажем, немалая часть переписки между Ставкой и нижестоящими инстанциями (командующими фронтами, армиями). Что-то известно: например, отдельные фрагменты, связанные с битвой под Москвой, со Сталинградом. Но к основной массе допуска нет. Вопрос: как писать историю Великой Отечественной, если не выяснено, какие были указания Сталина, кто поощрялся, кто наказывался?
– Но почему? 60 с лишним лет прошло! Какая сегодня разница, что в 1942 году Сталин приказывал, условно говоря, Еременко?
– Почему – не знаю. Когда документы закрыты, трудно судить, что в них за тайна. Могу лишь догадываться. Методы военного руководства с тех времен поменялись мало. Значит – станут очевидны бардак, ошибки, неоправданные потери. А если и оправданные? В высоких кабинетах всегда идет разговор циничный. Обсуждается, например, новая операция и число тех, кто в ней погибнет. Где и когда какой генерал хочет, чтобы это было обнародовано?
Или такой вариант: под замком документы вполне официальные, но… Это только в фильме «Освобождение» наши генералы и маршалы – задушевные друзья. В жизни было всякое – соперничество, интриги, доносы. Раскрывать?
– Не знаю. Этично ли…
– Но историку важно знать правду о времени. Как цапались в 1812 г. Багратион и Барклай! Однако сегодня это не делает в наших глазах кого-то из них лучше или хуже. А мы дрожим за чистоту риз. Вот сидит некто, перед ним – матерная радиограмма Жукова (который мог загнуть). Рассекретить? А как – о, ужас!— воспримут неокрепшие умы то, что маршал Победы крыл матом? Не осквернится ли светлый облик? Но мат – полбеды. А если речь идет об указаниях глупых, безжалостных, кровавых?
Наверняка засекречены какие-то материалы по эпизодам, ставшим частью официальной мифологии. Вот уже хорошо исследованная история с 28 героями-панфиловцами. Нет, панфиловская дивизия сражалась геройски. Но в обстановке 1941 г. требовалось не просто описание очередного подвига, а нечто знаковое, символическое. И родилась легенда. 28 бойцов разных национальностей… «Велика Россия, а отступать некуда!»… Песни, книги, памятники… Правда, еще в 1949 г. Генеральная прокуратура рассматривала дело бывшего панфиловца Добробабина – он не погиб, а попал в плен и потом оказался в немецкой полиции. Уже тогда во время следствия всплыла технология создания мифа: подлинный ход событий… как под пером военных журналистов они обрели «литературную форму»… Как публикацию одобрил Сталин… Таких примеров немало. И возникают вопросы: почему этих отметили, а тех – нет? Надо ли вообще ворошить?
Скелеты в шкафу
– НО ВЕДЬ свои скелеты в шкафу есть у каждой страны. В мае 1941-го в Англию странным образом перелетел Гесс. Англичане материалы, связанные с этой историей, тоже не открывают. По слухам, не хотят подставлять королевскую семью…
– Или Черчилля. Или еще кого-то. Гесс ведь предлагал Лондону союз против большевиков. Разговор шел откровенный – но кто как реагировал? Потом у английских политиков появилась обтекаемая формула: я лично с Гессом не разговаривал. Лично, может, и не разговаривал. Мог сидеть во время беседы в соседней комнате и давать указания, например, записками – кто знает? И вдруг выяснится, что записки эти сохранились.
Да, у каждой страны есть моменты, о которых предпочитают не вспоминать. Иногда по понятным причинам. Иногда – в силу традиции. Для тех же британцев, например, флот – «священная корова», там до сих пор закрыта информация о матросских бунтах ХIХ века. Но вместе с тем… В Европе, в США речь идет об очень узком наборе вопросов. У нас пока – о громадных массивах документов.
Безвозвратные потери
– МОЖНО говорить о том, что архивные материалы рассекречиваются медленно, неохотно – но все же они рассекречиваются. А есть ли «безвозвратные потери»? Был документ, а потом вдруг выясняется – исчез?
– Малозначительные бумаги уничтожаются в плановом порядке – это закономерно. Но вопрос, как понимаю, не о них. Да, подчистка архивов происходила. Пример? Я говорил про шифропереписку Ставки. Лежала в архиве Политбюро. Значительная часть уничтожена при Хрущеве. По моим прикидкам – до 80 тыс. шифротелеграмм.
– Было что-то нехорошее про Никиту Сергеевича?
– Кто сегодня скажет? В каких-то случаях, возможно, и это. Но официально – документы списали как малоценные. Подчеркну: речь о шифровках. Оригиналы этих телеграмм (иногда – копии) перешли в ведомственные архивы – Минобороны, МИДа. Хотя я уже сказал: пока они для исследователей недоступны. А насчет малоценности… Какая-нибудь переписка Микояна с директором сахарного завода – в целости. Выходит, она важнее?
Но если говорить о «безвозвратных потерях» – есть вещи, за которые особенно больно. У нас еще в советские годы практиковались «архивные подношения»: скажем, лидеру дружественной страны передавались какие-то интересные для него и его страны материалы. А после распада СССР открылся Особый архив. Основу его составляли трофейные документы – то, что гитлеровцы когда-то вывезли из захваченных стран, а после войны попало к нам. Там были уникальные фонды из Франции, Германии, Голландии… И вот в начале 1990-х начался процесс передачи этих документов «на родину». Ах, что тогда ушло! Взять только Францию: львиная доля архива Второго Бюро Генштаба (контрразведки)… досье на политических деятелей… архив французских Ротшильдов…
– Взамен что-нибудь получали?
– Ну, Люксембург, например, передал нам архив следователя Соколова, занимавшегося цареубийством. Один чемодан документов. Отданное в ответ увозилось на двух самолетах.
Тут что важно. Конечно, это национальное достояние других стран. И те же англичане с американцами тоже возвращают немцам или австрийцам их архивные материалы. Но, во-первых, это процесс, длящийся десятилетиями. А мы уложились в несколько лет. Во-вторых, если не 100, то 98% возвращаемых документов копируется и в стране прежнего хранения содержится в открытом для исследователей доступе. В-третьих… Да, перед тем как вернуть документы, их смотрели эксперты, решали – представляет для нас интерес или нет? Но какой эксперт угадает, что понадобится через сто лет?
А архивы – это ведь навсегда.