С ОДНОЙ стороны, можно говорить о наивности Рузвельта: сути советской власти он не понимал. С другой – вопрос свидетельствует о его трезвости: он чувствовал – если огромная многонациональная страна выйдет из-под жесткого британского контроля, события могут принять драматический оборот. В Индии, между прочим, тогда жили Ганди и Неру – признанные моральные авторитеты, лидеры общенационального масштаба. И все равно – были опасения, что «не удержат».
Кому-кому, а нам эти опасения понятны.
Тяготение к сильной власти – особенность нашей психологии. Думаю, Пушкин неслучайно написал и «Стансы», и «Клеветникам России» после встречи с Николаем I. Поэт не испугался царя, нет. Просто царь предложил ему взглянуть на империю с точки зрения человека, который ею правит.
Огромное пространство, не имеющее на суше естественных границ. Из-за этого – постоянная опасность внешнего нападения. Неспокойные соседи, собственные геополитические интересы. В истории России был лишь один царь, при котором страна не воевала, – Александр III. Вся остальная наша история, начиная с древних князей, – войны, войны. Вспомните учебник: Русско-турецкие войны, русско-шведские, русско-японские, с немцами, французами, поляками, Кавказская война, Крымская… При этом внутри – невероятное смешение народов, вероисповеданий, языков. Плюс – постоянное культурное и технологическое отставание от Европы.
Только при централизованной власти Россия может сохраниться – так считали все российские императоры. И общество с этим, в общем, соглашалось.
Императоров сменили генсеки, потом президенты – но властью они обладали прежней и ослаблять ее не желали. «Это вроде царя», – объяснял Сталин матери, простой грузинской женщине, значение титула «генеральный секретарь». В узком кругу «царями» шутя называли себя Хрущев и Брежнев. Причем не имело значения, какие задачи ставил перед собой лидер – мобилизации страны, как Сталин, или относительной либерализации. Хрущев разоблачил культ личности, реабилитировал его жертв, но когда возникали волнения – в Грузии, в Новочеркасске – демонстрировал железную хватку. Брежнев лично был незлобив, но как каралось при нем малейшее диссидентство – знаю по собственному опыту, по опыту своих друзей. Царю подчинены все ветви власти, он стоит над всеми. И в этом смысле Горбачев тоже поначалу действовал абсолютно по-царски. Я видел, например, в архиве его санкции на запросах Верховного суда, прокуратуры – какое решение принять. По тогдашним понятиям – все в порядке, царь имеет право командовать судьями. (Другое дело, что Горбачев с ролью государя не справился, но это отдельный разговор). Вспоминая Ельцина, вспомню и слова о нем Бориса Немцова – «добрый царь». Когда либеральный политик так отзывается о первом избранном президенте – это показательно.
Наша особенность еще и в том, что российский опыт «ослабления вожжей» – фатально отрицательный. В ХХ веке было три коротких периода, когда торжествовали либеральные идеи, – в 1905 г., в феврале 1917-го и в конце 1980-х – начале 1990-х. Но при каких обстоятельствах это происходило? Схема одна. Страна никогда не жила при демократии. И вот наступал кризис (военный, политический, экономический). Он порождал мощное протестное движение. Введение демократических институтов казалось лекарством. Но эффект каждый раз получался обратный. Рушилась система управления, рвались связи, начинался развал страны, стремительно нищало население, все заканчивалось кровью. А дальше… После революции 1905 г. Николай II постепенно взял под контроль (а частично и свел на нет) дарованные свободы. После октября 1993-го Ельцин ввел Конституцию, давшую ему, по сути, самодержавные полномочия. Керенский с ситуацией не совладал – и его судьба известна. У Горбачева она менее трагическая, но его уход от власти – по сути – результат свержения.
Где-то в других странах итог преобразований был иным. У нас – вот таким. Перемены к нам всегда приходили не эволюционным путем, а давались слишком дорогой ценой. Человек, может, и выигрывает в конечном итоге. Но психологически воспринимает время перелома как тяжелейший период, как поворот не к лучшей жизни, а к худшей. Не замечать этого сегодня – глупо.
Вообще давайте помнить, что основной массе населения жить при диктатуре легче. Все ясно, разложено по полочкам, умеренный достаток обеспечен. Стабильность и благосостояние большинство людей всегда ценит выше, чем политические свободы. И лидер доволен: все рычаги в твоих руках, ни с кем не надо считаться. Так управлять легче. Правда, есть минус: диктатура раньше или позже оборачивается экономической неконкурентоспособностью – тогда и наступает кризис, жажда перемен. Да и сам по себе демократический путь развития – это все-таки норма: не зря Латинская Америка из скопища военных режимов постепенно превращается в континент нормальных государств.
Какой же выход? Давайте помнить парадоксальную вещь: демократические и либеральные ценности очень часто надо утверждать тоже через... Нет, не диктатуру. Выражусь так – через просвещенный авторитаризм. И путь этот может оказаться гораздо более долгим, чем виделось сначала.
Когда звучат выражения типа «весь цивилизоваванный мир опирается на демократические ценности», хочется сказать: стоп. Кто конкретно? Почему? Одна страна не похожа на другую. Вот США – эмигрантское государство. Сюда добровольно съехались люди с разной политической, религиозной, национальной идентификацией, все очень разные. Естественно, что управляться они могут лишь демократическим путем. Вот Франция – у нее свои традиции, идущие еще от Великой французской революции. Вот Германия – она пришла к демократии, пережив страшный урок нацизма. А рядом Швейцария – там совершенно особые порядки. С одной стороны – референдумы по любому поводу, с другой – швейцарцы живут в центре Европы, а в Евросоюз принципиально не входят, считают многие его стандарты для себя не подходящими (они и в ООН вошли совсем недавно). Давайте заодно вспомним и про сверхдержаву ХХI века, которая блестяще развивается, но при этом отказывается и от выборности власти, и от свободы слова, – Китай. Пекинское руководство негласно считает, что до классических демократических институтов страна дозреет лишь к концу столетия.
Думаю, мы переживаем сейчас период именно просвещенного авторитаризма. При всех издержках, при всех перехлестах. Да, есть соблазн обозвать это состояние страны диктатурой. Но давайте все-таки не торопиться с хлесткими фразами. На недавних выборах в адрес Путина и его команды прозвучало много жестких и справедливых слов. Нередко они исходили от людей лично мне очень симпатичных. С точки зрения правозащитно-демократической концепции я готов согласиться. И все бы хорошо, если бы обвинители не стремились к власти сами. Все-таки «правозащитник» и «политик» – разные понятия. Правозащитник обязан контролировать и критиковать власть, но власть всегда действует, сообразуясь с реальностью. Правозащитник, придя во власть, или будет вынужден действовать так же (и, значит, отрекаться от своих идеалов), или… Или случится то, что случилось при Керенском.
Диктатура – это когда власть работает только на себя. Когда она тормозит развитие «среднего класса» – людей, которые материально от нее не зависят. Когда закрываются газеты. Когда чиновник диктует художнику, что рисовать… Начнутся ли подобные процессы после выборов?
Вот если начнутся – тогда и будем говорить.
Рой МЕДВЕДЕВ
В какое время мы живем – либерализма или диктатуры?
Спросили мы граждан России
ИГОРЬ Пантюхин, 33 года, Вологда, таксист:
– Как известно, из двух зол русский всегда выбирает оба. В либерализме и авторитаризме есть свои плюсы и минусы. Но мы, как всегда, из обеих моделей взяли самое худшее – либеральничаем с преступниками и давим политических оппонентов.
Геннадий Васильевич, 62 года, Пенза, пенсионер:
– У меня сын – предприниматель. Автомойка у него, сервис, шиномонтаж и прочая, как он говорит, «мелочевка». На днях заехал ко мне – а мы с соседом о политике на кухне «трем». Чуть не до драки, как обычно. Ну и его спросили, за кого он – за «Патриотов» или за «ЕдРо». А тот плечами пожал. Он про «Патриотов» и не слышал. Не смотрит телевизор. Говорит – некогда, делом надо заниматься. А раз делом заниматься можно, значит, полный либерализм. Я так думаю. Да и с соседом мы не шепотом ругались.
Сергей Кудряшов, 55 лет, Москва, художник:
– Капиталистическое царство. С другой стороны, посмотришь, как политики соревнуются, кто циничней прорвется к власти, – так, знаете, начинаешь ценить монархию. Жаль, у Путина дочки. А то бы проблема преемника отпала сама собой. Только детям верить и остается.
Михаил, 39 лет, Саранск:
– Мы утеряли демократические завоевания! Раньше, во времена истинно народной власти, можно было пойти на завод и что-нибудь там украсть. Потом стало можно украсть всю сибирскую нефть. А теперь – фиг. Демократия кончилась. «Все уже украдено до нас».
Елена Горячина, 25 лет, Санкт-Петербург:
– Стесняюсь спросить, а в чем сейчас диктатура? Какую правду от нас скрывают? Просто у меня есть несколько друзей-корреспондентов. Основная проблема для них сегодня – не о чем писать. Ничего катастрофического и скандального практически не происходит.