Меня ранило осколком мины, выпущенной из польского миномёта

Почему Олисава взялась за перо, стала писать о войне? Уверен, это связано с чувством долга перед теми, кто не вернулся домой. Со страстным желанием рассказать, какими мыслями и чувствами живут люди на войне, о тех, кого она знала, с кем перекуривала перед боем, делила солдатский консервный паёк, с кем лежала в госпитале после тяжёлого ранения. В своём автобиографическом эссе «Птичница» Олисава пишет: «Какое первое осознание было у меня, когда воевать приехала? Не такое, которое умом понимаешь, а такое, которое проживаешь всем своим существом. Это осознание хрупкости человеческого тела. Оно ведь правда очень слабое. Непрочное. Кожа, кости, кровь, мышцы... Вот, к примеру, сидели с парнишкой, чай пили. Прилёт. Осколочек маленький, меньше сантиметра, и крови-то почти нет, а наглушняк. Парнишка – 200. А у него ещё чай недопитый стоит. Горячий, не успел даже остыть...
От этого понимания люди становятся другими – они тебя не спросят, что ты чувствуешь, зато спросят, не голодный ли, – и постараются обогреть, накормить и спать положить, чтобы ты отдохнул. И к смерти проще отношение. Осознаёшь, что все мы смертны. И смерть – это естественно. Ей не обязательно быть героической, а жизни не обязательно быть значимой». 
Так может написать только человек, который сам побывал под огнём. Человек, который многое пережил, многое и не понаслышке знает о войне. Ответы Олисавы могут показаться несколько категоричными. Что ж, не всякая правда приятна. Тем более о войне.

– Какие дороги привели вас на войну? Каков был этот путь?

- Моя война началась, когда я сопровождала колонну бронетехники в Цхинвал. Так вышло, что после окончания Ярославского государственного университета (магистр филологии) меня никуда не брали без опыта работы. Я выросла в воинской части, мой дед служил там водителем. Поэтому военная сфера была мне близка – и единственным вариантом тогда оказалось пойти служить по контракту. Да, это был штаб, гарнизонная газета, бумажки, фотоаппарат. Но были и наряды, караульная служба, строевая, стрелковая, нормативы. В Цхинвал меня отправили, чтобы я «написала об этом». Там я столкнулась с войной, попадала под обстрел «Градов», была в бою, видела трупы военных и гражданских, сожжённую технику.

После года службы у меня появился опыт работы, контракт я не продлила и ушла работать на гражданку в газету. Корректором. Пять лет работала. Потом ушла в вольные художники, кем только не была – и чайным мастером, и фотографом, и психологом, вела рукодельные занятия для женщин. Туда же и писательство, в 2018 году вдруг написала книгу, до этого была ещё одна – в 2017‑м, но в соавторстве. Организовала в Рыбинске литературное объединение, вела занятия для молодых авторов, помогала им с публикациями и продвижением. Но это уже другая история.

СВО началась для меня с военкорства и волонтёрства. В апреле 2022-го я была в Москве на литературном форуме, когда мне вдруг написал друг-военкор о том, что он везёт снарягу под Авдеевку. И я уехала с ним. Там получила осколочное ранение из польского миномёта.

- Много ли женщин на СВО, где жизнь совсем вроде и неженская? Не очень рассчитанная на них даже в бытовом плане. Может, о ком-то расскажете?

– Женщины, конечно, есть. В основном те, кто пошёл в ополчение ДНР и ЛНР после того, как погибли их близкие, оказались разрушены их дома, – почти у каждой сложная судьба и трагическая история. Есть женщины, которые командуют отрядом штурмовиков, есть командиры орудийных расчётов, операторы БПЛА, водители-механики, снайперы и, конечно, медицинские работники. Есть те, кто приехал из мирных российских регионов по зову сердца – добровольцами.

Отношение к женщинам-военнослужащим неоднозначное. Кто-то категорически считает, что женщинам не место на войне, потому что эффективность у них ниже, а мужчины гибнут, пытаясь их защитить, мол, и БК помогают нести, и вообще всячески оберегают в ущерб себе. На самом деле я знаю много примеров, когда женщины оказывались результативнее и выносливее, чем мужчины. Чего стоит, например, легендарная «Ведьма» – сибирячка, девушка-штурмовик из батальона «Сомали». Не забуду девушку-снайпера с позывным «Гамми», она потеряла ногу и несколько пальцев на руке – ей прикрылся мужчина-однополчанин. Да, и такие мерзости случаются на войне. Конечно, это исключительный случай. Но ведь был!

Некоторые говорят, что девушки на позициях вдохновляют своим примером и отвагой. Но на гражданке негатив в сторону женщин – участниц СВО встречается гораздо чаще. Косые взгляды: «Понятно, зачем вы туда едете, мужиков искать, от одного к другому прыгаете». Родители стыдятся говорить, что дочь была на фронте. Да и сами женщины часто молчат об этом, чтобы не провоцировать неприятные разговоры и обвинения. Меня тоже не раз и не два хотели спровоцировать на оправдания. Раненый парень встретит, например, в общественном транспорте больше понимания и сочувствия, чем раненая девушка – «она же сама пошла, её туда не посылали». Программы реабилитации и психологической помощи ориентированы на мужчин. В речах и текстах говорят о «наших защитниках, мужьях, отцах, братьях, сыновьях» и никогда не вспоминают о женщинах. Расскажу о маленьком военкоре Катюше. Она приехала на СВО из Воронежа в самом начале, ровесница века – 22 года. Она очень красивая, тоненькая, рыжая и бесстрашная – не боится ездить на самые опасные участки фронта, находит общий язык даже с самыми суровыми вояками, все в её присутствии улыбаются и рассказывают интересные случаи. Её отличает необыкновенное доверие к миру, она уверена, что все наши военные благородные и честные люди, искренне восхищается ими, и верит, что никто не причинит ей вреда. Так и происходит – Катюшу все любят, ценят и радуются ей.

– Знаю, что недавно вы встречались со школьниками, читали им свои рассказы, стихи. Что больше всего интересовало их о войне? Детский мир - особый. Как он, этот мир, воспринимает то, что происходит сейчас на Донбассе? Удалось это почувствовать?  

– Дети там были не простые – подготовленные, юнармейцы, они с детства интересуются тем, что происходит на Донбассе, с ними и говорить проще, и вопросы интересные задают. Они знают, что там война, знают, за что мы воюем, кого защищаем. Мне довелось как-то выступать для детей в забайкальской деревне, там у каждого ребёнка кто-то из близких был на фронте. И более внимательных слушателей не встречала. Потому что война коснулась их. А вот дети из простых ярославских школ чаще всего о войне знать не хотят, их интересует другое. Мой сын учится в третьем классе, и он не рассказывает одноклассникам обо мне, стесняется, для них война – это что-то абстрактное, непонятное.

– Насколько твои представления о войне совпали с увиденным?

– А какие могут быть представления? Война – это бесконечное ожидание, дорога и общая неустроенность, быт, сон и простая рутинная служба, тренировки. Бои занимают совсем немного времени. Даже увидеть противника удаётся далеко не всем. Выматывает ощущение того, что в любую секунду может случиться «прилёт» и тебя не станет – и ты никак не сможешь повлиять на это и предугадать заранее. Формируется фатализм – прилетит и прилетит. Это, конечно, адреналин и «усилитель вкуса жизни» – к нему привыкаешь, и потом на гражданке начинается ломка. Сейчас другая война, не такая, как была в Чечне или в Цхинвале. Беспилотники изменили всё. Ранения в основном не пулевые, а осколочные. Это я к тому, что от броника и каски не слишком большая польза, далеко не всегда спасают даже тяжёлые плитники, которые сильно затрудняют движение, – скорее выживет маневренный и быстрый, чем тот, у кого есть броня. В окопе привычно не понимать многого – выполнять приказ, это совсем не то, что сидеть на диване и томно читать сводки, разбираясь в тонкостях стратегий.

- Удавалось ли в непростых условиях делать какие-то записи, что-то писать?

– Я всегда ношу с собой блокнот и карандаш, что-то записываю. Иначе забуду. Писать о войне не могу, потому что пока я ещё живу ею. Чтобы писать о войне, надо её пережить. Эмоционально переработать в художественное произведение. Иногда делаю исключение, если какое-нибудь издание просит рассказ – сажусь и заставляю себя писать. Таких исключений немного – рассказа четыре всего за неполных три года. Это поэтам просто – почувствовал что-то и тут же рассказал об этом. Прозаику требуется более глобальное переосмысление. Стихи я тоже иногда пишу, но они ситуативны. Некоторые из них становятся песнями. И их поют на фронте. Иногда я их пою сама под гитару. Ребятам нравится.  

– Даже на войне случается любовь. СВО, наверное, не исключение?

– Не знаю. Мне кажется, что война, фронт, передовая – это не место для любви. Там отключается инстинкт размножения, есть только адреналин и желание выжить. Может быть, у кого-то по-другому. Дистанционно – да, когда женщины ждут своих мужчин дома, пишут трогательные, вдохновляющие письма, присылают посылки, иногда приезжают, чтобы встретиться со своими любимыми в Донецке, куда военнослужащего могут отпустить на несколько дней. Мужчины трогательно выцарапывают на прикладах имена жён, называют их именами орудия... Женщин-бойцов мужчины не ждут. Не знаю таких примеров. Если речь о сослуживцах, которые испытывают симпатию, или, бывает, жёны приезжают в подразделение следом за мужьями – это всегда страшно и больно, понимать, что не только ты, но и твой близкий человек может в любой момент погибнуть, – романтики тут мало. Именно из-за таких случаев и возникает мнение, что женщине на войне не место.  

- Как встретили Новый год твои боевые друзья? 

– В новогоднюю ночь всегда повышенная опасность, обстрелы, активная работа арты. Это все знают. Поэтому встречают на боевом посту. Нарядили ёлочку в ПВД, раз такая возможность. Прибежал штатный Дед Мороз в бронежилете поверх красного тулупа – с мешком подарков, среди которых детские письма, рисунки, игрушки, сладости и фрукты, носки, шапки, рукавицы...

– А вы где встретили 2025-й?

– С семьёй. Мне было немного неловко, что я дома, в тепле, уюте и в безопасности, а мои друзья – на передовой. Как всегда, посмотрели обращение президента, подпели гимну, под куранты загадали желание, а оно у нас одно – чтобы скорее наступила наша Победа.