«В свою последнюю экспедицию Александра Викторовна Потанина отправлялась больной, понимая, что не вернётся. Казалось даже: она знала где и когда уйдёт. И на этом последнем пути подолгу беседовала с монахами, рисовала любимыми красками, гляделась в быструю реку с обрыва. На прощание прошептала неслышно: «Златоглавая моя змейка Амырга, левой рукою держусь я за радугу, правою за небеса…» Жертвенность ради Дела, ради Призвания — безумство, единственно верный путь или?.. Ответ всегда есть. Но гораздо проще сказать себе: а стоит ли игра свеч? — и успокоиться. Очередная глава «Иркутских историй», Валентина Рекунова.
У каждой пашни, горы, реки свой хозяин, и это — не человек
В одной из иркутских гостиных Григорий Николаевич встретил бурята необычной наружности: с тонкой княжеской костью и будто вырезанными чертами лица.
— Бывший тайша Аларского ведомства, а по-нашему волостной старшина, — пояснил хозяин. — Интереснейший собеседник, но сразу никогда не откроется. Вот когда приглядится, почувствует интерес к сородичам, их обычаям и поверьям, может быть, и разговорится.
— Так он ведь не в Иркутске живет?
— Но часто навещает здесь гимназиста-сына.
И правда: вскоре он снова приехал. А месяца через два, в начале апреля 1882‑го новый знакомец пригласил Потанина в свой улус.
Экипаж у него был свой: лёгкая тележка без верха, запряжённая двумя лошадьми. В прошлый раз он быстро обернулся, но теперь снег растаял, дороги расстроились, и пришлось два раза устраиваться на ночлег, где придётся.
У села Черёмуховского тайша остановился:
— Кто едет в Иркутск из Москвы по большой дороге, никак не пропустит это место. И прямо здесь, и справа, и слева от дороги начинается Аларское ведомство. Правда, бурят вы тут сразу не увидите: клином вставились нескольких русских деревень.
Действительно, взгляду путешественника предстало собрание изб, сбитых в тесную кучу, с кривыми унавоженными улицами. Но вот тележка обогнула мысок — и картина резко переменилась: усадьбы разбегались одна от другой едва ли не на сотню саженей. И хозяйство бывшего тайши стояло уединённо и воротами было обращено, как и все, на юг. От других отличалось оно размерами служб да стоящими на задах избами для работников. Хозяйский дом обставлен по-городскому; в кабинете полка с книгами, а среди них сочинение Дарвина, руководство по юриспруденции, сборник статей по гомеопатии.
— Новый тайша тоже читает серьёзную литературу? — не без удивления уточнил Григорий Николаевич.
— А давайте мы съездим к нему! Тут вёрст десять всего.
Всё это пространство занимали обособленные хозяйства. Между прочими попадались и дома с мезонинами, а у многих ворот установлены были жертвенники. Каждый имел в основании четыре столба высотой в человеческий рост. Сверху настилались полати с вставленным по центру шестом — на него и надевалась шкура жертвенного животного.
Из разговоров с бывшим тайшой Потанин выяснил: жертвоприношения отправляются каждым улусом отдельно. А вот земля Аларского ведомства по улусам не разделена: селятся кто где хочет, и пашни каждая семья обрабатывает сколько может. Так что участки разнятся от трёх десятин и до тридцати. И сенокосы в улусах делятся по согласию.
— А вот это мне очень трудно представить, — в интонации гостя удивление было смешано с недоверием.
— По нашим, шаманистским, представлениям у каждой пашни, горы, реки есть свой хозяин, и это — не человек. Когда земледелец, охотник, рыбак получает хороший урожай, добычу, улов, он принимает их как награду от духов поля, леса, реки.
— С точки зрения наших миссионеров, это всё — сплошное язычество. Впрочем, мне будет очень жаль, если им удастся вас ассимилировать в христианской среде.
Добровольно невыездные
Дом нового тайши был поставлен недавно, и внутренняя отделка ещё не окончена: гравюры и портреты в красивых рамках крепились прямо на брёвна золотисто-жёлтого цвета. Хозяин оказался молодым человеком, тонким в кости и с лёгкой походкой. На нём был чёрный сюртук поверх накрахмаленной светлой рубашки — как видно, он и дома был готов принимать по делам.
Из полуприкрытой двери с любопытством выглядывали две дочки лет пяти и семи, одетые так, как обычно одевают своих детей городские чиновники.
— Часто бываете в Иркутске, — улыбнулся гость.
— Да, со многими там знаком и состою в отделении Общества охотников.
Вся стена в его кабинете была увешана богатыми трофеями и дорогими ружьями, а на столе лежали аксаковские «Записки ружейного охотника».
— Должно быть, в город переберётесь, когда отслужите свой трёхлетний срок?
— Зачем же, если и без того я могу приезжать в Иркутск всякий раз как захочется? Вот и мой предшественник не уехал, а занялся земледелием. Он и в бытность тайшой его не бросал, но вынужден был во всём полагаться на работников. Так и я теперь связан по рукам и ногам. Скоро все соседи перекочуют в летники, а мне тут оставаться в крахмальных рубашках, — он помолчал и спросил. — А вы обратили внимание: загоны для скота у бурят значительно больше. И вот почему: с конца весны мы их закрываем, и на хорошо унавоженной почве вырастает вкуснейшая кормовая трава.
— А нельзя ли ваше ежегодное переселение из зимников в летники и обратно считать проявлением былого кочевого образа жизни?
Тайша улыбнулся:
— Давайте это назовём отголоском прошедших времён — точнее будет.
— Могу ли я ссылаться на вас?
— Пишите что хотите, печатайте где хотите, но при одном условии: моё имя не должно называться. Можете обозначить меня как «Б», а моего предшественника — как «М».
Боги считались его давними знакомыми — и он говорил от их имени
Девятнадцатый век пьянил еще хмелем открытий; монгольские рунические знаки, старинные рукописи и загадочные рисунки пробуждали дремлющую интуицию. Экспедиции русских сменяли одна другую; случалось, Потанины пересекались с недавним маршрутом Пржевальского, и Александра Викторовна замечала: «Николай Михайлович видел озеро Кукунор в конце марта, а мы — в конце апреля. Ему открылось оно очистившимся ото льда, а нас встретило спящим, заснеженным».
Составляя маршрут будущей экспедиции, Потанин не исключал места, уже описанные Пржевальским: их подход к исследованиям был другой. Пржевальский стремился к охвату значительного пространства и потому делал быстрые переходы. Его отряд снаряжался не только Географическим обществом, но и военным министерством и был отлично вооружён. А Потанины никогда не имели военного сопровождения, рассчитывая только лишь на поддержку местных, монгольских и китайских властей. Да, им встречались «рыцари» с большой дороги, но всякий раз удавалось благополучно разойтись. И они делали долгие остановки, пристально вглядываясь во всё то, что Пржевальский оставил бы без внимания.
Большой удачей считалось, если маршрут экспедиции проходил через Тяньцзинь: там можно было передохнуть у гостеприимного иркутянина Белоголового, оставить у него ящики с коллекциями, а не тащить их дальше по горам, по долам.
В 1886 году Потанины возвратились из трёхлетней экспедиции по Китаю и Монголии. Вывезенные коллекции весьма и весьма пополнили и Императорский ботанический сад, и геологический кабинет Петербургского университета, и музей Академии наук. Едва доехав до Петербурга, Григорий Николаевич принялся хлопотать о подарках от имени Русского географического общества. Амбаню города Синина послали серебряный кубок, мандарину и ламе Сигу — по стереоскопу; многочисленным добровольным помощникам — по биноклю.
Бюджет этой экспедиции составил 29 тыс. руб., из которых 17 тыс. руб. предоставил Владимир Платонович Сукачёв. Он, кстати, рассчитывал получать от Потанина обстоятельные отчёты — на страницах газеты «Восточное обозрение». Это были обычно выписки из путевого дневника, а иногда и зарисовки с натуры, например, из буддийского монастыря. Потанины пробыли там два дня, общаясь со старым ламой, увлёкшимся рисованием. Он усердно копировал и при этом очень грешил против перспективы. Григорий Николаевич взялся было помочь, объясняя, как придать объём плоскому зданию, но Лодзын (так звали почтенного) отвечал, что в картине важно другое — яркие краски, и непременно с позолотой. Во время работы он надевал бумажную треуголку, мятую и забрызганную красками, с двумя лопухами по бокам, в виде ослиных ушей. А ходил лама, сильно раскачиваясь — будто бьёт поклоны. Когда же садился, подбегали две маленькие собачки, увешанные бубенчиками, и находили убежище у него под халатом.
Но в глазах местных жителей этот лама был фигурой священной, считалось, что боги — его давние знакомцы, и он может от их имени говорить. Подавая «божественные советы», Лодзын в то же время мог стряпать и расспрашивать гостя, почему все фигуры в стереоскопе кажутся выпуклыми, и правда ли, что «на хитром Западе» запрягают коров, сделанных из металла, и ездят на них, время от времени подавая им уголь и воду. Перед отъездом из монастыря Потанин захотел попрощаться с Лодзыном и нашёл его в келье в окружении столиков с ворохами печенья, листами тибетских книг, посудой и молельными мельницами. Собачонки грелись в складках его необъятного халата и явно не желали вставать. Но, выйдя, Григорий Николаевич увидел ламу уже сидящим на бугорке и в другой одежде. А в путевой дневник записал: «Нравы лам допускают и такое предположение, что он делал два дела разом».
К златоглавой змейке Амырге
…У горной речки разбили лагерь, собираясь остаться здесь на ночлег, как вдруг объявились два юных урянхайца. Они бегали, забавляясь, по ломкой кромке намёрзшего льда и не мёрзли, хотя были босы. Отличные сапоги-чулки из кожи горного козла висели, как ни странно, на поясах. Замшевые куртки не сходились на груди и не дотягивали до талии, да и кожаные панталоны едва прикрывали бёдра. Другой одежды при них не было, как не было и никакого багажа — тем не менее оба уверяли, что идут на север.
Общались с незнакомцами через переводчика, а он сразу насторожился:
— Обратили внимание? В руках у каждого только кнут для лошадей — при том, что оба пешие! Если вы не знали, конокрадство среди урянхайцев — занятие совершенно обычное: кто украл, тот и удал.
— И как же в таком случае лучше себя повести? — начальник экспедиции явно был озабочен.
— Быть как можно радушнее, предложить ужин и ночлег, но самим не спать.
Хитрость удалась: на рассвете «гости» покинули лагерь. Прощаясь, с нескрываемым сожалением оглядели лошадей и верблюдов и (несколько удивлённо) участников экспедиции. А были в ней только Потанин Григорий Николаевич, его супруга Александра Викторовна, студент и переводчик. Так что каждый делал много разной работы; г-жа Потанина, например, среди прочего исполняла обязанности художника. Она и теперь, когда все почувствовали облегчение, достала листы белого картона, на которых успела-таки вчера набросать пришельцев во всей их первобытной красе.
— А ведь хороши! Пока смотрят с картинки… — улыбается муж.
Александра Викторовна закрывает альбом с рисунками и тщательно упаковывает его вместе с блокнотом. Нет, сначала записывает несколько сложившихся фраз, попросившихся на бумагу: «Случается обыкновенно так, что заманчивые описания делают близкими и знакомыми разные уголки Африки, Америки, Индии, но при этом остаются совсем неизвестными страны, лежащие сразу за окраинами России. Страна Урянхайская именно тем и замечательна, что составляет нашу границу на расстоянии почти тысячи вёрст, и между тем редкий из русских читателей знает её хотя бы только по имени».
От озера Убса экспедиция Потанина повернула на север, в горы. Солдаты из монгольского пикета советовали взять восточнее, чтобы обойти перевал и избежать таким образом многих трудностей. Но в этом случае большая часть Урянхайского края осталась бы в стороне.
Горы щетинились, перекрывали дорогу, но, как только люди решались и начиналось восхождение, открывали едва приметные тропы. Горы пугали и манили одновременно; горный хребет Танну-Ола то закутывался в облака, насылал густые туманы, то открывался в новом великолепии. И вот что удивительно: двигались на север, но при этом становилось теплей, пожухлый пейзаж сменялся высокими травами в полном цвету. Начали попадаться и редкие в этих местах рябина, осина, черёмуха.
Люди тоже встречались нечасто, но в один из дней участники экспедиции наблюдали целую процессию урянхайцев, возвращавшихся с пашен. Впереди на лошадях ехали мужчины; за ними шли гружённые просом быки, а на некотором отдалении следовали и женщины на быках. Цепким взглядом рисовальщика Александра Викторовна Потанина схватывала их яркие лица, близкие к татарскому типу. Сшитые на татарский манер шубки спускались чуть ниже колен, а головы урянхаек покрывали пунцовые капюшоны, отделанные по краям белыми бусами. Казалось, они не спешили, но пролетели в мгновение — словно бы вместе с ветром исчезли в ущелье — и снова перед глазами путешественников только груды камней, а о людях лишь изредка напоминают изображения буддийских божеств и лоскутки с молитвами…
Сундук с подарками открывает дорогу
На берегу Бурени обнаружили довольно большое поселение урянхайцев. Во главе стоял князь Огурда, и знакомство с ним предполагало соблюдение церемоний. Что ж, открыли сундук с подарками, всегда имевшийся при экспедиции, достали ружьё и карманные часы.
— Этого довольно, — Потанин опустил крышку.
Но супруга его Александра Викторовна и проводник уверяли, что «княгиня обидится», и это будет иметь дурные последствия. Студент затруднялся с ответом, так что начальнику экспедиции пришлось подчиниться большинству — добавить к ружью и часам три безделушки очень изящной работы.
Подарки явно понравились: князь Огурда вскоре прибыл с визитом. Держался он, правда, отстранённо, и Александра Викторовна очень переживала, что ему не понравилось угощение — стол в экспедиции был самый простой, а припасённый для таких случаев пунш мог показаться Огурде слишком уж необычным. Но на другое утро князь прислал им дары — два куска отменного шёлка, кусок бумазеи и два блюда — с сыром и очищенными кедровыми орехами. Это значило, что знакомство сочли приятным, а для настоящей беседы ещё просто не пробил час, нужно набраться терпения.
По здешним правилам, общение с князем закреплялось визитом к одному из чиновников. К чаю там подавали жареное просо и сыр, от себя же гости добавили сахар и водку, а хозяйке презентовали отличные ножницы. Все остались довольны, но на обратном пути хозяин догнал русских и чуть не на коленях умолял «дать ещё водка», обещая за это лучшие шелка от пекинского двора.
Покончив с визитами, занялись поисками нового проводника — дальнейший маршрут был ещё опаснее, и вести их соглашались немногие. Лошади, чувствуя трудный переход и неизбежность быть съеденными, уплыли на другой берег Бурени, их с большим трудом вернули обратно. Река готовилась встать, в небе припорашивало, и идти надо было теперь без привычных маленьких остановок.
На вторую неделю, вымотавшись беспрерывной ездой, Александра Викторовна упросила мужа хоть немного пройти пешком — и Григорий Николаевич согласился. Но они очень скоро отстали от группы. В заснеженном безмолвном пространстве два близоруких немолодых человека тщетно искали потерянную тропинку. Спас звонкий голос Александры Викторовны — по нему и нашли их студент и проводник.
С каждым перевалом всё меньше встречалось людей, всё скуднее становилась пища. По утрам вместо чая с лепешками пили чай с маслом и мукой. Но вечерами всё равно было весело, во всяком случае, в палатке Потаниных, где расшифровывали записи урянхайских сказок.
Меж тринадцатью пиками
Пройдя через перевал Торхолик, экспедиция Потанина оказалась в шаманском центре, окружённом тринадцатью горными пиками. Каждый из них считался жилищем для духа. Близилась ночь, и со всех сторон слышались удары шаманских бубнов. Переводчик уверял: урянхайцы не приносят кровавых жертв, но о сне было нечего говорить, и Потанин предложил самим отправиться к шаманам.
— К кому именно вы хотите, Григорий Николаевич? — озадачился проводник. — Шаманов тут по числу горных пиков — тринадцать. Есть и женщина. Лучшая прорицательница, говорят.
Александра Викторовна Потанина захотела пойти именно к ней. Нашли посыльного, и он скоро вернулся с ответом: платой назначена белая лошадь и пять кусков разноцветной материи. Для экспедиции это было непосильно, конечно; впрочем, переводчик переспросил, уточнил — и оказалось, что шаманка имела в виду пять лоскутков для совершения обряда и с той же целью белую лошадь.
Найдя юрту прорицательницы, взволнованные странники увидели молодую женщину, занятую… приготовлением молочной водки. Она успела уже снять пробу и потому была словоохотливей и добродушней, чем обычно. Показала хозяйство, детей, ответила на вопросы, угадав и незаданный — от Александры Викторовны. Отвела её в специальную комнату — дать ответ.
Ни в ту ночь, ни позже Потанина не поделилась открывшимся. Хоть всегда с удовольствием вспоминала об урянхайских шаманах, богатых и бедных, вульгарных и поэтичных, читала на память записанное тогда, осенью 1879-го: «Златоглавая моя змейка Амырга, пьющая воду из вершин рек! Левою рукою держусь я за радугу, правою за небеса…»
Ближе к русской границе, рядом с ламаистским монастырём экспедиция наткнулась на заимку купца Посылина. Сначала увидели огромный амбар, а просторную деревянную кухню нашли по запаху щей и мясных пирогов. Сами же хозяева обитали в деревянной юрте, обитой двойным белым войлоком, с верхом из цветного стекла, сквозь которое пропускалась труба от круглой печки. По всей окружности юрты стояли лавки с покатыми спинками, устланные коврами, столики и столы. Путешественников так удобно устроили, что впервые за месяцы странствий снизошёл на них светлый спокойный сон.
Короткий отдых в семье Посылиных позволил собраться с мыслями, подвести первые итоги. Увы, они были мало утешительны: урянхайцы явно вымирали. Исключая княжескую верхушку, население было так бедно, что всё чаще не обзаводилось семьёй. И набеги на монголов не сулили им ничего хорошего — те были куда как сильней. А вот отношения с русскими складывались. Сначала появление наших купцов и крестьян воспринималось враждебно, но мирные помыслы скоро сделались очевидны, особенно когда русские начали прививать против оспы. Тут уж и шаманы не возражали.
В свою последнюю экспедицию Александра Викторовна Потанина отправлялась больной, понимая, что не вернётся. Казалось даже: она знала где и когда уйдёт. И на этом последнем пути подолгу беседовала с монахами, рисовала любимыми красками, гляделась в быструю реку с обрыва. На прощание прошептала неслышно: «Златоглавая моя змейка Амырга, левой рукою держусь я за радугу, правою за небеса…»
Реставрация иллюстраций: Александр Прейс