Кажется, что в этой истории сама богиня правосудия зашла в тупик. И расследование этого, казалось бы, не самого сложного и запутанного дела тянется уже много лет. Тем не менее интерес к нему не угасает. Сегодня рассказать о сложившейся непростой судебно-следственной ситуации мы попросили директора научно-исследовательского института судебных экспертиз «СТЭЛС», профессора Александра Власова:
— Александр Юрьевич, когда-то, наверное лет десять тому назад, мы уже обсуждали историю этого уголовного дела. И если я правильно помню, даже была статья в нашей газете под названием «Вот пуля пролетела — и ага»…
— Да, напомню, вечером 23 октября 2013 года в коттедж одного бизнесмена в поселке Кременкуль ворвались два дерзких налетчика. Хозяина застрелили, его мать жестоко избили, нанеся не менее 20 ударов палкой по голове и телу, женщин связали и бросили на втором этаже, мелкие деньги, лежавшие на виду (около 45 тысяч рублей), похитили. Так выглядит официальная версия… Осмотр места происшествия ничего не дал, и сразу задержать преступников не вышло… Как сквозь землю провалились, не оставив никаких следов.
Казалось бы, прошло много лет, а это дело до сих пор остается актуальным, остается на слуху и, по сути, еще не завершилось…
А затем началась судебная волокита…
— Что значит «не завершилось»?
— Все еще не завершилось, Владимир Васильевич, именно принятием какого-то окончательного решения в отношении подсудимого.
— Судебного?
— Судебного, да. Вот если вы его детали помните, там речь шла о разбойном нападении с убийством, ограблением в Сосновском районе, которые совершил один местный житель.
— Якобы совершил.
— Якобы совершил, да. Так вот судебный процесс все эти годы, много лет, перманентно то возобновляется, то затихает немножко, завершаясь на промежуточных этапах прямо противоположными судебными решениями. Первое, в частности, судебное решение, которое принималось с участием присяжных заседателей, — полное оправдание за отсутствием каких-либо доказательств совершения преступления этим человеком.
— Потому что судебное решение не может основываться на предположениях.
— Ну это чистой воды теория, балансирующая на грани демагогии. В практическом своем применении все иногда выглядит совершенно по-другому.
— Вы сейчас говорите о том, что судья имеет право основываться на собственном, на внутреннем убеждении?
— У судьи есть такое никому больше не известное шестое или седьмое чувство, как глубокое внутреннее убеждение.
— Которое обычно основывается на предположении? Когда нет фактов.
— Законодательно ему делегированы функции собственной оценки по своему усмотрению любых доказательств.
Главное, что подсудимый под стражей…
— Дельфийского оракула.
— Можно и так сказать. Причем те доказательства, которым он, скажем так, симпатизирует или которые ему больше импонируют, он может положить в основу обвинительного приговора. А те, которые не укладываются в это прокрустово ложе, их можно проигнорировать абсолютно безболезненно.
— Так, Александр Юрьевич, оправдали, значит, присяжные, что дальше?
— Вот присяжные оправдали. Вполне предсказуемо было, что прокуратурой будет обжалован оправдательный приговор. Его действительно отменили. Состоялось новое следствие, которое тянулось очень долго. В конце концов — новый суд с участием присяжных заседателей, которые его признали виновным. Это уже был второй процесс. Этот приговор по целому ряду формальных оснований отменил Верховный суд, направил дело на новое расследование. Через несколько лет опять состоялся новый суд с участием присяжных заседателей. У целого ряда людей, которые претендуют на судебный процесс с участием присяжных заседателей, есть наивные иллюзии, что…
— Что они профессионально могут разобраться?
— Что они могут… я бы не сказал «профессионально», может быть, это не очень уместно — профессионально и грамотно. Они смогут оценить это беспристрастно. С точки зрения, допустим, своего жизненного опыта. С точки зрения реальности существования этих доказательств.
— Но жизненный опыт – это набор ошибок и заблуждений, как правило.
— Да, есть такой момент. А наивность этих иллюзий, что участие присяжных заседателей может позволить дать в самом деле объективную оценку, основана на том, что им будут доступны все материалы дела и все доказательства, как свидетельствующие о виновности, так и вину эту опровергающие полностью. А в практическом исполнении это выглядит так, что присяжным в рамках судебного заседания предоставляется только информация, которая подтверждает следственную версию. А та информация, которая противоречит…
— Содержится в уголовном деле, то есть они изначально собирают то, что подтверждает сначала следственную версию, потом судебную, а остальное отбрасывают?
— Это выглядит так, Владимир Васильевич: с уголовным делом целиком присяжных никто не знакомит, их знакомят только с теми фрагментами, которые позволяют им прийти к необходимому решению. Те фрагменты, которые противоречат следственной версии, серьезно противоречат, — их не озвучивают.
— То есть это называется «манипуляция»?
— Это называется «манипуляция», действительно, но вот практическое делопроизводство это позволяет делать. Поэтому решение присяжных заседателей выглядит иной раз абсолютно абсурдно. В чем, например, мы убедились в рамках последнего заседания, которое состоялось…
— Подождите, Александр Юрьевич. А здесь же как-то странно получается: им дают предвзятые материалы, они сначала оправдывают, потом обвиняют, потом снова оправдывают…
— Нет, ну это же разные составы присяжных.
Присяжные были не в настроении…
— А материалы-то одни и те же им даются...
— Материалы не совсем одни и те же. Вот тогда, в первый раз, им попытались дать чуть меньше, и адвокат заявил ходатайство о моем допросе. В рамках этого допроса я собирался озвучить как раз те доказательства, которые напрочь отвергали обвинительную версию.
— Они сидели и слушали вас, профессор?
— Они услышали только то, что собираются меня допросить и что я хочу огласить какую-то принципиально новую информацию. Судья отказал в моем допросе. И присяжные были этим не просто крайне разочарованы, но и возмущены. Ну как это так? Оказывается, есть какой-то источник информации, который, возможно, представит интерес, а он оказался недоступен для нас.
— Интерес для установления истины?
— Конечно. А я сидел все это время в коридоре суда, и когда они вышли толпой, все эти присяжные заседатели, они меня обступили и начали интересоваться.
— А это допускается?
— Прямого запрета на самом деле нет. Но пока суд…
— Их же типа изолируют…
— Это их в последнее время стали строго изолировать. А тогда вот такой эксцесс возник. Хотя общение было очень кратковременным и на самом деле неинформативным, но…
— Приставы разогнали?
— Приставы разогнали, конечно, этих присяжных. Чуть ли не силой.
По радио сказали, что дважды два — пять…
— Палками…
— Нет, конечно, не палками. Вежливо, но настойчиво. Но это, видимо, сыграло не последнюю роль. И они тогда единогласно, может быть и из чувства какого-то противоречия, приняли решение о невиновности. Во втором заседании я не участвовал совсем, меня не приглашали. А в третьем участвовал несколько раз и очень подробно. И в принципе судья позволял некоторые вещи, достаточно необычные, вот, например, потерпевшая одна давала показания очень детальные и подробные, описывая весь этот эпизод с разбойным нападением. В частности, приметы преступника, который близко к ней подошел, хотя был в маске. Она видела только его глаза и опознала потом его по глазам. Говорит, что черные как смоль глаза из-под маски, маленького роста он, крепкого сложения. Мне, говорит, вот он чуть-чуть только доставал до подбородка. Хотя женщина тоже невысокого роста. И в руках держал автомат с длинным рожком. Значит, ей показали схемы этого оружия. Она выбрала на рисунке автомат Калашникова. Вот это оружие было у него в руках, и из него он произвел выстрел в мужчину, которого и убил. Я попросил этого подсудимого вытащить из клетки, из аквариума, и подвести к потерпевшей. Их когда поставили рядом, оказалось, что он на две головы выше ее. Во-вторых, у него голубые глаза. В-третьих, когда я попросил, чтобы в зал принесли это оружие (оружие, которое там фигурировало, — это карабин «Сайга» с маленьким-маленьким магазинчиком), никак он не похож на большущий рожок от автомата Калашникова. Ну и была еще масса других признаков, когда выступал в судебном заседании эксперт-баллистик и сказал, что ему удалось идентифицировать пулю, которую обнаружили в трупе убитого мужчины…
— А оружие-то гладкоствольное использовалось?
— Оружие гладкоствольное, да. Гладкоствольный карабин «Сайга», охотничий.
— А там разве реально провести идентификацию пули и ствола?
— Исключительно редко, с использованием очень высокотехнологичных методов, которыми наши криминалистические лаборатории в абсолютном большинстве своем не обладают. В 99,9% такая идентификация невозможна, потому что основой этой идентификации является изучение полей нарезов на пуле, которые возникли в результате ее вращения в канале ствола.
А если канал ствола гладкий, то идентифицирующими признаками пуля не обладает.
— Ну, там, микро-микро какие-то особенности ствола, дефекты?
— Нет-нет, Владимир Васильевич. Это уж если какие-то явно грубые дефекты есть, а так абсолютно нет. Ну и криминалист-баллистик тем не менее сказал, что да, вот эта пуля, которая обнаружена, и гильза, которая обнаружена на месте происшествия (правда, после третьего осмотра этого места происшествия: два раза осматривали и не нашли, потом-таки ее обнаружили, на третий раз, в отсутствие понятых, эту гильзу). Гильза действительно стрелянная из этого карабина, который принадлежит подсудимому. Но дело в том, что сначала у него этот карабин изъяли, а потом обнаружилась гильза. Вот такой пикантный нюанс.
— А пуля мягкая свинцовая, которая деформируется?
— Да, свинцовая. Свинцовая, очень сильно деформированная была пуля. Ничего там, конечно, определить было нельзя. Но раз эксперт сказал, что определил, это очень веское доказательство. Как говорил в свое время, если помните, Глеб Жеглов: «Один пистолет перевесит десять тысяч других доказательств». Вот такую же роль здесь сыграло мнение эксперта. Хотя потом в частной беседе со мной он признался, что немножко лукавил, его попросили, и он, конечно, понимает, что в принципе невозможно выполнить такую идентификацию с использованием тех методов, которыми он обладает. Но это уже было за сценой, как говорится. А все остальные аргументы, которые свидетельствовали о его абсолютной непричастности…
А бывает знание без доказательств?
— А вы-то какую экспертизу проводили?
— Самые разнообразные исследования, начиная от баллистического, по идентификации этой пули. И понятно было, что никакого отношения, вернее, невозможно установить ее принадлежность ни к этому оружию, ни к этой стреляной гильзе. Проводили судебно-медицинскую экспертизу, касающуюся реконструкции всех событий, связанных с этим эпизодом, нападение так называемое. Проводили психолого-психиатрическую экспертизу.
— Кому?
— Заочную экспертизу всем фактическим участникам этих событий. И из результатов нашего исследования абсолютно убедительно вырисовывалась версия, что все это происшествие случилось в другое время, при других обстоятельствах, с участием совершенно других персонажей, у которых была мотивация совсем не к разбойному нападению, а это внутрисемейный конфликт, который потом был замаскирован. Достаточно неумело, надо сказать, замаскирован. Масса явных нестыковок и дефектов, но тем не менее «проглотили» эту версию и органы следствия, и утвердил ее сейчас на нынешнем этапе суд, хотя новое обжалование еще, по-моему, не состоялось в Верховном суде. Я допускаю, что это дело получит все-таки, может быть, какую-то беспристрастную, объективную и грамотную оценку. Человек, правда, сидит на предварительном следствии, по-моему, лет семь или восемь уже, дело тянется.
— Так, ну и какой вывод? Вы пример привели и что хотели этим сказать?
— Я хотел сказать, во-первых, одну вещь, которая может показаться крамольной на первый взгляд. Хотя она имеет на самом деле официальное звучание во всех процессуальных кодексах, о том, что заключение эксперта не является каким-то абсолютным доказательством и его нельзя идеализировать, это заключение эксперта. Его нужно оценивать как одно из доказательств в рамках любого дела — хоть уголовного, хоть гражданского, хоть арбитражного.
— И которое не должно противоречить другим доказательствам.
— Совершенно верно. Вот в том случае, если оно подтверждается совокупностью всех остальных доказательств, тогда оно имеет право на существование. Если оно противоречит всему остальному, то тогда необходима критическая оценка состоятельности этого экспертного заключения. У нас, к сожалению, это далеко не секрет, квалификационный уровень многих экспертиз катастрофически низкий.