Главное для эксперта — это поиск истины

Окончание. Начало здесь

Предъявление обвинения в совершении преступлений против половой неприкосновенности несовершеннолетних генеральному директору одного из крупнейших предприятий города — Челябинского электрометаллургического комбината — 72-летнему Павлу Ходоровскому буквально взорвало население Челябинской области. И тема педофилии, и борьбы с ней в обществе вновь стала одной из важнейших… Продолжаем беседу с директором научно-исследовательского института судебных экспертиз «СТЭЛС», профессором Александром Власовым:

— Александр Юрьевич, вам как эксперту приходится участвовать в психологических исследованиях педофилов и их жертв. Расскажите, как сегодня протекает борьба с этим злом?

— Правда, это все не совсем то, что отвечает реальной борьбе с педофилией, Владимир Васильевич, потому что эта борьба в последние годы у нас превратилась в свою противоположность. 

Этим и страшна жизнь кругом…

Вот по моим примерным прикидкам, Владимир Васильевич, примерно процентов 80 людей, осужденных по этим так называемым педофильным статьям Уголовного кодекса, они не знают о самом событии совершенного ими преступления. Это, к сожалению, стало очень удобным инструментом для реализации карьерных возможностей части недобросовестных работников правоохранительных органов, присутствуют здесь и меркантильные интересы, потому что за каждое доведенное до суда такое дело дают денежное вознаграждение и внеочередное присвоение звания. И это уже переросло в свою противоположность, сейчас идет жесткая борьба с этими, условно назовем их «педофилами», она приняла какой-то демонический характер, сопоставимый, по-моему, со средневековой инквизицией. Достаточно показаний потерпевшей — ничем не подтвержденных больше.

— А у потерпевшей-то какой может быть интерес? 

— У потерпевшей интерес один всегда, то есть сценарий здесь присутствует абсолютно унифицированный во всех делах. Ну, мама или бабушка, когда начинается бракоразводный процесс или уже в рамках этого процесса какая-то имущественная тяжба, убеждают ребенка, что надо вспомнить, что ты несколько лет назад подверглась сексуальному насилию. В виде, например, того, что вот этот папа, чаще всего даже приемный отец, или приемный ребенок, где-то обозначили свое присутствие в обнаженном виде. Все, достаточно таких свидетельских показаний и больше никаких доказать не требуется. Можно считать, что как минимум 10 лет строгого режима обеспечено уже такому насильнику. И с этим явлением очень сложно бороться в условиях, когда предварительное следствие довело такие дела до суда…

— Профессор, приведите пример из своей практики…

— Их сколько угодно. Вот однажды, несколько лет тому назад, мне пришлось проводить исследование, касающееся так называемого педофила в Екатеринбурге. При совершенно вроде бы очевидных обстоятельствах: сидит на диване в коридоре, прямо под видеокамерой, мужчина атлетического сложения, тренер по каким-то силовым единоборствам или по пауэрлифтингу, сейчас уже могу ошибиться. А недалеко от него — диван большущий, длинный — присела девочка лет семи, которая несколько минут сидит с ним рядом, внимательно его рассматривает. Девочка, несмотря на юный возраст, такая красующаяся, кокетливая, пытается привлечь мужское внимание, но это ей никак не удается. На видео сидит этот тренер, заполняет какой-то свой журнал. А через некоторое время мама этой девочки пишет заявление о том, что во время их совместного пребывания на диване на расстоянии не меньше трех метров — там огромный диван, повторюсь, в фойе, — девочке удалось увидеть, что он совершает какие-то манипуляции со своими половыми органами, прикрывшись этим журналом. Она это все заметила. Возбуждают уголовное дело из категории этих педофильных статей, и достаточно жесткое наказание требует для него прокуратура, несмотря на то, что на видеозаписи прекрасно видно, что никаких предосудительных действий с его стороны не наблюдается.

Как писал Вальтер, это юридическое убийство…

— То есть чисто по показаниям девочки?

— Только исключительно по показаниям девочки. Причем им представлено реально материализованное доказательство, которое свидетельствует об отсутствии события преступления.

— Это как это?

— Что не было ничего этого, видно на видеозаписи. Тем не менее комиссионная комплексная психолого-психиатрическая экспертиза приходит к выводу о том, что да, девочка могла увидеть что-то такое непотребное. Мы провели свое исследование. Установили, что, во-первых, заключение абсолютно вымышленное. Во-вторых, мотивацией к этому «оговору» являются совершенно другие интересы меркантильного свойства — у мамы, оказалось, конкурирующая фирма с этим тренером, и она нашла такой способ решения своих коммерческих проблем через эту девочку. Тем не менее обвинительный приговор состоялся. Ну, что касается обвинительных приговоров, мы когда-то уже обсуждали эту тему — суды не выносят оправдательных приговоров. Их задача нередко заключается не в том, чтобы разобраться в реальных обстоятельствах дела, сколько в том, чтобы этот приговор устоял на вышестоящей инстанции, не подвергся каким-то воздействиям и изменениям. Вот это основная забота. Поэтому вот такого рода расследование, если дело доведено до суда, то чаще всего заканчивается печальным исходом. Подобное же дело было сравнительно недавно…

— Подождите, чем кончилось-то? Не прислушались к вашему заключению?

— Там все закончилось компромиссным решением: прокуратура просила 12 лет строгого режима, после моего выступления в суде первой инстанции суд без всякой мотивировки назначил только шесть — это ниже низшего предела. Ничем не объясняя вот такую свою неожиданную благосклонность к этому подсудимому, без реальных объяснений, просто снизили. Всем понятно, что здесь уши оговора торчат со всех сторон, но тем не менее обвинительный приговор состоялся. На этапе апелляции опять же без всякой мотивировки уже новая инстанция областного суда еще снизила. Тоже ничем не объясняя, почему они прониклись такой симпатией к этому осужденному, еще снизила вдвое, но три года осталось.

Что будет после Страшного суда? Как обычно — реабилитация…

— Александр Юрьевич, а вы какое-то отношение имеете к громкому делу директора ЧМК?

— Нет, я к этому делу отношения никакого не имею абсолютно и иметь, скорее всего, не буду, потому что если вот часть моей деятельности рассматривать в отношении действительно реконструкции реальной ситуации, правдоподобной, то я никогда не берусь за такие дела, где в самом деле абсолютно очевидно присутствует доказательная база совершения такого преступления.

По этому делу информация скудная, и в общем это понятно в рамках предварительного расследования, никакое разглашение подробностей не приветствуется и даже недопустимо. Но из тех немногочисленных сообщений в средствах массовой информации складывается впечатление, что там что-то реальное. Поэтому с этой точки зрения, в делах подобного рода, я мог бы принимать участие только тогда, когда выступаю на стороне Следственного комитета.

— Вы и на стороне Следственного комитета?

— Ну, это сплошь и рядом. Моя деятельность сейчас в основном связана с сотрудничеством со Следственным комитетом.

— Одно дело сотрудничать, другое — на стороне. Я думал, что вы как-то чаще все-таки на стороне справедливости…

— Это понятно. На стороне — это я сказал, тут надо это воспринимать немножко утрированно. Это не то что я предлагаю все силы бросить на оснащение какой-то, скажем так, неудачной или неприемлемой следственной версии необходимыми доказательствами, что у нас, к сожалению, распространено в экспертной среде. Нет, конечно. Когда речь идет о сотрудничестве со Следственным комитетом, то имеется в виду поиск именно абсолютно достоверных доказательств, ну или поиск истины, вот как-то так.