В России насчитали более 1, 7 млн неизлечимо больных людей, которым нужен особый уход – так называемая система паллиативной помощи. Но её получает примерно половина нуждающихся, хотя по закону бесплатная паллиативная помощь положена каждому. Зато, когда загибающийся от боли человек так или иначе решается на самоубийство, вспыхивает дискуссия о необходимости хотя бы разрешить в стране эвтаназию. Но отношение к праву на добровольный уход человека из жизни в России всегда было настолько непростым, что социологи годами не могут внятно объяснить: большинство населения за или против?

Жизнь без боли

7 февраля 2014 г. 66-летний контр-адмирал Вячеслав Апанасенко выстрелил себе в голову из наградного пистолета. Два дня спустя он скончался в реанимации. У Апанасенко была терминальная стадия рака поджелудочной: страшные боли должен был купировать морфин, но Федеральная служба по контролю за оборотом наркотиков (Госнаркоконтроль) настолько усложнила выдачу обезболивающих, что врачи стали бояться сесть в тюрьму.

Ампулы с морфином выдавались только на пять дней, причём кто-то из родственников должен был много часов пробегать по разным кабинетам. В случае Апанасенко не хватило одной подписи, поликлиника закрылась, и контр-адмирал написал в предсмертной записке: «Прошу никого не винить, кроме Минздрава и правительства. Сам готов мучиться, но видеть страдания своих родных и близких непереносимо».

Самоубийство Апанасенко заставило его дочь Екатерину Локшину задуматься о том, почему в очередях за обезболивающими унижают самых слабых. Тот уровень хамства, с которым столкнулась в поликлинике тихая стеснительная жена контр-адмирала, – за пределами понимания. И муж видел, что никак не может её от унижения защитить: «Мне кажется, это проблема уважения к личности, которая много лет растаптывалась и изничтожалась в нашей стране. И эту самую растоптанную личность не уважают во всех областях».

Ещё Екатерина Локшина писала: «Самая большая проблема была в том, что папа в нашей семье был самый верующий, а значит, как его хоронить? Я поэтому даже ездила в Епархию за разрешением на отпевание, и мне дали справку. Вот честное слово, прямо справку дали: «Отпевать можно». А ведь в Интернете чего только не писали: «Вот, самоубийц не отпевают, а адмиралам, значит, можно».

После самоубийства семью Апанасенко задёргали журналисты, блогеры и всевозможные любопытные. Писали, что адмирал даже застрелиться как следует не смог, что он был безумен, что причина не в боли, а в стыде за должностные преступления. Несколько депутатов Мосгордумы заявили, что не видят ни малейшей причины дополнительно заботиться об онкобольных. А глава столичного здравоохранения Леонид Печатников связал рост числа самоубийств онкологических пациентов с сезонными обострениями.

Хотя только в феврале 2015 г. и только в Москве покончили с собой 11 онкобольных. История с Апанасенко «выстрелила» в силу его статуса – всё-таки адмирал. А люди попроще бросаются из окон, и никто не разбирает их причин. В фондах «Подари жизнь» и «Вера» зафиксировано немало подлинных историй. Кто-то в лютый мороз просил близких вынести его на улицу в ночной рубашке – на холоде боль слегка притупляется и становится легче дышать. 62-летняя женщина «…так кричала от боли, что приехал местный священник и целые сутки проводил в деревне молебен. До тех пор, пока её не стало...» Другой пациентке в терминальной стадии рака районный врач шесть недель выписывал от боли анальгин в ампулах. А пожилая москвичка, ветеран войны и узница Освенцима умерла вовсе без обезболивания: дежурный врач сказал, что если она концлагерь пережила, то и тут продержится.

Тем не менее скандал сделал своё дело: в декабре 2014 г. Государственная дума приняла поправки к Закону «О психотропных и наркотических веществах», облегчающие доступ к обезболиванию нуждающихся. Начались подвижки и на уровне Минздрава. В 2019-м в России приняли ведомственную целевую программу – до 2024 г. на поддержку паллиативных больных ежегодно выделяется более 4 млрд рублей из федеральной казны и 843 млн добавляют регионы. В 2023 г. Минздрав отрапортовал, что на четверть выросло число кабинетов паллиативной помощи и двое отделений выездной помощи.

По оценкам Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ), со времён самоубийства адмирала Апанасенко Россия в паллиативной сфере добилась существенного прогресса. Тогда она была в рейтинге ВОЗ на уровне 3А, за которым стоят разрозненные инициативы без достаточной господдержки и нерегулярные источники финансирования. А нынче мы поднялись на уровень 4А – это значит развитая деятельность в ряде регионов, разнообразие поставщиков, доступность морфина. Выше только 4B, которого достигли всего 30 стран в мире вроде Швейцарии: всё-таки «комплексную паллиативную помощь» попроще организовать стране размером с половину Ленинградской области.

Однако, пока министерские пиарщики проводят красочные презентации, работники благотворительных фондов рисуют куда менее радужную картину. Более 800 тыс. нуждающихся в паллиативной помощи россиян её не получают. По оценке фонда помощи хосписам «Вера», каждый год помощь необходима около 1, 2 млн человек, а получают её реально от четверти до трети нуждающихся. В России так и не появилось ни единой системы учёта пациентов, ни системы оценки качества паллиативной помощи: её нередко оказывают для галочки, а в отчёты попадают одни и те же пациенты, обратившиеся в разные учреждения Минздрава. Паллиативная помощь не входит в ОМС и сильно зависит от возможностей региона.

Ведь на федеральные миллиарды можно закупать технику, создавать инфраструктуру, но нельзя нанять больше персонала или повысить зарплату врачу. Поэтому на зажиточном Сахалине готовы платить за выезд на дом бригады паллиативной службы 12 тыс. рублей, а в Удмуртии – 944. Одни бригады работают в радиусе 30 км, а другие – 300. Похожая ситуация с паллиативными койками: в Москве в день выделяют 12, 3 тыс. за место, а в Карачаево-Черкесии – 401 рубль. Неудивительно, что в 72 регионах не хватает врачей паллиативной помощи – их на всю страну чуть больше тысячи. При этом нет критериев, что считать бригадой паллиативной службы: например, в Нижегородской области к 2021 г. сформировали 25 выездных бригад, в которых работали всего четыре врача.

В итоге обеспеченные пациенты по-прежнему предпочитают лечить онкологию за границей. Притом что в Москве или Петербурге есть врачи и медицинские центры не хуже германских и израильских. В организациях пациентов признают: едут конкретно за человеческим отношением, за гарантией, что завтра обезболивающие не кончатся, что операцию не перенесут на два месяца. Конечно, пациенту в провинции может и повезти: он «попадает в квоту» в столицах и получит лечение по ОМС практически бесплатно. Но дожить свои дни без боли и унижения удаётся не всем.

Утешение смертью

53-летний петербуржец Олег потерял мать ещё в начале нулевых, когда про паллиативную помощь в России ещё мало кто слышал. Мучительное умирание пожилой женщины в общей палате госпиталя на Народной улице длилось три месяца, она всё прекрасно понимала, только просила сына избавить её от боли. По рецептам врачей госпиталя Олег покупал обезболивающие препараты, которых требовалось всё больше и больше. В итоге небогатая семья тратила на транквилизаторы по 300 долларов в сутки, израсходовав все семейные запасы, в том числе деньги на комнату для сына, потеряв автомобиль и чудом сохранив дачу. Самой умирающей матери была совершенно не нужна эта отсрочка последнего часа, к её физическим страданиям добавились нравственные: «И сама мучаюсь, и вас извела».

В похожих ситуациях люди ведут себя по-разному. В 2021 г. Иркутский областной суд осудил на 6 лет лишения свободы Василия Юрченко, который «из сострадания» задушил зарядкой от телефона свою гражданскую жену, с которой у него было трое детей. Тремя годами ранее женщина пережила инсульт, после чего не могла двигаться, самостоятельно есть, пить и ходить в туалет. Как объяснил Юрченко полиции, он ухаживал за женой, которая неоднократно просила помочь ей уйти из жизни, пока ещё могла говорить. И он просто хотел ей помочь.

За последние пять лет в России известно не менее 30 прецедентов «убийств из милосердия». В городе Камень-на-Оби (Алтайский край) 37-летний сын задушил свою мать и сам вызвал полицию, а в Первоуральске (Свердловская область) 40-летний муж зарезал жену и покончил с собой. Обе женщины были прикованы к постели, страдали от болей, их дни были сочтены. А вот 63-летний пенсионер из Новокузнецка, задушив свою 87-летнюю мать, пытался скрыть следы преступления, расчленив тело и попытавшись вывезти его за город по частям. «Спокойный, примерный семьянин, хороший работник» – характеризует подзащитного его адвокат. Когда ему дали 8 лет, все родственники семьи ходатайствовали за более мягкое наказание.

В последний раз большой опрос об отношении россиян к эвтаназии проводился ВЦИОМом в 2019 году. Половина респондентов заявили, что эвтаназию следует разрешить людям, страдающим от тяжёлой неизлечимой болезни при заключении врача. Причём среди молодых людей 18–24 лет доля одобряющих такой подход выше – 64%. Однако «эвтаназию по старости» (всем желающим, достигшим возраста 60 лет, вне зависимости от состояния здоровья) не одобряют аж 81%. Только 6% граждан РФ согласны разрешить эвтаназию для всех совершеннолетних вне зависимости от состояния здоровья.

При этом среди врачей, непосредственно имеющих контакт с умирающими пациентами, в 2020 г. поддерживали право пациента на эвтаназию 58%. И только 42% считают, что эвтаназия недопустима, а пациента нужно лечить до последнего вздоха. Большая часть врачей понимала эвтаназию как право человека на смерть без мучений. И только 9% – как обычное убийство, ничем не отличающееся от любого криминального.

Профессор Елена Брызгалина с философского факультета МГУ отмечает, что в России увеличивается количество людей, которые готовы принять эвтаназию как социальную практику. Но это рост с очень низкого уровня, поскольку говорить о смерти в России вообще не принято. Порядка 70% россиян никогда не говорили с близкими о том, как они хотели бы быть захороненными, где бы они хотели уйти из жизни. Не удивительно, что и разговоры об эвтаназии вызывают у них скорее негативные ассоциации.

В конце 2000-х председатель комитета по социальной политике Совета Федераций Валентина Петренко заговорила всего лишь о набросках основных тезисов по теме эвтаназии, которые сенаторы разослали по медицинским учреждениям с целью обсуждения и корректировки. Пояснялось, что если медицинское сообщество выступит против инициативы, то законопроект разрабатываться не будет. А результатом обсуждения может стать даже не легализация эвтаназии, а, наоборот, ужесточение ответственности за неё. Тем не менее на Петренко и её коллег набросились со всех сторон: дескать, хочет легализовать убийство стариков.

Выбор многих

Аргументов у критиков было хоть отбавляй. Наследники больных людей будут склонять их к уходу, чтобы скорее добраться до имущества. Врачам тоже нет резона возиться с умирающим. Некоторые приводили и такой довод: молодому и здоровому человеку коррумпированные врачи наврут, что он смертельно болен, чтобы его органами воспользовались «чёрные трансплантологи».

Но как раз большинство врачей в нулевые и были против легализации эвтаназии. Ведь они лучше всех знают, что часто лечат не так и не от того. Примерно четверть диагнозов врачей «скорой помощи» не совпадает с диагнозами, выставленными на основании вскрытий. В одной из больниц Петербурга был случай, когда больному сказали, что у него рак в последней стадии. Спустя неделю выяснилось, что случайно перепутали результаты обследования, но несчастный уже успел покончить с собой.

– Мне часто приходится видеть людей, потерявших руки, ноги, зрение, – рассказывает один из врачей травматологического отделения Покровской больницы в Петербурге. – Первая реакция почти у всех одна – оборвать эту жизнь. Но проходит время, и человек понимает, что и без ноги можно быть счастливым: просто одни радости жизни для него закрыты навсегда, зато появились новые, о которых он и не подозревал: музыка, рисование, даже филателия или собаководство. Многие начинают бороться, без рук пишут картины, без ног водят автомобиль. Эвтаназия – это крайняя мера для тех, кто не хочет умирать в неотвратимых мучениях. Во всех остальных случаях нужно жить и бороться.

Однако есть мнение, что врач может многое не договаривать. Для него легализация эвтаназии мало что даст в практическом плане. Наоборот, будет много проблем. Сенатор Петренко и её коллеги осторожно предлагали следующую процедуру легализации: пациент заявляет о своём желании уйти из жизни сначала в устной, а потом и в письменной форме (нотариально заверенное заявление), после чего его случай рассмотрит консилиум из медиков разных учреждений. Если консилиум с желанием больного согласился, то заявление попадает на рассмотрение совета при областной администрации, в который войдут представители прокуратуры, медиков, адвокатуры и правозащитных организаций. В течение двух месяцев они должны будут проверять, не повлиял ли кто на желание больного, который за это время может передумать уходить из жизни. И только после решения совета пациенту введут повышенную долю обезболивающего, прекращающего работу мозга.

Но пациенту такая процедура скорее доставит лишь новые мучения. С момента его решения о прекращении жизни до освобождающего укола пройдёт несколько месяцев – проще договориться с врачом или кем-то ещё. Говорят, на практике так часто и бывает.

В онкологических отделениях больниц над кроватями некоторых пациентов штукатурка на стенах разбита до кирпичей – доведённый до отчаяния пациент молотит стену кулаками, не зная, куда деваться от дикой непрекращающейся боли. Медики «помогают» по-разному: где-то просто перестают реанимировать «конченого» пациента, а где-то рискнут сделать смертельный укол. В причинах смерти безнадёжного больного, скорее всего, не будут разбираться. Тем более патологоанатомы состоят в штате больниц и не настроены подставлять коллег.

Такая практика имеет давние традиции. После войны госпитали и больницы были буквально завалены «самоварами» – танкистами или лётчиками, потерявшими в огне и руки, и ноги. Они хотели быстро умереть от пули, как солдаты, и им редко отказывали. Дела о таких убийствах сыщики толком не расследовали, всем была понятна их причина. Ещё в Уголовном кодексе РСФСР 1922 г. прописывалась ненаказуемость убийства, выполненного по чьей-то просьбе (ст. 143 прим). Однако уже 11 ноября 1922 г. ВЦИК постановил исключить этот пункт во избежание злоупотреблений и процессуальных сложностей.

В обществе с опорой на традиционные ценности даже разговоры о добровольном уходе выглядят греховными. Неудивительно, что за эвтаназию чаще всего ратуют граждане, для которых превыше всего прогресс. Им важно наше восприятие самих себя как общества. Достаточно ли мы дееспособны, чтобы самостоятельно распоряжаться своей жизнью и смертью? Или мы, как всегда, «не доросли»? Ведь обидно, что от людей ждут самой маргинальной реакции на свободу, будто все тут же станут наркоманами и проститутками. И хочется судить о других по себе.

Билет в один конец

Древние с пониманием относились к добровольному уходу – об этом можно прочитать практически у любого античного автора. В частности, Плутарх описывает посещение Гнеем Помпеем церемонии по поводу самоубийства пожилой женщины с острова Кеи, традиционно обставленной в этой местности как народный праздник: человек собирает гостей, как на свадьбу, пирует, вспоминает свою жизнь, выслушивает отзывы соседей о себе. А потом выпивает яд.


Конечно, не везде смерть больных людей была лёгкой и приятной: эскимосы, например, отвозили стариков подальше от стойбища и оставляли на съедение медведям. В Европе эвтаназию осудили только после Тридентского собора в 1545 г., поскольку добровольный уход – это прямое нарушение заповеди «не убий». С точки зрения церкви человек не вправе распоряжаться своей жизнью, которая дана ему как крест, и только Господь вправе решать, когда тому умереть.

В 1973 г. деревенский доктор Гертруда Постма из Нидерландов дала своей матери, мучительно умиравшей от болезни Альцгеймера, смертельную дозу морфия. Ей грозило до 12 лет тюрьмы за убийство, но на её защиту встали миллионы голландцев. Верховный суд принял соломоново решение: признал Постма виновной в убийстве и осудил… на неделю условно. Этот случай стал прецедентом, и в 1984 г. парламент признал право граждан на пассивную эвтаназию, но практика уже шла впереди теории. В 1994 г. врач из Хаарлема помог уйти из жизни 50-летней пациентке, которая была физически здорова, но испытывала глубокие душевные муки после смерти двоих сыновей. В течение нескольких месяцев с ней безрезультатно занимались психологи и психиатры, в результате чего консилиум пришёл к выводу: клинического заболевания у женщины нет, таблетки ей не помогут. И доктор решился на эвтаназию, тем самым заявив, что когда речь идёт о гуманном отношении к больному, между физическими и душевными страданиями нет разницы. Его, кстати, тоже осудили условно.

В 2003 г. 22-летний француз Венсан Юмбер был парализован после автокатастрофы и с помощью своей матери написал книгу «Я требую права на смерть». Молодой человек подробно рассказал, как невыносимы его мучения и как он хочет умереть, но его официальное прошение об эвтаназии на имя президента Ширака осталось без ответа. После этого мать Юмбера ввела ему смертельную дозу лекарства, была арестована, но вскоре освобождена после общенациональных выступлений в её защиту.

В США эвтаназия разрешена только на территории штата Орегон, где в 1997 г. на эту тему был проведён беспрецедентный референдум. Большинство жителей поддержали акт «о смерти и достоинстве», разрешающий эвтаназию для вменяемых неизлечимых больных, которые дважды попросили о милосердии в устной и один раз в письменной форме. Услугой пользуется по 20 человек в год.

В одном из австралийских штатов эвтаназию легализовали, а потом снова отменили. Как следствие, один из сторонников лёгкой смерти заявил о намерении организовать плавучую клинику под голландским флагом – таков был спрос на услугу. Возникла даже международная организация NVVE («Право на смерть»), которая действует в 40 странах мира, в одних только Нидерландах у неё 104 тыс. членов. Каждый сторонник «благой смерти» заполняет анкету, в которой определяет ту долю страданий, которую готов вытерпеть и за которой прибегнет к эвтаназии. Чаще всего добровольно уходят неизлечимо больные старики после 75 лет.

В 2017 г. в российских СМИ рассказали о новом направлении турбизнеса: поездки в Швейцарию с целью эвтаназии. Представители компании-организатора не скрывали, что подобные поездки россияне уже могли совершать в частном порядке, но теперь им предложат новый уровень сервиса и избавят от бумажной работы. По словам главы фирмы, базовая путёвка будет стоить примерно 310 тыс. рублей: оформление необходимых документов, авиабилет в Швейцарию, несколько суток проживания и услуги врачей. Ежегодно в Швейцарии происходит 700–800 случаев эвтаназии, на которую приходится 1, 2% всех смертельных исходов в стране.