Иркутские истории. Рисуем светом

Из газеты «Восточное обозрение» от 28.11.1897: «На недостаток работы фотографы не жалуются; это подтверждается ещё и тем, что лучшие фотографии, соблюдая очередь, заказы исполняют через один-полтора месяца». Позавидуйте, сегодняшние фотографы! Впрочем, и поучитесь щепетильности и вдохновению. Очего от старинных снимков невозможно оторваться, хочется вглядываться и вглядываться? Валентина Рекунова, «Иркутские истории».

Стоило отъехать — и вот…

На подъезде к Иркутску снова сильно ударил мороз, и попутчик Милевского не удержался, спросил:

— Мне, положим, по острой служебной надобности пришлось ехать, а вас-то что погнало в такие холода?

Пётр Адамович озадаченно помолчал и ответил с рассеянною улыбкой:

— Да, пожалуй, и не найдётся явной причины для спешки. После моего продолжительного отсутствия ещё месяц-другой вряд ли могут иметь значение. Но как-то вдруг потянуло в Иркутск, явилось странное беспокойство, очень неопределённое, и совсем уже неожиданное ощущение, будто я опаздываю к кому-то…

— Да, и такое бывает, — понимающе закивал попутчик. — Скоро, впрочем, всё прояснится у вас: к Боково подъезжаем уже, а от него один локоть до Иркутска.

Город, весь отбеленный снегом, показался сильно переменившимся. Но со второго взгляда Милевский увидел, что нового ничего не построено, а на том, что было, всё прежние вывески. Вот и типография Небельтау всё там же, на Преображенской, правда, у неё теперь дополнительный вход — значит, что-то ещё открыли. Интересно, что? Нет, не может быть, чтобы фотографию: очень уж тесно помещение, только в одно окно!

— Разве недостаток света может препятствовать доброму делу? — удивился типограф. — Аппарат-то вошёл, и окошко в наличии — чего же ещё, если ценники самые общедоступные? Разумеется, наши карточки незатейливы; интерьеров мы не выстраиваем, и фон только один — но народ-то идёт! — не скрыл торжества. — А на снимки в человеческий рост (как водилось у вас) очень мало запроса. Большинство за дешевизной гонятся и хорошую фотографию от плохой отличает с трудом. Как говорится, тонкие вина хороши для изощрённого вкуса.

Что скрывать, Пётр Адамович огорчился. Но, подумав, решил, что всё идёт своим ходом, свободные ниши немедленно занимаются, и с этой стороны Иркутск января 1888 года не отличается от других городов. Пока Милевского не было, явились лёгкие на подъём конкуренты, в том числе и из ссыльных. Желание устойчивого достатка естественным образом наводило на мысль выписать из столицы вскладчину фотографическое оборудование, а к нему и всевозможные справочники и пособия — Срезневского, Дементьева, Заикина и какие там найдутся ещё. В помощь начинающим был журнал, издаваемый фотоотделом Русского технического общества.

Конечно, предприятие и, в особенности, его техническая сторона требовали упорства, терпения; холостяки отступались, бывало, но семейные крепко держались за дело, способное обеспечить хороший заработок. Вот и Чарушин Николай Аполлонович после отбытия каторги подвизался в нерчинской фотолаборатории, а после завёл своё дело в Кяхте, где много состоятельных и интересных людей, желающих запечатлеть и себя, и семьи свои, и усадьбы, и дачи, и любимые виды. В летние месяцы, если случался застой, он отправлялся на прииски золотопромышленника Немчинова, таща за собой многопудовое оборудование (особенно тяжелы были стёкла для негативов). Но все превратности долгих и опасных дорог окупились богатством отснятого материала, щедрым гонораром и, конечно, бесценным опытом фотографа-путешественника. Небезызвестный Потанин, собираясь в Ургу, заручился его согласием на участие. Правда, сам Чарушин не имел на это надежд: он не отбыл ещё срок ссылки, а отпуск за пределы империи государственного преступника — дело решительно невозможное. Однако разрешение было получено (это Сибирь, детка! ) — и два университета, а равно и Императорское русское географическое общество получили для исследований прекрасный альбом человеческих типов и оригинальных пейзажей.

Летом 1888-го Пётр Адамович имел случай наблюдать за работой другого коллеги, тоже заметно выросшего. Съёмка, кстати, была очень сложная в этот день: требовалось фото всех членов здешнего общества спасения на водах, и не в ателье, а прямо на Ангаре, «за работой». Фотограф заранее продумал композицию, собрал всех в нужный час, когда солнце неяркое, но уже эффектно играет водой; умело рассадил по лодкам в самых естественных позах. От него исходила уверенность, и спасатели, включая самого губернатора (председателя общества), исполняли его указания в точности и совершенно беспрекословно.

Да, это был другой фотографический Иркутск, более сложно устроенный, и, конечно, объявление о предстоящем открытии своего фотоателье следовало переписать. Как минимум, ввести новый, пониженный ценник — для всей учащейся молодёжи.

Обман во благо

Пётр Адамович рассчитал, что начнёт принимать заказы никак не ранее февраля, когда пройдут все рекламные объявления в прессе. 4 января доставили вывеску, и те же рабочие подрядились её установить. Понадобились леса (ателье — на втором этаже), но и тут давнишний знакомый Милевского одолжил ему досок и даже гвозди привёз.

— С вас большое семейное фото вместо положенного процента! — радостно объявил он, и рабочие тут же принялись за работу.

К вечеру 5 января леса были готовы, но Милевский отправил всех по домам:

— Темнеет уже, как бы криво не вышло! Лучше завтра придите, чтобы наверняка. За «лишнее время» я, разумеется, доплачу.

К одиннадцати утра аккуратная вывеска встала так, словно бы появилась здесь вместе со зданием. И всё-таки Пётр Адамович перешёл на другую сторону улицы — посмотреть под другим углом и с другого расстояния. Тут с ним раскланялся Александр Михайлович Безобразов, чиновник из ближайшего окружения генерал-губернатора. И прежде, встречая его во ВСОИРГО, фотограф отмечал красивое и задумчивое лицо, но сегодня оно было печально и очень, очень загадочно… «Замечательный выйдет портрет! — успел только подумать Милевский — и пошёл в наступление:

— У меня сегодня пробная съёмка, разумеется, безо всякой оплаты. Пожалуйста, пройдёмте в салон, Александр Михайлович!

— Но как можно? Я сегодня и не держал в уме идти в фотографию… То есть не предполагал совершенно. И совершенно не готов. Для ателье следует непременно переодеться.

— Так всем же известно, что чины в окружении генерал-губернатора исключительно, безупречно одеты, и не только в присутственные часы!

— Но настроение, то есть настрой, внутренняя, так сказать устремлённость…

—…именно те, что нужны. Отличные выйдут карточки, вот увидите!

— Откуда ж такая уверенность? А ежели выйду плохо?

— Тогда не увидит никто, слово чести.

— Да, в таком случае я прошу уничтожить.

— Как вам угодно будет распорядиться, — и аккуратно, но твёрдо повёл Безобразова через улицу.

Строго говоря, ателье находилось ещё в полусобранном состоянии, даже и фоны до конца не разобраны; но портретная совершенно готова. Безобразов слегка поправил усы, а причёска и этого не потребовала. Милевский усадил его и довольно долго расспрашивал, добиваясь нужного выражения, подсмотренного на улице. Наконец дождался, изловчился, схватил — и рассмеялся счастливо, как всегда в минуту удачной охоты.

Все здешние фотографы демонстрировали отличную хватку. У Руфина Пророкова не было средств на аренду салона, но это не мешало ему предлагать услуги выездного фотографа. Другие мастера брались отделывать фотопортреты масляными красками. А предприимчивый Шнее снял целый альбом для Нижегородской художественно-промышленной выставки. Это потребовало расходов, но фотограф нашёл надёжных интересантов из местных предпринимателей.

Справочно

К 1880-м гг. в российских фотоателье утвердились форматы паспарту: визитный (62 на 101 мм), миньон (40 на 78), кабинетный, или кабинет-портрет (108 на 166), стереоскопический (88 на 178), будуарный (135 на 220), империал (175 на 250) и панель (180 на 320). Из газеты «Восточное обозрение» от 28.11.1897: «Из 11 фотографий две-три успели приобрести известность и пользуются особенным вниманием местной публики. На недостаток работы фотографы не жалуются; это подтверждается ещё и тем, что лучшие фотографии, соблюдая очередь, заказы исполняют через один-полтора месяца. Цены на фотографические работы, соображаясь с общей дороговизной, не особенно высоки; так, например, дюжина визитных карточек — от 3-х до 6 руб., кабинетных — от 5 до 12 руб. и т. д.».

Ненастоящие. Но полезные

Когда спрашивали о новом ретушёре, Пётр Адамович сдержанно отвечал: «Старается». Оставляя «за кадром» и неопытность, и излишнюю, может быть, осторожность, и некоторую медлительность. Вот и сегодня тот целое утро прорисовывал несколько завитков в аккуратной бородке действительного статского советника. Оторвался лишь на звон колокольчика у дверей.

Посетителей было двое, и пришли они вместе, сели рядом, явно знакомые, но при том очень разные. Тот, что пониже и помоложе, по погоде одет, и дома у него, чувствуется, ещё несколько троек на разные случаи. А у товарища только этот зимний жилет, пара тёплых косовороток и куртка на все сезоны: зимой он накидывает поверх неё полушубок. Младший стрижётся у хорошего парикмахера, и владелец магазина этим очень доволен. А старший обходится домашними силами, да и к тем прибегает нечасто. Но ему за это не выговаривают, потому что, во-первых, не работает в зале, а, во-вторых, «глаз уж больно весёлый». А у младшего-то глаза как будто за шторками. Он и прямо не смотрит, а будто бы всё на товар, что для приказчика извинительно, а всё одно неприятно. Старший тоже, как видно, приказчик, но разъездной: на складе получает товары и в магазины везёт. Часто смеётся и всех веселит, а глаза-то хитрющие! Купцы не любят таких, подозревают в мошенничествах; даже и ждут, что наворуют у них и лавки пооткрывают. Только нету у этого весельчака ни заначек, ни даже костюма на смену. А вот тот, что с зашторенными глазами, себе редко отказывает. Прав, конечно, Пётр Адамович: надо их вместе снимать, чтобы один другого подсвечивал!

Он переглянулся с Милевским, поклонился приказчикам и дружески поинтересовался:

— Вместе служите?

— Земляки! Да, вроде, и маленько сродни, — охотно откликнулся старший. — Дело тоже одно, приказчичье, только Семён в тепле, а я по складам да с обозами, — рассмеялся тихонько. Видно, что-тот припомнив. — А карточки нам обоим маленькие нужны, чтоб заверить печатью да вместо паспорта предъявлять: удобно, и документ не таскается!

— Практично. Умно, — отозвался Милевский. — Ещё и родным останется разослать, так что польза двойная! Впрочем, когда на память, предпочтительнее сниматься вдвоём — дешевле выходит.

— Тут надобно разбираться ещё, что почём, — у младшего прорезался голос, и странный такой, старчески глуховатый.

— Что же, посчитайте. Подумайте. Выбор за вами, — как можно равнодушнее пробросил Милевский. — Но моя обязанность до вас донести: если парное фото выйдет достаточно интересным, я его напечатаю крупно и помещу на витрине.

Пока приказчики пребывали в раздумье, Пётр Адамович принёс небольшую скамейку и предложил:

— Исключительно с целью понять, удобна ли, извольте присесть…

Сообразительный ретушёр встал левее камеры и «запел»:

— В прошлом году общество приказчиков поразило весь город, послав соболезнование родным Салтыкова-Щедрина. Отчего-то никому другому в Иркутске это в голову не пришло. А вы дальше пошли, взяв за правило награждать лучших выпускников средних школ собранием сочинений Михаила Евграфовича. Браво, браво!

Приказчики размякли, и старший добродушно протянул:

— Да что уж мы свою карточку на витрине не оплатим? А, Семён? Ладно, ладно, не дрейфь: я это дело затеял, мне за всё и рассчитываться. Будем вместе фотографироваться, снимайте!

— Так снято уже, — не без торжества улыбнулся Милевский. И прибавил. — Будем считать, что я прочёл ваши мысли.

Когда приказчики ушли, Пётр Адамович молча обернулся на ретушёра.

— Нет, Пётр Адамович, всё, что про Щедрина — совершенная правда! Мало того, приказчики и портрет Михаила Евграфовича желают приобрести, для большого зала. Для этого требуются известные накопления, пока же пересняли с того, что уже есть в Иркутске, у Пихтина.

— Не тот ли, на котором писатель окружён аптечными склянками?

— Именно тот. Он совсем не подходит для парадного зала, согласен, но притом замечательно характеризует самих приказчиков. Мы ведь привыкли считать их косными и бесчувственными, а они уже до Щедрина поднялись!

— Стоп, стоп, стоп. Кто в правлении общества приказчиков главные почитатели Михаила Евграфовича?

— Окунев и Волховский. Оба — приятели Пихтина.

— В таком случае рискну вас разочаровать: эти господа к приказчичьему сословию никакого касательства не имеют. Но у всех них революционное прошлое. А, возможно, и настоящее. Думаю, им комфортно под крышей легальной организации, и сама она, без сомнения, в выигрыше: неофиты составят превосходную библиотеку, школу организуют, начнут ставить пьесы... Ненастоящие, конечно, приказчики, но полезные!

Окончание следует…