Писатель-фронтовик Виктор Астафьев не любил парады и националистов

Когда писателя-фронтовика Виктора АСТАФЬЕВА попросили оценить очередной фильм про Великую Отечественную, он ответил, что не может этого сделать, потому что был на какой-то другой войне. Хотя дело было до 2001 г., когда Астафьева не стало, и он не видел ура-патриотических лент, появившихся в XXI веке. Казалось бы, писатель рисковал стать «неформатом» в государстве, где тема войны является болезненной и священной одновременно. Тем не менее 100‑летие Астафьева празднуется в мае 2024 г. на государственном уровне, а соответствующий указ президент РФ Владимир Путин подписал больше года назад.

Казалось бы, Астафьеву вообще не светило стать писателем. Его детство в селе Овсянка (нынешний Красноярский край) было тяжёлым: мать утонула, когда Вите было семь лет, отец сидел. Было время, когда подросток жил буквально на улице, а его школьное образование ограничилось шестью классами. К 1941 г. он успел поработать на кирпичном заводе коновозчиком и сцепщиком на железнодорожной станции. А в 1942 г., едва исполнилось 18 лет, ушёл добровольцем на фронт, хотя имел бронь как железнодорожник.

В армии был шофёром и связистом, дошёл до Варшавы, получил орден Красной Звезды и медаль «За отвагу». В наградном листе написано: «В бою 20.10.43 г. красноармеец Астафьев В.П. четыре раза исправлял телефонную связь с передовым НП. При выполнении задачи от близкого разрыва бомбы был засыпан землёй. Горя ненавистью к врагу, тов. Астафьев продолжал выполнять задачу и под артиллерийско-миномётным огнём, собрав обрывки кабеля, вновь восстановил телефонную связь».

Однако служба не стала для храбреца Астафьева социальным лифтом, как для многих смышлёных выходцев из глубинки. После войны он уехал в Пермский край, где работал слесарем, подсобным рабочим, учителем, дежурным по вокзалу, кладовщиком. К 1950 г. у них с женой Лидией было уже трое детей. Какие тут могут быть литературные опыты, когда семью кормить нужно. Тем не менее Астафьев начал писать репортажи, статьи, рассказы в газету «Чусовской рабочий», а в 1958 г. вступил в Союз писателей СССР.

В 1960-е Астафьев стал известен как автор деревенской прозы – фрондёрского направления в советской литературе. В одном ряду с Василием Беловым и Валентином Распутиным он стал писать об ужасах коллективизации. Хрущёвская оттепель позволила рассказать о том, что натворила советская власть с русской деревней, как она изувечила жизнь крестьянства и растоптала весь традиционный уклад. Только что «великий перелом» прославлялся во всей советской литературе о деревне – и вдруг «деревенщики» наглядно демонстрируют, в каких руинах живут загнанные в колхозы люди. Раньше бы сказали, что вся их проза написана «с позиций кулачества как класса».

В каком-то смысле они шли дальше самых либеральных шестидесятников, для которых преступления советской власти начинались с 1937 года. Но «деревенщики», развивая стиль солженицынского «Матрёниного двора», показывали, что всё началось раньше и происходило гораздо глубже, потому что касалось не только интеллигенции, а прежде всего простого народа. Более того, отменить «антисоветчину» в 1970-е для советской власти оказалось не так-то просто. Во-первых, заодно с деревенской прозой в литературу вернулся очень живой, смешной, яркий и сочный язык. Переиздания их книг били рекорды даже во времена, когда тираж в 200 тыс. для новой книжки члена СП считался «базовым». Во-вторых, именно в 1970-е в «деревенщиках» почувствовало «своих» националистическое крыло советского истеблишмента.

Считается, что русский национализм воскрес после страшных военных потерь в 1950-е среди комсомольских вожаков, полагавших, что именно русский народ заплатил за Победу основную цену. В 1970-е эти вожаки стали матёрыми партийными вождями. Они хотели консолидировать вокруг себя культурные элиты и стали поддерживать «деревенщиков». Их влияние было особенно сильно в издательствах «Современник» и «Молодая гвардия», а также в редакции «Роман-газеты». Одновременно народилась и когорта литературных критиков, что подгоняла произведения «деревенщиков» под нужды националистической идеологии.

А что же Астафьев? Наверняка ведь не слишком образованный фронтовик осознавал, что своей популярностью он во многом обязан «попаданию в струю» и что при Сталине он бы в лучшем случае работал на железной дороге. И нужно быть благодарным судьбе. Но калибр писателя как раз и проявился в способности сохранить собственное лицо.

Во-первых, он начинал с вещей, не имеющих прямого отношения к русской деревне. Первыми книгами Астафьева были страшные повести о его детстве вроде «Кражи». Он стал говорить о насилии как о ткани существования советского народа. В вышедшей в 1976 г. «Царь-рыбе» тема насилия перенесена с отношений людей на отношение к природе. Для Астафьева природа – это и есть Россия, исконный мир, который мы увечим и разрушаем.

Во-вторых, он решительно размежевался с националистами в перестроечные и первые постсоветские годы, когда они дошли до реабилитации Сталина и репрессий: дескать, это были в основном гонения против инородческой интеллигенции, а по-другому было нельзя. Астафьев этого не принял: в октябре 1993 г., когда другой крупнейший «деревенщик» Василий Белов, поддерживал «красно-коричневый» Верховный Совет, Астафьев подписал письмо в поддержку демократических сил.

Более того, он был против идеализации и возвеличивания войны, которые уже тогда стали частью националистической повестки. Вернувшийся с фронта с лицом, посечённым шрапнелью, Астафьев до конца жизни ненавидел парады. Его внучка Полина вспоминала: «Девятого мая в дом приходили друзья, садились за стол. Но веселья в этот день не было. У бабушки на войне погибли все братья, у деда многие друзья с фронта не вернулись. Дед считал, что пока погибшие солдаты лежат по полям и лесам, время парадов не наступило. Я помню, как-то приехал к нему фронтовой друг. Они сидели на кухне, вспоминали войну. И вдруг разом замолчали. Долго молчали, потом заговорили, но уже на другую тему. О войне им разговаривать было тяжело».

Толстенный роман «Прокляты и убиты» Астафьев за 15 с лишним лет так и не дописал – не смог. Для него война была адом – и больше ничем. Он считал, что воевали неправильно, что людей не щадили, что издевательства были страшные. Один из его героев «испытал главную особенность армии, в которой провёл почти всю свою жизнь, и общества, её породившего, держать всех и всё в унизительном повиновении, чтоб всегда, везде, каждодневно военный человек чувствовал себя виноватым, чтоб постоянно в страхе ощупывался, всё ли застёгнуто, не положил ли чего ненужного в карман ненароком, не сказал ли чего невпопад, не сделал ли шаг вразноступ с армией и народом, туда ли, в того ли стрельнул».

Но такова была высота его таланта, что ни при жизни, ни после смерти никто всерьёз не решился обвинить Виктора Астафьева в «очернении». Даже самые рьяные ура-патриоты понимали, что он глыба, голос настоящих фронтовиков, которые дорого заплатили за право говорить свою правду.