«В 1888 году министерство внутренних дел попросило органы самоуправления высказаться о допустимых сроках отсутствия городских голов на местах, и большинство дум предложило оставить прежние правила. То есть оставить в силе статью 100 Городового положения, по которой голова мог отлучаться из города на срок до 2-х месяцев С ВЕДОМА ГУБЕРНАТОРА. Не исключались и более длительные отлучки, но уже С РАЗРЕШЕНИЯ ГУБЕРНАТОРА». Вон оно как было-то в прошлые времена! Посочувствуешь нынешним властям с публичностью 24/7… Валентина Рекунова, «Иркутские истории».
Не рассчитал!
На памяти Лялина ни одно думское заседание не начиналось вовремя, то есть в семь часов пополудни — и всё-таки Павел Николаевич всякий раз выходил из дому загодя и ещё полчаса прогуливался у входа, обмениваясь с коллегами дежурными шутками и новостями. Потом все шли в зал и рассаживались за невидимыми перегородками: купцы с купцами, ремесленники — с ремесленниками, юристы — с юристами, чиновники — с чиновниками. Только Семён Семёнович Щукин в последнее время держался обособленно.
Он, как и Лялин, был отставник, но Павел Николаевич хорошо приготовился и из кресла управляющего иркутской конторой Госбанка перешёл в старшие попечители банка Медведниковой, а Семён Семёнович оставался пока не при деле. Пытался попасть в городскую управу, но был забаллотирован. Не отступился и ищет поддержки у гласных-купцов, в особенности тяготеет к Петру Родионовичу Кравцу. Вот и сегодня, когда тот заговорил о проверке хлебных запасов, прямо с места продолжил:
— Хаминовские амбары надёжные, спору нет, но всё со временем портится. Верхние слои зерна могут быть, действительно, хороши, но лучше всё до самого дна осмотреть, да провеять, да заодно и перевешать! Благо веялку нам не нужно приобретать: голова Сукачёв давал в прошлом году и, конечно же, снова даст.
Ход был отличный: на ревизию ассигновали две тысячи рублей, а ответственным взяли… да, Щукина. Удача вдохновила Семёна Семёновича, и он влился в боевую десятку недовольных работой управы и готовых взять её в свои руки. Но в самый разгар «гражданской войны» был исключён из думы, и не чьим-то злым умыслом, а в полном согласии с Городовым положением — по причине утраты имущественного ценза.
Слишком много времени потерял, воюя с управой, тогда как следовало озаботиться собственною недвижимостью, — рассудил Лялин. Сам-то он, имея доходный дом, вкладывал в него всё, что мог. Без сожаления, потому что деньги поддерживаются деньгами.
Стрела летела почти пять лет
Июльским вечером 1888 года к усадьбе Аполлона Афанасьевича Дьячкова подкатил щегольской экипаж Ивана Ивановича Кислянского. Неожиданно, но по делу: и хозяин, и припозднившийся визитёр были членами попечительского совета Трапезниковской ремесленной школы, и возникла нужда подписать бумаги. Кислянский, не входя в объяснения, коротенько пробросил:
— Погоды установились хорошие, а у меня все ремонты стоят, покуда не отчитаюсь за прежние. Баженов тоже подпишет, но после вас: я, говорит, в таком деле не слишком-то понимаю, так что положусь на Аполлона Афанасьевича хе хе хе. Так я завтра заеду, а?
Взгляд Дьячкова посуровел:
— Завтра только начну смотреть! Дам знать, как кончу.
В пухлой папке лежали никем не читанные отчёты за три года, начиная с 1886-го. Всё это время в усадьбе Трапезниковской школы и в ней самой что-то строилось или ремонтировалось. Судя по бумагам, ещё строилось, но уже и ремонтировалось. Особенно поразили Дьячкова расходы на кровельные работы, непомерно раздутые. По всем сметам крыша пришкольного лазарета проходила как металлическая, хоть на самом-то деле была деревянная. Так и во всём остальном: в контракте одно, а в действительности совершенно другое.
Совет попечителей Трапезниковского ремесленно-воспитательного заведения состоял из четырёх членов. Председательствовал Иван Фёдорович Трекин, потомственный почётный гражданин, выпускник Петербургского коммерческого училища. Дьячков представлял в Совете купцов, Кислянский — мещан, а Иван Петрович Баженов — ремесленников. У каждого попечителя были свои обязанности, а Кислянский кроме прочего был казначеем. Да, ему безгранично доверяли, и, кажется, зря: по документам видно, что и ремонт, и строительство Кислянский сдавал без конкурса одному и тому же подрядчику — Гофрину. Сам же и принимал работу, всякий раз отмечая «превосходное качество и полное соответствие смете».
Судя по всему, Кислянский бесконтрольно снимал деньги со счёта ремесленно-воспитательного заведения, но тут требовалась проверка — и Аполлон Афанасьевич поспешил в городскую управу. Николай Егорович Черных, представлявший хозяйственное отделение, с готовностью отозвался и вскоре установил: гласный думы не просто брал школьные деньги, но и расходовал их на себя. Да, всё вернул, но в одном случае через год, а в другом — через два с половиной. Черных подготовил для думы доклад, но представил его лишь четыре с половиною года спустя, когда Кислянский скончался.
Возможно, Черных не хотел доводить до суда, а, возможно, и правда, завертелся, как объяснял он Аполлону Афанасьевичу: в восемьдесят восьмом были трудные выборы, затянувшиеся до весны восемьдесят девятого. Потом голова взял годичный отпуск, и Черных его замещал. Потом разбирал собственные завалы. А потом опять выборы, и опять непростые. Дьячков и не надеялся ни на что, когда в марте 1893-го дума вдруг обратились к его старенькой докладной.
Трекин был очень жалок; вертел головой на вопросы коллег и не мог ответить ничего вразумительного, только: «Я не знал…», «Давно было, не помню…» Глядя на него, Дьячков вдруг подумал: а не мог ли Кислянский умереть от затяжного стыда? Я ему не звонил, в думе рядом с ним не садился и ни разу не подал руки. Да уж, не хотел бы я сам оказаться в таком-то положении, а ведь Кислянский — не единственный среди нас. Иван Осипович Хороших, тоже как будто со всех сторон положительный, занимался городскими хлебными операциями — и вдруг попросился в немедленную отставку. Сказывался больным, однако же было видно: душа у него не на месте. Обревизовали склады — и точно: выскочила недостача в пять тысяч пудов. Теперь семья его собирается уезжать. Ой, не дай Бог, не дай Бог!
Из газеты «Восточное обозрение» от 01 декабря 1895 года: «В заседании городской думы 23 и 24 ноября председательствующим заместителем городского головы предложено было почтить память недавно умершего гласного Н. Г. Черных, в предшествовавшее четырёхлетие бывшего тоже заместителем. Из доложенного думе оказывается, между прочим, что г. Черных служил по городскому общественному управлению с 1838 года».
Проворовался, да. Впрочем, как посмотреть
По приезде из Петербурга городской голова Сукачёв первым делом позвонил в управу. На удачу: присутственные часы уже кончились. Застал Серкина, и тот явно оживился:
— Очень ждём: городские хлебные запасы не застрахованы до сих пор!
— Разве для этого необходимо присутствие головы?
— Так-то оно так, но не можем определиться со страховщиками. Исцеленнов подталкивает к «России», но у него там свой интерес — как у агента… Хоть условия предлагает хорошие, более выгодные чем основной конкурент — Общество взаимного страхования.
На другое утро Иван Фёдорович Исцеленнов, свежий, бодрый и торжественный, вошёл к голове с докладом. После его ухода на столе Сукачёва осталась аккуратная папка с расчётами, и всё в ней было красиво и убедительно: страховое общество «Россия» сделало немалую скидку Иркутску, и на этом фоне предложение конкурента теряло привлекательность.
В тот же день был подписан договор страхования, но, когда Владимир Платонович подходил к экипажу, кто-то окликнул его и негромко обронил:
— Исцеленнов вводит вас в заблуждение.
Сукачёв оглянулся — и в сгущавшихся сумерках разглядел удалявшуюся фигуру.
Как оказалось, в то же самое время были сделаны два звонка — губернатору и губернскому прокурору, так что поздно вечером голове предстояло неприятное объяснение.
На другое утро провели внутреннее расследование и выяснили: несравненный Иван Фёдорович сначала искусственно занизил ставку; когда же договор был подписан, совершил и подлог, аккуратненько приписав к слову «семь» две очаровательных буковки, так что вышло «восемь».
Договор с «Россией» был немедля расторгнут и немедля же заключён другой, с обществом взаимного страхования. Обо всём случившемся голова доложил на ближайшем заседании думы (это было требованием губернатора). В октябре того же 1893-го Исцеленнов написал заявление об увольнении «по расстроенному здоровью». Никто его не задерживал, но и до судебного разбирательства не дошло. Мягкость думского «приговора» позволила бесподобному Ивану Фёдоровичу претендовать на должность головы и, собственно, стать им. Конечно, это произошло не сразу, а четырнадцать лет спустя, когда многое было забыто. Но старослужащие ещё помнили кое-что и регулярно передавали в газеты о каждой попытке головы покуситься на представительские. И доконали-таки: не пошёл Исцеленнов на второй срок — а очень хотел!
Отпуск с обременением
Новость о том, что голова Сукачёв вернулся из Петербурга, мгновенно разлетелась по Иркутску. В управе уточняли: Владимир Платонович ещё числится в отпуске, но 16 июня нынешнего 1897-го отчитается в думе обо всех поручениях, взятых им перед этой поездкой.
Интересантов оказалось немало. Спешили узнать, не отозван ли министерством просвещения иск к местному самоуправлению; утверждён ли устав Трапезниковского училища и расходы из Трапезниковского капитала; увеличено ли квартирное довольствие войск, стоящих в городе; добыто ли разрешение приспособить железнодорожный мост через Иркут для движения пешеходов и экипажей; наконец разыскан ли в министерстве внутренних дел посланный на утверждение план Иркутска 1883 года.
— Да, его удалось обнаружить и снять копию, которая и передана сегодня в управу, — успокоил городской голова. — Благополучно разрешилось и недоразумение с переводом в Иркутск капитала Александры Ксенофонтовны Медведниковой. Задержка случилась из-за сомнений благотворительницы в правильности расчётов на возведение задуманной ею больницы. Узнав об этом, я решил воспользовался своими знакомствами в петербургской управе — сделал срочный заказ тамошним спецам. И уже со всеми необходимыми документами приехал к госпоже Медведниковой в Москву. Коротко говоря, препятствий к передаче капитала более не существует. И со сроками поступления денег точно определились.
Как написало «Восточное обозрение», «дума выразила Сукачёву благодарность за исполнение её поручений».
Владимир Платонович трижды избирался головой, и всякий раз, когда чаша клонилась в его сторону, предупреждал коллег-гласных, что по семейным обстоятельствам будет вынужден отлучаться из города на продолжительный срок. И всякий раз его уверяли, что препятствий не будет, и перед каждым отъездом давали многочисленные поручения, и все их он тщательно выполнял. Делал остановки в Екатеринбурге, Томске, Казани, Перми, Москве, Петербурге. Хлопотал о делах городского театрального комитета, банка Медведниковой, местного попечительства о слепых, изучал опыт организации столичных читален. Московский городской голова Алексеев и глава Парижского муниципалитета Руссель проводили с ним по несколько дней, знакомя с городским хозяйством.
Позже, когда Владимир Платонович покинет Иркутск, его не раз упрекнут за эти отлучки и в думе, и в газетных столбцах, и даже в сатирических стихотворениях. Он будет удивлён — как прежней неискренности, так и запоздалой критике.
Справочно
В 1888 году министерство внутренних дел попросило органы самоуправления высказаться о допустимых сроках отсутствия городских голов на местах, и большинство дум предложило оставить прежние правила. То есть оставить в силе статью 100 Городового положения, по которой голова мог отлучаться из города на срок до 2-х месяцев С ВЕДОМА ГУБЕРНАТОРА. Не исключались и более длительные отлучки, но уже С РАЗРЕШЕНИЯ ГУБЕРНАТОРА. А иркутская дума пошла ещё дальше, сняв какие-либо ограничения. Как выразился один гласный, если к обычным неприятностям, неизбежным для такого поста, прибавить ещё и это, немного найдётся охотников».
Из газеты «Восточное обозрение» от 19 мая 1895 года: «Иркутскому городскому голове Сукачёву отпуск продолжен ещё на четыре месяца, до 15 августа».
И всё же долгие отлучки неизбежно расстраивали работу управы и вводили служащих в искушение. Владимир Платонович пытался загладить чужую вину из собственных средств; так во время ремонта часовни Спасителя подрядчик Курбатов значительно превысил смету, и в отсутствие головы управа решила счета оплатить. Узнав об этом, Сукачёв компенсировал сверхсметную сумму, несмотря и на то, что дума признала все траты оправданными.
Гласные не понимали своего голову. Повторяли, что время ремонта всегда горячее, не до тонкостей бухгалтерии. И, коли случился перерасход, то и покрыть его из запасного капитала!
А Сукачёв возражал:
— В общественном деле не дОлжно отговариваться «горячим временем» и тем самым создавать опаснейший прецедент. Вы ни за кем не признали вины, но я плачу потому, что сам считаю себя виноватым.
— Но и вы ведь, Владимир Платонович, тоже прецедент создаёте! — голос из задних рядов.
— Хотел бы: он не так уж и плох.
Реставрация иллюстраций: Александр Прейс