«…городская и губернская власть решили устроить показательную закладку сада у Пушкинского училища, что на Петрушиной горе. …слушали гимн, кричали «Ура», говорили речи. Первое дерево посадил губернатор, второе — городской голова, третье — инспектор училищ Восточной Сибири… Все признавали, что управа на этот раз оказалась, действительно, на высоте. То, что в сценарии праздника были два серьёзных просчёта, стало ясно лишь через месяц, когда посаженные деревья погибли: их не огородили от гуляющего скота и так ни разу и не полили». Заколдованный город, однако. Редкие посадки выживают. Так, может, радоваться тому, что растет само собой? Валентина Рекунова, «Иркутские истории».
Публика заставила «Монстра» подняться
На август 1889-го пиротехнику Рейнке предлагали площадку в Глазковском предместье, но там, на левом берегу Ангары, было мало публики, затраты не оправдывались, а вот Синельниковский (Интендантский) сад на Большой приезжего очень и очень заинтересовал. Правда, тот был занят на все ближайшие выходные, да и в начале сентября оставался свободным лишь вторник.
Да, будние дни не балуют выручкой, но в этот раз было продано много билетов. Рейнке приободрился, а вот кассир не особо:
— Считайте, на две трети мальчишки раскупили — должно быть, их привлекли ваши пиротехнические приготовления.
— Что же в этом плохого?
— А то, что они потратили все свои «сбережения». С буфета не будет во вторник большого припёка.
Пиротехник махнул рукой и пошёл огораживать приготовленную площадку — для безопасности публики.
Между столбами были подвешены два воздушных шара, ещё не наполненные газом — Рейнке делал это на публике, для подогрева интереса. Но во вторник мальчишки слишком громко кричали, да и взрослые были детям под стать; пиротехник с опаской поглядывал на дежурного городового, и, хоть тот и не делал ему замечаний, так сильно разволновался, что сделал что-то не так. Большой шар, окрещённый мальчишками «Монстром», поднялся на три сажени — и замер. Зрители зашипели, засвистели, загикали — и упрямец одолел сколько-то саженей. Подумал — и присел на забор. Публика взревела, даже и почтенные дамы забыли обо всяких приличиях. Пристыженный и смущённый, шар взлетел, набрал высоту — и скрылся из глаз. Дальше начались фейерверки, но они почти не имели эффекта: иркутяне всё ещё переживали запуск шара.
Рейнке очень волновался за фокус с зеркальной трубкой, приставляемой к животу статиста. Номер подавался эффектно («Прозрачный человек»), но шёл с переменным успехом и потому ставился в начале программы, пока зрителей ещё мало. Так было и в этот раз, а, когда опоздавший хроникёр стал приставать с расспросами, антрепренёр сослался на занятость.
Выручка, кстати, оказалась весьма и весьма неплохая. Кассир объяснял её запахами из буфета («Кто уж тут устоит?»), но Рейнке решительно с этим не соглашался:
— Всё дело в удачной афише, очень красивой, интригующей и при этом короткой: «Прозрачный человек, два аэростата, блестящий японский фейерверк — и всё за 20 коп., дешевле пареной репы!»
А одиннадцать лет спустя публику интриговали афишей, обещавшей пилотируемый полёт на воздушном шаре. И день был выбран удачный, и погода не подвела, так что кроме платы за вход в Интендантский сад (50 коп.) брали дополнительно (от 75 коп. до 2-х руб.) за возможность наблюдать за полётом в комфортных условиях — сидя за столиком. Антрепренёр представил пилота, известного воздухоплавателя Древницкого, и тот с драматизмом в голосе произнёс:
— Прощай, почтеннейшая публика!
Но шар поднялся лишь на две с половиной сажени. Его плохо наполнили газом, зато прекрасно наполнили собственные карманы, — заключила местная пресса.
«Луну», так и быть, возьмём. И сразу заложим в банк
18 мая 1895 года в думском зале среди прочего разбирали ходатайство предпринимателей Кульчицкого и Быстрова об аренде на восемь лет городского сада. Претенденты обещали устраивать два бесплатных гуляния в месяц и капитально утеплить театрально-концертный вокзал.
Гласные Лялин и Жарников сразу заняли запретительную позицию.
— Хотят устроить в нашем саду для себя зимние квартиры — вот и весь сказ! — горячился Василий Васильевич.
А Павел Николаевич упирал на «вероятное ущемление интересов Общественного собрания, читай всех гласных». Сложно сказать, какой аргумент оказался более веским, но ходатаям отказали, а сад передали Общественному собранию, то есть самим себе. И без арендной платы, всего лишь за ремонт раз в пять лет. Тогда как Быстров и Кульчицкий гарантировали отчисления в городскую кассу, и никак не менее 700 руб. в год!
В 1899-м ещё один предприниматель задумал благое дело — разбить фруктовый сад между устьем Иркута и Ангарой. Но гласные снова отказали в аренде, под тем предлогом, что для города выгоднее разделить участок на несколько мелких, а потом уж сдавать. Едва не потеряли и глазковскую дачу «Луна» в почти двадцать тысяч саженей земли, с сосновой рощей и четырьмя строениями. Конкурсное управление по делам Торгового дома «Домбровский» предложило «планету» за скромную сумму в 25 тыс. руб., но городское самоуправление всё-таки сомневалось. Исход дела решил гласный Кравец: он, известный своею расчётливостью и цинизмом, вдруг заговорил об ответственности перед будущими поколениями. Все были изумлены, на изумлении и проголосовали. Средств на покупку не было, как обычно, но их добыли, заложив «Луну» в банк. Платить за купчую отказались, равно как и гасить недоимки прежних владельцев; и риска тут не было никакого: конкурсное управление известило заранее, что не станет оспаривать эти две тысячи. Обе стороны таким образом оставались довольны, а дума ещё и продемонстрировала заботу об экономии. А уж как были рады иркутские доктора: на «Луне» было сухо, солнечно и много целительных фитонцидов. А в Интендантском на низком берегу Ушаковки прохладно вплоть до середины июня, а с первых чисел августа — сыро.
Флажок вместо воды
В начале 1890-х вокруг Лисихинских винных складов неожиданно зазеленело. Оказалось, виноторговцы высадили берёзы широкою полосой по всему периметру. В редакциях местных газет не то чтоб растрогались, но были приятно удивлены и заговорили о предпринимателях нового толка. Крестьяне из Разводной тоже задумались, но о другом — как бы новый лесочек срезать да к себе увезти. Однако ж практичные виноторговцы предусмотрительно выстроили капитальный заплот и охранникам наказали с берёзок глаз не спускать.
Разводная терпеливо ждала — и час её пробил, ровнёхонько когда кончился срок аренды на Лисихинские склады. Съезжая, любители древонасаждений припомнили, сколько денег ушло у них на забор — и жабонька придавила. Коротко говоря, аккуратненько вынули гвозди, откопали столбы, сложили всё вместе с досками на подводы и увезли. Новые арендаторы забором не озаботились — и разводнинские этим тут же воспользовались, действуя очень слаженно, чётко и совершенно нахально. После них остались очень ровненькие пеньки.
И ведь не сказать, чтобы это кого-нибудь удивило: в местной прессе давно уж мелькали заголовки типа «Гибель городских лесов». И в Пшеничной пади, и в Глазково, и в Рабочей слободе то и дело сновали тележки с пилёной берёзой — обыватели таким образом запасались дровами. На Петрушиной лес рубили и для собственных нужд, и на продажу. Хроникёры фиксировали истребление городских лесов и в 1897, и в 1898 годах; наступил 1899-й, а всё то же: сосновая роща, занятая под стрельбище для резервного батальона, беспощадно уничтожалась, та же участь постигла и посадки у Детского сада, и посадки у 1-й полицейской части.
Отчаявшиеся городская и губернская власть решили устроить показательную закладку сада у Пушкинского училища, что на Петрушиной горе. Иван Иванович Попов, редактор «Восточного обозрения», вызвался написать сценарий предстоящего действа — и сделал упор на флажки, ленты, знамёна и оркестр. Вышло, и в самом деле, торжественно: 6 мая 1899-го во дворе Крестовоздвиженского училища был отслужен молебен, а затем исполнен национальный гимн, после чего праздничная колонна торжественно выдвинулась. По дороге в неё вливались новые группы детей и взрослых, пеших и конных. Замыкали шествие родители в экипажах.
Прибыв на место, снова слушали гимн, кричали «Ура», говорили речи. Первое дерево посадил губернатор, второе — городской голова, третье — инспектор училищ Восточной Сибири, четвёртое — председатель училищной комиссии городской думы. Наконец и школьников допустили до дела, но ямки уже все были выкопаны, и земля плодородная приготовлена. Мало того, каждого участника ждала кружка фруктового кваса.
Все признавали, что управа на этот раз оказалась, действительно, на высоте. То, что в сценарии праздника были два серьёзных просчёта, стало ясно лишь через месяц, когда посаженные деревья погибли: их не огородили от гуляющего скота и так ни разу и не полили.
Справочно
Эрик Лаксман в свою бытность в Сибири создал в Култуке «живую коллекцию растений», а в Иркутске — разбил сад с оранжереей. Жан-Пьер Алибер на своём графитовом руднике в Восточных Саянах устроил дендрарий и оранжерею.
Свою лепту в развитие садоводства Восточной Сибири внесли декабристы и члены их семей; в местной историографии фигурируют такие понятия как «парники Волконского», арбузы и дыни «от Раевского», «завалишинская малина», овощи «от Полины Анненковой».
В 1834 г. иркутский купец Василий Баснин заложил в границах своей усадьбы сад, просуществовавший почти полвека, до пожара 1879 г. Этот опыт интересен и как пример превращения частного сада в публичный. Открытость для свободного посещения делала сад местом публичного просвещения и распространения акклиматизированных растений в Иркутске и за его пределами. Площадь Баснинского сада составляла 5.000 м2, на которых культивировались как оранжерейные, так и растения для открытого грунта. При поддержке известного ботаника Н. С. Турчанинова и директора Петербургского Ботанического сада Ф. Б. Фишера удалось создать крупную коллекцию экзотических растений. Представляет интерес и «Садовый дневник» В. Н. Баснина, насчитывающий 6 тт.
К сожалению, большинство садов погибало с отъездом или смертью своих основателей.
Надобно стать арестантом, чтобы попасть в этот сад
Приезжего чиновника видно сразу: он покупает только срезанные цветы. Много позже, когда обзаведётся постоянной квартирой, станет заглядывать вместе с супругой и присматриваться к горшечным растениям. Но сразу никогда не возьмёт, а станет выспрашивать про садоводческие магазины, собственно садоводства и сады. А Василий Васильевич не раздражается: о любимом предмете говорит он всегда охотно и с подробностями. Вот и сегодня с удовольствием начал:
— При здании Общественного собрания порядочный сад, только в летнее время он запирается, и никто из обывателей им не может воспользоваться. Раза два в год Сукачёвы приглашают в свой приусадебный сад институток, да раз в пятилетку Демидовы могут устроить благотворительное гуляние — вот и всё. Был когда-то, ещё до большого пожара общедоступный Баснинский сад с гимнастическими снарядами, минеральными водами и прочее; но он сгорел, и теперь туда свозится всякий мусор, увы. Ещё городской голова Сукачёв заложил новый сад за Спасским храмом, но когда-то он поднимется? А домашние наши оазисы любят смотреть во двор; да, если и повёрнуты в улицу, то лишь самую малость выглядывают из-за высоких заборов. Приходится лишь догадываться о их прелести. Я, к примеру, так и не исследовал генерал-губернаторский сад. Невольно позавидуешь арестантам, которые там работают, а ха ха! Году в восемьдесят восьмом вычитал я в местной газете, как заключённый Зинович перемахнул через садовый забор — и попал прямо в руки городового, а ха ха!
— Ну а садоводств-то довольно?
— Ровно столько, сколько и требуется. Можете выбирать между Концевичами, Арбатскими, Гольдбергами…
— Вы скромно умолчали о своём…
— Так я здесь последние дни — передаю заведение господину Пауллеру.
— Далеко уезжаете?
— На Гавайские острова. Возьму там в аренду участок: климат-то чудный, у нас в Иркутске и за несколько лет, может быть, не выдастся такой день, какие там круглый год.
— Что ж, в добрый путь!
…Всю зиму с 1897 на 1898 в Иркутске обсуждали публикации писем педагога и садовода Василия Васильевича Еличева с Гавайев. Военные изумлялись, что вся тамошняя регулярная армия не превысит нашей роты — оттого и жертвами двух революций стали только четыре солдата. Епархиальные недоумевали, что в гавайских церквах избегают любого украшательства, но при этом содержат штат распорядителей, встречающих каждого прихожанина и отводящих его на удобное место. А гласные Иркутской думы осмысляли тот удивительный факт, что в Гонолулу совсем нет нищих и даже в бедных кварталах дома с удобствами, улицы залиты электрическим светом, дороги шоссированы, и по ним весело гоняют трамвайчики и фиакры. Педагоги напрягали воображение, пытаясь представить гавайские классные доски на две полных стены и постоянные перерывы на пение и гимнастику. Одна молодая учительница, впрочем, сразу обрадовалась:
— Понятно тогда, отчего тамошние школьники не вырезают на партах ножичком и даже не пишут!
— Вас бы с Еличевым послать: думаю, приживётесь, — подкусила коллега.
— А вы правда думаете, что Василий Васильевич там задержится?
— А вы что, сомневаетесь?
— Сомневаюсь. Думаю, понасмотрится он гавайских красот, снимет несколько урожаев кофе — и заскучает.
И ведь оказалась права...
Справочно
Из газеты «Восточное обозрение» от 04.06.1897 года: «Иркутская весна. После недавних дождей все деревья распустились; черёмуха, яблоня зацвели. Садики благоухают почти около каждого дома. Как редкость можем отметить, что сирень, оставленная в виде опыта в одном из садов на зиму неприкрытой, распустилась и набрала уже цвет».
Реставрация иллюстраций: Александр Прейс