Споры на эту тему традиционно вспыхивают в декабре, когда Союз приказал долго жить. Одни наблюдатели считают крах СССР следствием внешнего заговора, другие видят в нём неизбежный конец империи, уставшей от самой себя. Но даже не слишком глубокий анализ происходящих после 1986 г. событий показывает, что картина изменений гораздо сложнее, чем кажется любителям простеньких нарративов. А вопрос, можно ли было спасти Союз, бессмыслен. Спрашивать нужно иначе: когда именно это стало невозможно? Ведь в 1988 г. о распаде державы никто всерьёз не помышлял, а после путча 1991 г. от союзного центра осталась одна декорация, которую требовалось предать земле.

Не думали, не гадали

Каноническая версия, которую подтверждало большинство главных действующих лиц, гласит, что собравшиеся в начале декабря 1991 г. в Беловежской Пуще президенты Беларуси, Украины и России де-юре ликвидировать СССР не планировали. После августовского путча Союз уже трудно было назвать государством. У «великой державы», по сути, не было ни бюджета, ни правительства, ни конституции, ни армии. Уже никто, включая РСФСР, не отчислял налоги в союзный бюджет. Съезд народных депутатов СССР, верховный конституционный орган страны, самораспустился. Вместо кабинета министров заседал временный «межреспубликанский» комитет без прав и полномочий. Созданный по инициативе президента Михаила Горбачёва Госсовет из глав девяти республик, похоже, не понимал, как ему управлять страной, которой уже нет, и стал площадкой для согласования интересов свежеизбранных президентов.

Формально Горбачёв оставался главнокомандующим вооружёнными силами, но генералы уже смотрели в рот российскому лидеру Борису Ельцину. По всей вероятности, если бы Горбачёв вдруг решил «навести порядок» в стране при помощи танков, ни один танк с места не сдвинулся бы. Да и на кого бросать войска? Уже в начале года с помощью силы не удалось вернуть контроль за Литвой, Латвией и Эстонией. В Вильнюсе при штурме телецентра «Альфой» и псковскими десантниками погибли 13 жителей и советский офицер, в Риге – четверо погибших при противостоянии лояльной сепаратистам милиции и рижского ОМОНа. Пролитую кровь ставят в вину Горбачёву, его оппонент Ельцин призывает солдат не участвовать в подавлении «свободного волеизъявления граждан». В Москве и Ленинграде проходят митинги в поддержку прибалтов. Горбачёву, чтобы удержать Прибалтику в составе Союза, и до путча толком не на кого было опереться: в Эстонии и Литве даже местные компартии – сепаратисты. Он вынужден дать ход референдумам по вопросу об отделении во всех трёх республиках – от 73 до 90% респондентов предсказуемо высказываются за независимость.

Горбачёв немного отыгрался на референдуме о сохранении СССР, состоявшемся 17 марта: проголосовало около 80% взрослого населения, 76, 43% высказались за. Однако неплатежи налогов в союзный бюджет становятся нормой – к началу апреля долгов набирается на 36 млрд рублей. А Борис Ельцин собирает на Манежной площади 500‑тысячный митинг за отставку Горбачёва и суверенитет России. Недовольных полно: в СССР начата официальная регистрация безработных, из регионов прибывают агрессивные команды шахтёров. И Кремль не смог помешать Ельцину выиграть выборы президента РСФСР в июне – триумфатор набрал 57% голосов в первом же туре.

Вероятно, последним (хотя и очень призрачным) шансом «зацепиться» для Горбачёва и консервативных сил был новый союзный договор (так называемый Новоогарёвский процесс). Если бы выгорело, СССР сохранялся бы только в аббревиатуре, но само государство превращалось в конфедерацию – «Союз советских суверенных республик». Горбачёв анонсировал подписание 20 августа договора в следующей редакции: «Государства, образующие Союз, обладают всей полнотой политической власти, самостоятельно определяют своё национально-государственное устройство, систему органов власти и управления…» Никакой больше «вертикали»: спорили, стоит ли вообще отчислять налоги союзному центру. Помимо прибалтов в Новоогарёвском процессе вовсе не участвовала Грузия, под вопросом были Молдавия и Армения. Зато на придании ему статуса союзной республики настаивал Татарстан.

Но Украина была «в теме». Хотя парад суверенитетов шёл второй год, а на карте СССР загорались всё новые горячие точки, мало кто мог себе представить, что Москва и Киев могут быть столицами разных государств. Если бы не было путча, Украина подписала бы договор 20 августа, и никто не знает, как сложилась бы ситуация в конце 1991 года. Но путч спутал все карты. Горбачёв после попытки переворота обречён: ему припоминают, что все путчисты – его же выдвиженцы. Горбачёв слагает с себя полномочия генсека КПСС, а саму Компартию Ельцин в ноябре объявит вне закона.

Под шумок о независимости от СССР объявили не только прибалты, но и Белоруссия – Верховный совет БССР придал декларации о суверенитете республики статус конституционного закона. Ещё до окончания путча 12 государств признали суверенитет трёх прибалтийских республик, а Литву уже в сентябре приняли в ООН. После этого вопрос состоял лишь в том, уцелеет ли костяк империи. Например, если с Россией останутся Украина и Казахстан, тогда и Белоруссия, глядишь, даст обратный ход.

Существует несколько версий произошедшего в Беловежской Пуще в охотничьей усадьбе Вискули 7–8 декабря 1991 года. Согласно одной из них, в преддверии зимы Белоруссия из-за распада хозяйственных связей находилась на грани топливной катастрофы. С кем белорусскому лидеру Станиславу Шушкевичу договариваться, если Горбачёв уже такие вопросы не решает? Возникла идея встретиться с Борисом Ельциным. Но 1 декабря прошёл референдум на Украине, где свыше 90% участников проголосовали за независимость. Решили и новоизбранного президента Леонида Кравчука позвать «третьим». Или просто ждали его избрания, что более вероятно.

Согласно другой версии, развал Союза проплатили американцы. Но это плохо согласуется с фактами. Запад уже победил в холодной войне, имел лучшие за всю послевоенную историю отношения с СССР, и ему совершенно не улыбалось получить вместо Союза пучок непредсказуемых княжеств с ядерным оружием. За 23 дня до объявления независимости Украины президент США Джордж Буш-старший произнёс в Киеве речь, названную «цыплячьей» и ударившей по его рейтингу. По сути, Буш, словно малых детей, уговаривал украинских парламентариев не выходить из Союза, назвав независимость Украины «ложным выбором».

Скорее американцы приложили руку к распаду СССР косвенно, вызвав у Ельцина уверенность, что независимая Россия может выйти из всей этой передряги «великой державой», если станет правопреемницей СССР по внешним долгам и заберёт на себя всё ядерное оружие империи. А экономист и будущий реформатор Егор Гайдар убедил президента, что свободный рынок позволит экономике России быстро проскочить трансформационный переход. Имея нефтегазовый гандикап, к рынку лучше двинуться налегке: ведь в Союзе на душу населения приходилось бы на 40% меньше нефти, чем в одной России. Проект «шоковых реформ» был утверждён Ельциным уже в ноябре 1991-го.

Сподвижники Ельцина Геннадий Бурбулис, Сергей Шахрай, Андрей Козырев не раз отмечали в интервью, что три с лишним месяца между путчем и Беловежской Пущей Ельцин колебался. Как же Россия без Украины и Белоруссии? Как отреагируют люди? Не будет ли гражданской войны? Не развалится ли экономика с появлением границ? И планов распустить СССР перед отправлением в Вискули у Ельцина реально не было – скорее хотел прощупать почву. Если бы планировали «демонтаж», как минимум позвали бы президента Казахстана Нурсултана Назарбаева, перед которым Ельцин потом выглядел виноватым. Бурбулис клялся, что осознание момента пришло к патрону только 8 декабря, когда стало понятно, что Кравчук ни на какие компромиссы с союзным центром в Москве не пойдёт, а упорство может привести к войне по югославскому сценарию и полному раздраю с Западом. Зачем это нужно популярному харизматику, который уже видит себя во главе «великой державы»?

8 декабря президенты Украины, Белоруссии и России подписывали соглашение о создании Содружества Независимых Государств (СНГ), где констатируется исчезновение СССР как «субъекта международного права и геополитической реальности». Содружество – это калька с британского Содружества Наций, где Лондон не имеет никакой власти вмешиваться в дела Канады или Австралии. Никаких заранее подготовленных бумаг тоже не было: свита ваяла их ночами. В охотничьей усадьбе, где оформился распад империи, не оказалось даже ксерокса, и этот факт сторонники реставрации СССР вспоминают уже 32 года: документы на подпись копировали, пропуская через факс. Мол, даже бумага едва стерпела такое кощунство.

Горбачёв был вне себя, но к 25 декабря сдался: подписал отречение, передал ядерный чемоданчик и пешком дошёл до Боровицких ворот на глазах ошалевших граждан, что привели детей на ёлку в Кремль. Вечером того же дня над куполом 10-го корпуса взвился трёхцветный российский флаг.

Улучшить, не меняя

Масса социологических исследований свидетельствует, что 18-летний период правления Леонида Брежнева вспоминается старшими поколениями как золотой век нашей страны. От 56 до 75% положительно отзываются об эпохе застоя, а о распаде Советского Союза сожалеют 65% россиян. Какой опрос ни возьми, большинство россиян полагают, что тогда «были идеалы», люди испытывали друг к другу доверие, в стране царили дисциплина и порядок, промышленность была мощной, а социальная защищённость граждан – реальной. А потом Горбачёв что-то намутил – наверняка засланный был казачок.

Но в реальности картина была несколько иной. В брежневскую эпоху отрицательное сальдо в торговле Советского Союза машинами и оборудованием с Западом выросло в 15 раз. На оборонку уходило 10–12% ВВП – это 200–300 млрд долларов с учётом трат на войну в Афганистане. Ещё под 100 млрд съедала поддержка союзников – только Куба обходилась в 6–7 миллиардов.

Как уже рассказывали «АН», старт косыгинской реформы в 1965 г. был попыткой вдохнуть новую жизнь в экономику или, возможно, вернуться в НЭП. Но вскоре появился другой путь наполнения казны: в 1969-м пустили в эксплуатацию крупнейшее в мире Самотлорское нефтяное месторождение. А в 1970-е гг. цены на нефть выросли в несколько раз, и появилась возможность содержать сателлитов и поддерживать стабильные цены, не порождая независимый бизнес и ни с кем не делясь властью.

В учебниках написано, что экономика СССР была «плановой»: то есть умные головы в Госплане и министерствах высчитывали, что должны произвести тысячи предприятий и какие им нужны для этого ресурсы.

– Но уже к 1970-м годам и директора заводов, и экономисты в Академии наук, и глава правительства Алексей Косыгин знали, что в центре реальной информации нет, – объясняет научный руководитель Центра исследования модернизации Европейского университета Дмитрий Травин. – Не потому, что они плохо работают, а потому, что в принципе невозможно собрать всю информацию о работе огромной экономики, как невозможно при помощи планирования сделать Россию субтропической страной. По всей стране был большой торг за товары, за ресурсы, никто толком не знал, что будет произведено. А из этого рождались товарные дефициты. Мы были на первом месте в мире по производству станков. Но они производились исходя из плана, а не реальных нужд. Помощник Горбачёва Анатолий Черняев пишет, что СССР выпускал больше станков, чем имел станочников. Мы производили зерноуборочных комбайнов в 16 раз больше США, но закупали в Америке зерно. Потому что сельхозтехника распределялась по совхозам посредством госкредитов, её не берегли и неэффективно использовали. Даже советский текстиль не мог толком встроиться в рынок, хотя, казалось бы, одежда человеку необходима. 80–90% проблем, которые испытывала страна при переходе к рынку, были заданы структурой её экономики.

В довершение всего в 1986 г. нефтяные цены рухнули с 32 до 10 долларов за баррель, опускаясь временами до 6 баксов. Американцы при Рейгане взвинтили оборонные расходы, запустили разработку принципиально новых видов вооружений, и стало ясно, что даже могучий советский ВПК вряд ли сможет поддерживать паритет. Как следствие, открылось окно для политических перемен, тем более что после череды престарелых руководителей во главе политбюро встал бодрый 54-летний Михаил Горбачёв.

Горбачёв был прагматичным гибким политиком – другого на посту генсека и быть не могло. Он и близко не демократ, а протеже многолетнего главы КГБ Юрия Андропова, живущий в мире спецдач и спецпропусков. Но демократизация общества в конкретный момент идеально удовлетворяла двум его главным целям. Во-первых, требовалась «разрядка», сокращение вооружений и военных расходов. Добиться этого куда проще в образе реформатора демократического толка, с чем Горбачёв успешно справился, выведя войска из Афганистана и «отпустив» страны советского блока.

Во-вторых, появлялась возможность укрепить личную власть. Ведь политбюро могло его просто снять голосованием на съезде КПСС. Отличный способ выйти из-под партийного контроля давали свободные выборы, на которых популярный миротворец и стал президентом СССР. А дальше ему уже никакое политбюро не указ. И эту сложнейшую задачу Горбачёв решил удачно: объявил гласность и впервые провёл свободные парламентские выборы, которые стали ледоколом президентских.

Но реформа государственных предприятий, которую возглавил в 1987–1988 гг. «крепкий хозяйственник» премьер Николай Рыжков, вышла неудачной. Была идея дать директорам предприятий самостоятельность: пусть сами формируют план, определяют, что производить и в каком количестве. Но «красные директора» слишком привыкли к госзаказу, и полноценного перехода к договорным (то есть свободным) ценам не получилось. Власти опасались, что это спровоцирует инфляцию, а дешёвые продукты вроде мела, гречки или резиновых сапог вовсе никто не захочет делать. В итоге госзаказ сохранили на слишком многие категории товаров, но и их дефицит от повышения самостоятельности предприятий никуда не исчез.

Зато Закон «О кооперации» стал для «красных директоров» настоящим подарком. Де-юре кооперативы не были аналогом частной акционерной компании – ими владели трудовые коллективы. Зато через них можно было прекрасно доить собственное предприятие, превращая государственные деньги в частные. Можно было заказать кооперативу на своём заводе какие-нибудь работы, которые реально делали те же заводские работяги за зарплату. Можно было продавать через кооперативы наиболее интересные виды продукции по рыночным ценам. Стабильных налогов не существовало. Чиновники спускали на предприятия вечно меняющиеся нормативы распределения прибыли. Могли 30% забрать, а могли 95%. Естественно, директорам стало выгодно заносить своим кураторам долю от кооперативной деятельности. Тем более что чаще всего они годами вместе ходили в баню.

Но самое страшное не в неудаче рыжковской реформы, а в том, что вскоре закрылось окно для работы над ошибками. В 1990 г. начался парад суверенитетов: союзные и автономные республики поголовно начинают объявлять о своей самостоятельности. Суверенитет не означал ещё выхода из состава, но декларировал приоритет местных законов над союзными и позволял выстроить параллельные органы власти и сократить объём налоговых отчислений провинций Москве. Мало того что Москва начала латать дыры в бюджете печатанием денег (больше нечем), так ещё и новую реформу запустить стало невозможно, раз на части территории не действуют советские законы. Возникает скрытая инфляция, а при фиксированных ценах растёт огромный «денежный навес»: у населения мешки купюр, но на них можно купить только продукцию кооперативов.

К лету 1990 г. в относительно свободной продаже находилось только 11% продуктов народного потребления, но о распаде СССР по-прежнему никто не думал всерьёз. После жёсткого подавления сепаратистов в Баку президент Буш заявил, что происходящее – внутреннее дело СССР. Когда американский посол в Москве Джек Мэтлок сообщил в Вашингтон, что Советский Союз может распасться, это восприняли как сенсацию. Все аналитики полагали, что СССР выживет, хотя его ждут непростые реформы, а Прибалтику и ещё несколько республик, возможно, придётся отпустить. Внешне всё и выглядело как «временные трудности»: по инерции рекордные деньги вбивались в капитальное строительство и закупку новых станков, а предприятия не проводили массовых сокращений. А значит, и серьёзного кризиса нет.

Каждому своё

Как уже говорилось, точкой невозврата и гвоздём в гроб СССР стал путч. Против Союза и пытавшегося сохранить его Горбачёва сыграли порождённые им же институты: парламентаризм, свобода слова, децентрализация власти. После августа 1991 г. высшая партноменклатура, заинтересованная в сохранении СССР, либо оказалась в тюрьме, либо была деморализована поражением ГКЧП и затаилась. Аппарат среднего звена рассудил, что если перемены невозможно предотвратить, то разумно их возглавить. Именно пламенные комсомольцы и мажоры первыми бросились приватизировать госсобственность или переквалифицироваться в демократов, чтобы занимать ключевые посты в новой системе. Когда над Кремлём взвился триколор, простой народ пребывал в ужасе перед стартующими в январе «шоковыми реформами», отоваривая остатки денег по старым ценам. Да ещё Новый год на носу. В крупнейшей стране мира не отмечено ни одного массового выступления против её распада!

Конечно, настроения изменились к 1993 г., когда Верховный Совет защищали под преимущественно красными знамёнами. Но в обществе до сих пор нет согласия, что можно было бы сделать иначе в конце 1980-х.

Чаще всего показывают пальцем на Китай: вот, мол, как было нужно. Действительно, китайские реформы были принципиально иными: они проводились не сверху, а снизу и касались больше экономики, чем публичной политики. Предприимчивые люди могли, не имея капитала и не получая в собственность заводы, производить на них продукцию за бесценок и продавать её по рыночным ценам. А когда появилась прослойка миллионеров, началась приватизация – за деньги, а не за ваучеры. Но главная причина успеха Китая – в наличии многомиллионных крестьянских масс, готовых работать на заводах за миску риса. А в СССР экономический эффект от переселения из города в деревню использовали в 1930-х, и уровень жизни у нас был выше в разы. Китай также был куда более однородной в национальном плане страной.

Союзу вряд ли светила и «бархатная революция» по примеру стран Восточной Европы. Чехи и поляки готовы были терпеть тяготы реформ ради европейского будущего, а советские люди видели в тех же самых мерах причину болезненной утраты величия державы. К тому же у венгров и болгар всегда имелась прослойка мелких собственников и не существовало проблемы конверсии огромного ВПК.

Хорошо рассуждать, что вместо рыжковской реформы нужно было сразу внедрять рынок, выращивать собственника и плавно вести приватизацию от малых предприятий к крупным. Но партийные консерваторы этого никогда бы не позволили. Сначала сменить власть, а потом заниматься реформами? Но тогда парад суверенитетов начался бы гораздо раньше, и Союз мог вовсе не дожить до реформ. Да и кто должен был её «менять»?

Задним числом прокладывать оптимальный маршрут реформ – вообще гиблое дело. Они совершаются не столько по плану, сколько по обстоятельствам. Если у тебя на дворе революционная ситуация, важнее прямо сейчас не допустить катастрофы, а не следовать в графике заданным курсом. Но действия «по обстоятельствам» зачастую означают откат назад. Равно как оптимальные для реформатора решения далеко не всегда ведут к процветанию державы в долгосрочной перспективе. Спросите Горбачёва и Ельцина. А ностальгирующие по СССР сегодня не особо-то жалели о нём в 1991-м. Либо вовсе не жили в Союзе ни дня.

Крымская мина

При оформлении распада СССР стороны вовсе не обсуждали территориальные споры, договорившись по принципу «где чьё было, там оно и осталось». Даже судьбу Черноморского флота толком не прописали, создав «задел» для будущих разборок.


Перед отъездом Ельцина в Беловежскую Пущу его советник по национальным вопросам Галина Старовойтова советовала ему поднять в разговоре с украинцами вопрос о Крыме. Она была уверена, что полуостров останется проблемой для российско-украинских отношений. По мнению Старовойтовой, референдум не давал Украине твёрдой основы для независимости с точки зрения международного права. И в обмен на твёрдую поддержку Россией украинской независимости Кравчук может пойти на предоставление Крыму отложенного статуса как особой территории. Но Ельцин этот вопрос на переговорах не поднимал вовсе. Старовойтова впоследствии сетовала, что её не включили в состав российской делегации. Причину она видела чисто техническую: женщина-политик совершенно не в тему, когда мужики обсуждают серьёзные вопросы в бане и с водкой.