Иркутские истории. Восемь лет на двух стульях

«Всю зиму с семьдесят девятого на восьмидесятый гремели балы-маскарады; досматривая спектакль, горожане уже думали о концерте — как будто огонь от сгоревших домов перекинулся к ним и сжигал изнутри, незабытый ужас прикрывался складками карнавальных нарядов. Деньги в ту зиму выбрасывались огромные, безо всякой оглядки и сожаления». Парадокс или закон жизни: чем жестче катаклизм, тем мощней выброс творческой энергии и тяга к ней человека. Ну а остальное — своим чередом. Валентина Рекунова и новая глава ее «Иркутских историй».

Похмелье

В январе 1882 года был избран очередной городской голова. И снова, как и в прошлое четырёхлетие, дума отдала предпочтение Дмитрию Дмитриевичу Демидову. Он вместе с иркутянами пережил опустошительные пожары 1879 года — ему же выпадало теперь возрождать утраченное.

По дороге на первое собрание гласных Дмитрий Дмитриевич объехал все выгоревшие улицы. Более половины пустырей так и стояли незастроенные, особенно много их оставалось на Большой и Амурской, где теперь разрешалось возводить только каменные дома. И богатые золотопромышленники отступались перед новыми ценниками на материалы и рабочую силу; часть земельных участков даже не огорожена, несмотря на увещевания думы, напоминания губернатора и предупреждения полицейских. Ну а кто забором не смог обнестись, тот уже не построится, да. Много мест выставлено уже на продажу, а покупателей-то не видно, один только Хаминов собирается взять три-четыре смежных участка — под школы и публичную библиотеку. Хорошо бы, а то ведь и двух десятков годов не хватит подняться из пепла.

В первое после пожара время Иркутск застраивался очень быстро, но к 1882-му у горожан закончились страховые вознаграждения за сгоревшее движимое и недвижимое имущество. Крестьяне, сплавлявшие лесоматериал, вынуждены были отдать его перекупщикам очень дёшево, а это значило, что через год они предложат его очень немного — и ценник снова взлетит. То же и с кирпичом, цена на который и теперь высока — 18–20 руб. за тысячу штук. Для многих и многих неподъёмно; как пишут газеты, у нас неплохо живётся лишь торговому классу, на одну состоятельную семью приходятся сотни беднейших. А ведь Иркутск считают богатым городом! Вот и недавно назначенный губернатор пребывал в заблуждении; очень он удивился, узнав, что бюджет сводится всякий раз с дефицитом в 30–50 тыс. руб., что денег недостаёт и на самое необходимое. До сих пор не восстановлены два сгоревших училища, не строится начатая 1-я полицейская часть, не говоря уж о здании городской управы.

После пожаров семьдесят девятого года многие строились в долг и тут же закладывали собственные усадьбы. Правда, мало это кому помогло: банки уже печатают объявления о продаже невыкупленных домов. Газеты полны сочувствия, а у Демидова и сочувствия уже нет — только недоумение. Ведь одни страховые общества выплатили Иркутску около 4 миллионов рублей; частные и казённые пособия погорельцам составили сотни тысяч; банк Медведниковой выдал бедным на лесоматериалы никак не менее пятидесяти тысяч! Если при этом строились в долг, значит, либо вовсе не пришли за деньгами, либо получали их — и спускали. Всю зиму с семьдесят девятого на восьмидесятый гремели балы-маскарады; досматривая спектакль, горожане уже думали о концерте — как будто огонь от сгоревших домов перекинулся к ним и сжигал изнутри, незабытый ужас прикрывался складками карнавальных нарядов. Деньги в ту зиму выбрасывались огромные, безо всякой оглядки и сожаления. Город был в пьяном угаре — и вот наступило горькое похмелье.

Справочно

Из газеты «Восточное обозрение» от 14.04.1883: «Иркутская городская дума только в половине февраля кончила рассмотрение городской росписи (городского бюджета — В. Р.) на 1883 г., и кончила с крупным дефицитом в 70 тыс. руб. В счёт этого дефицита дума положила занять 40 тыс. руб. из запасного капитала, а отыскать остальные 30 тыс. руб. поручила управе. Любопытно: как-то справятся с этой задачей иркутские финансисты. Дефицит вызван необходимостью восстановить разрушенные пожаром здания. Всех построек исчислено было управой на 350 тыс. руб., но большая часть их отложена по недостатку средств. Несмотря на затруднительное положение, дума разрешила, например, такие расходы как тысяча с лишком рублей на покупку знаков для членов управы; разрешила единственно потому, что эти деньги уже израсходованы самовольно».

Тень, знай своё место!

Управа всё чаще позволяла себе неуместный тон и неподобающие высказывания. При обсуждении городского бюджета на 1884 год её докладчик так прямо и заявил гласным думы:

— Мы не примем ваши предложения к исполнению, потому что считаем их недостойными даже и рассмотрения. Степень нашего неуважения такова, что исключает любую работу под вашим началом. Мы готовы уйти в отставку!

— Так за чем дело встало? — мгновенно отреагировал Сергей Павлович Сивков. — Уговаривать-то не будем, вы знаете.

Зал одобрительно загудел, и управские стушевались, дали задний ход. Но в июне 1884-го, получив очередное постановление думы, наложили на него «резолюцию»: «Без последствий!»

Российский законодатель предусматривал и такую, скажем мягко, нетипичную ситуацию. В Городовом положении и Уложении о наказаниях проступок управы трактовался как превышение власти и оскорбление вышестоящей инстанции. В любом случае требовалось судебное разбирательство, но большинство гласных местной думы хотело лишь сделать выговор, «дать им возможность извиниться», но ни в коем разе не выносить сора из избы. Напрасно коллега Николай Петрович Лаврентьев и думский секретарь убеждали действовать по закону: постановили отложить до такого случая, когда будет не менее половины всех гласных — «вот тогда и обсудить ещё раз, и проголосовать».

Конечно, управа расценила это как слабость и на другое же утро посчиталась с думским секретарём — его, по выражению местного хроникёра, «подвергли грубому и дерзкому нападению».

А между тем приближались выборы новой думы, и «старые» гласные собирались всё меньшим числом: в октябре 1884-го на заседания приходили по три-четыре народных избранника. Управа исходила желчью, но изливать её было не на кого. Да и её собственное существование подходило к концу.

Городовое положение 1875 года ввело норму сидения городских голов на двух стульях. Вот и Дмитрий Дмитриевич Демидов восемь лет управлял и управой и думой, держал две ветви власти — законодательную и исполнительную. К концу второго срока задача казалась невыполнимой, хоть представлялось ясно, с какой стороны следует подходить. И в частных беседах с гласными он увещевал:

— Не в том дело, что злыдень Иорданский затесался в управу и спелся со злыднем Наквасиным. А в том, что оба они видят ваше равнодушие. Разве не так? От работы в комиссиях вы отказываетесь и на заседаниях редкие гости, а у думы на очереди двести с лишком вопросов, в большинстве неотложных. И отчёты управы не обревизованы, а там много найдётся «утечки-утруски»! Недавно разбирал я запутанную историю с выдачей дозволений на ренсковые погреба, и вот что выяснилось: член управы поленился просмотреть все заявки, положившись на делопроизводителя, а тот решил поднажиться. Прогнали этого нечестного служащего — и тотчас кандидатом на вакантное место явился… ссыльный, стоявший перед судом за мошенничество. Носом учуял, где спрос небольшой. И в губернском правлении о нас тоже невысокого мнения; читают думские протоколы и морщатся: снова перенесли заседание «по причине отсутствия необходимого числа гласных». У них там в ходу учёное слово «абсентеизм», а я вам проще скажу: только у плохого купца (почитай гласного) приказчик ворует и дерзит.

Многие соглашались с Демидовым, говоря с ним с глазу на глаз, но в думском зале словно бы подхватывались невидимою волной и неслись без руля и без ветрил.

Инкогнито, я вас знаю!

Второй срок в должности городского головы осложнился ещё одним обстоятельством: в Петербурге проклюнулся ядовитый росток «Восточного обозрения». Почты из Иркутска пробирались два с лишком месяца, и все новости прокисали, да и проверить их на таком расстояний не считалось возможным. Так что любители сводить счёты и просто гадить запаслись чернилами и распушили хвосты. Их заметки начинались обычно с «мы слышали», «говорят», «прошёл слух», что, возможно, и не вызывало доверия, но в памяти-то откладывалось, и тем глубже, чем дальше отстояло от правды.

Со временем и редакция стала взыскательней, и нашёлся один очень толковый автор. Демидов предположил, что это хроникёр из «Сибири»: слишком уж знакома ему жизнь управы и думы, прямо до мелочей. Но в редакциях торопливы, а этот неспешно подбирает слова и кладёт аккуратно, как кирпичную стену. Он, скорее, чиновник, из хорошо образованных, опытных, но ещё не разъеденных канцелярскою ржавчиной. Такие есть в окружении генерал-губернатора, но у тех-то взгляд рассеянный, уходящий за городские пределы, а этому интересен Иркутск! Он, если через рынок идёт, то смотрит и на прилавки, и на помост (метён ли со вчерашнего дня), и на столбы, и на объявления на столбах. Вот, к примеру, такса на хлеб печёный напечатана не на бумаге, а на холсте — почему? Расчёт был, вероятно, на то, что объявление провисит здесь достаточно долго — пока держится эта такса на хлеб. Но разве она держится? В ноябре 1882‑го городская управа затвердила полторы копейки за фунт ржаного и три с половиной за фунт пшеничного. Но на сегодняшний день полторы копейки превратились в две с половиной, а три с половиной — в пять! Нет, если уж устанавливать нормы, правила, таксы, то должны быть воля и средства их исполнять! К тому же управа не могла устанавливать таксу без разрешения думы, а она его не давала — иркутскому корреспонденту «Восточного обозрения» это точно известно, потому что все думские постановления поступают в губернское по городским делам присутствие. Так вот оно что: неизвестный автор — служащий губернского управления!

Через него проходят все тяжбы между губернской администрацией и городским самоуправлением. Он пользуется газетой как тростью, чтобы достучаться до нас! Интересно-интересно, что обо всём этом думают господа гласные? Следующее заседание через два дня.

Оно, к сожалению, не состоялось: «представители городского управления блистали своим отсутствием», как выразился всё тот же корреспондент.

Справочно

Из газеты «Восточное обозрение», №43 за 1884 г.: «Из Иркутска пишут, что губернское по городским делам присутствие обязало городскую думу платить полицмейстеру вычеркнутое из росписи добавочное жалование (3.000 руб.), на рассыльных при полиции (1.680 руб.) и отпускать полицмейстеру на квартиру 1.200 руб. вместо 800, назначенных думой. Чем оно там решится, ещё неизвестно, но некоторые гласные находят, что губернское присутствие вышло из пределов своих прав, и полагают действия присутствия обжаловать. Любопытно, что в заседании губернского присутствия, в котором рассматривалось это дело, на отмене постановления думы, как говорят, более всего настаивал заступавший место городского головы (!!!)»

Букет, от которого невозможно отказаться

Демидов знал, что за глаза его называют «Митрий Митрич». Вероятно, по-доброму. Но по Иркутску гуляла и злая карикатура: он, городской голова шествует во главе управы, и уши у него ослиные, а в руках знамя с изображением ягодиц. Конечно, не он первый, не он и последний попадает на жернова пересмешникам, каждый голова в своё время получает «букет» прозвищ, куплетов и даже «баллад», с беспощадностью иллюстрированных. Тут и обиды настоящей быть не должно, и Демидов с этой мыслью давно согласился.

А ещё он правильно распределил свои силы и завершил второй срок вполне бодрым. Но дальше произошло непредвиденное: новый городской голова Сукачёв не смог сразу же занять должность, и его обязанности на всё время отсутствия легли на Демидова. К этому Дмитрий Дмитриевич оказался совсем не готов — и всё, что держалось в узде восемь лет, рвануло наружу. Собраться заново не было сил, и тяжёлый финиш так и вошёл в историю местной думы — тяжёлым. Запечатлелся в её «Известиях» и, конечно, в подшивках местных газет. Вот как вздуло однажды Дмитрия Дмитриевича «Восточное обозрение»: «Первые заседания новой думы, как и следовало ожидать, были многочисленны, отличались живостью прений и, к сожалению, полным беспорядком их благодаря голове Демидову, который вёл себя в каждом заседании с замечательной бестактностью. Так он совершенно беззаконно лишил одного гласного права голоса за то только, что в своих замечаниях гласный этот доказывал цифрами и сравнениями расточительность канцелярских средств. При этом голова Демидов насильно вырвал у этого гласного записанные его замечания, спрятал их к себе в карман и погрозил, что копию с них пошлёт полицмейстеру. Некоторые из самых влиятельных гласных, как В. И. Вагин и А. М. Сибиряков, возмущённые этой сценой и поведением головы, в виде протеста оставили заседание».

Три года спустя, 25 сентября 1888-го та же газета опубликует заметку с недавнего заседания думы: «Городской голова, сообщив о скоропостижной смерти Д. Д. Демидова и предложив почтить память усопшего вставанием, сказал, что покойник, прослуживший 8 лет головою, вполне заслужил того, чтобы не ограничиться этим и сделать ещё что-нибудь для увековечения его имени, причём добавил, что венок от города уже заказан. Гласный Стрихарский предложил избрать депутацию из почётнейших гласных для выражения соболезнования супруге покойного и образовать стипендию его имени. Гласный Могилёв предложил повесить в управе портрет Демидова». И наконец в декабре 1888-го напечатают: «При типографии «Восточного обозрения» продаются портреты главных жертвователей на сибирский университет: Демидова, Цибульского и Сибирякова издания «Сибирской газеты». Цена 5 коп. за экземпляр».

Реставрация иллюстраций: Александр Прейс