Иркутские истории. Неразменное

«Коротко говоря, случился очередной отток, и 1 октября 1918-го в Иркутске не открылся ни один банк. Сибирское Временное правительство рассчитывало запустить печатный станок за 10 (!) дней и на этот срок просило местные кредитные учреждения максимально ограничить или вовсе прекратить выдачу. На совещании у губернского комиссара пошли ещё дальше — сняли все ограничения с продажи водки, пытаясь добраться таким образом до загашников». Эх, ни при каком раскладе не уцелеть денюжкам населения… Валентина Рекунова, «Иркутские истории».

Наотрез отказался отдавать денщика

Газеты в полк доставляли через день, а то и вообще раз в неделю — и потому Григорий отпрашивался у командира, шёл в город. В редакциях уже знали его и охотно делились остатками тиража. Но поговорить не случалось: хроникёры постоянно висели на телефонах, а ответственные секретари смотрели устало, озабоченно и с некоторым прищуром, соображая, можно ли получить от тебя хоть сколько-то строк. И коль скоро решали, что нет, не дождаться, то и теряли интерес. Они и Григория не разглядели, а он мог бы им дать фактаж для злободневной статьи, даже и название для неё продумал — «Об унижении человечества через работу денщиками и вообще прислугой».

По данным иркутского воинского начальника, на начало 1918-го в городе числилось 52 денщика при семьях военнослужащих, 16 во 2-й школе прапорщиков, ещё 4 при чинах окружного артиллеристского управления и 5 при военных топографах. То есть целая полурота, которая очень бы пригодилась на фронте!

В полковом комитете, куда входил и Григорий, сразу после приказа министра о роспуске денщиков постановили вернуть в строй всю офицерскую прислугу. Но поручик Черкасов и капитан Курбаковский наотрез отказались исполнять. Тогда комитетчики явились к командиру полка, и под его давлением капитан отступил. Но поручик-то не смирился, и теперь нужно будет добиться его увольнения. Полковой комитет выступил вот с какой резолюцией: «Поручик Черкасов не может быть признан полезным для революционно-демократической армии. Не пора ли Совету солдатских депутатов заговорить другим языком, чтобы его решения исполнялись?»

Григорий и за статью принимался, но выходило как-то путано, сбивчиво, длинно и слишком горячо. Но решился-таки показать в одной из редакций. Ответственный секретарь продрался сквозь частокол оборотов:

— Тему вижу. Поймал. Хорошая тема…

— Злободневная. Я потому и взялся. — Советская власть порядок-то наведёт, рука у неё железная — надо только направление дать…

— Не сомневаюсь: прибьёт, забьёт, уничтожит. Но это как с сорной травой: корни заглубятся, семена разлетятся и опять прорастут. И в новых домах будущие архитекторы снова станут лепить комнаты для прислуги и денщицкие. Сегодня по дороге в редакцию чуть не сбил меня дорогой экипаж, и на козлах восседал здоровенный солдат, раскормленный просто до неприличия. Такой разве захочет в казарму? Комфорт, увы, дороже достоинства.

— У меня родная сестра спит и видит устроиться в состоятельную семью, чужие горшки выносить! Я-то мечтал дать ей хорошее образование, а она и не хочет даже... Не чувствует унижения, понимаете? Я сегодня к вам шёл и у банка остановился, подумал: у нас что же, только банкноты имеют достоинство (50 рублей, сотня, тысяча), а люди добровольно отказываются от него? Нет, советская власть должна всё выкорчёвывать. И она это сделает!

— Ну посмотрим, посмотрим. А мысли ваши достойны публикации. У меня как раз дырка в номере, правда, небольшая.

— Да хоть два предложения для начала!

Вышло чуть-чуть побольше.

Всем хорош, но непредсказуем

18 января 1918-го в Иркутске были две демонстрации: днём по центру прошли противники национализации частных банков, а вечером — её сторонники. Те и другие выступали как вкладчики, но вторые были явно организованы: держались группами, у каждой из которых был куратор со списком.

В середине этой второй колонны шли мелкие банковские служащие. Они предпочли бы остаться незамеченными, но на Тихвинской их заметил Василий Михайлович Винокуров, с 1917-го возглавлявший городской финансовый профсоюз. Сначала он не поверил, как говорится, глазам и какое-то время шёл вровень с ними по тротуару. Но перед поворотом на Большую остановился, закричал высоко и протяжно:

— Штрейкбреееейхеры! Какой стыыыыд… Штрейкбреееейхеры!

Лицо его оставалось сухим, но черты болезненно исказились. Демонстранты молча обогнули Винокурова и ступили на Большую, не сбившись с шага.

Ночью Василия Михайловича арестовали. Едва освободившись, он покинул Иркутск до лучших времён.

Его коллега Ильницкий, не попавший под репрессии, продержался в стачечном комитете вплоть до июльской смены власти в Иркутске. После занятия города чехословаками прежние банковские управляющие поспешили занять свои кресла, и у их кабинетов образовались очереди из желающих получить место. И все штрейкбрехеры, как ни странно, были восстановлены в должностях. Даже и получили полное жалование за вынужденное безделье при большевиках, а в ноябре и очередную прибавку «по причине общего вздорожания жизни». Единственным, кому отказали, стал... Ильницкий.

Между тем в Иркутск возвратился Винокуров. В Русско-Азиатском банке, где он отработал шесть лет и был всегда на хорошем счету, ему отказали под выдуманным предлогом, однако решительно и бесповоротно.

— Наказывать нас за борьбу с большевизмом после падения большевиков — разве это не странно?! — недоумевал Винокуров.

— Политика тут, вероятно, и ни при чём, — пожимал плечами Ильницкий. — Просто мы с вами — неудобные люди. Ответственные, надёжные, исполнительные, но упёртые, непредсказуемые. Таких не любит никакая власть. Так что давайте держаться вместе, коллега!

49 тысяч арестованных

Время «первой советской власти» в Иркутске (с января по июль 1918-го) отметилось среди прочего тем, что 49 тыс. руб. «перескочили» со счёта городского театра на счёт губисполкома. И как только большевики покинули город, члены театральной дирекции поспешили к губернскому комиссару Яковлеву — без особых, конечно, надежд. Но оказалось, что министерство финансов Временного Сибирского правительства успело арестовать совдеповские счета.

— Вот видите: порой и «заключение» во благо, — улыбнулся Павел Дмитриевич. — Будем теперь хлопотать об освобождении арестованных сорока девяти тысяч. — И уже про себя: «Это проще, чем разыскать в верхоленской тайге обмотанного деньгами Трилиссера».

В прошлую субботу вечером Яковлева разыскал Пётр Домбинов из Верхоленского земства: его доверители сообщили о зимовье, где скрывается большевик. Взять его сразу местные не решились, возможно, опасались спугнуть — и на рассвете Павел Дмитриевич поспешил в Верхоленск.

Но Трилиссер успел-таки скрыться, и груз ему оказался не в тягость. Домбинов был раздосадован, а Яковлев утешился тем, что на обратном пути обревизовал несколько волостных правлений, школу в Жердовке и вернул владельцу дом, занятый местным большевиком.

А ценности, «прихваченные» совдепами при эвакуации, постепенно возвращались, и на их разборку иркутский Госбанк только в октябре потратил два дня.

А если в загашнике пусто?

В конце сентября на Китайско-Восточной железной дороге возобновилось прерванное движение, и торговцы бросились снимать наличку. Банковские переводы были, конечно, безопаснее и удобнее, но разрушенная войной система ещё восстанавливалась, а товары не ждали. Коротко говоря, случился очередной отток, и 1 октября 1918-го в Иркутске не открылся ни один банк.

Сибирское Временное правительство рассчитывало запустить печатный станок за 10 (!) дней и на этот срок просило местные кредитные учреждения максимально ограничить или вовсе прекратить выдачу. На совещании у губернского комиссара пошли ещё дальше — сняли все ограничения с продажи водки, пытаясь добраться таким образом до загашников.

Миновали и десять, и двадцать, и сорок дней, а обещанных Омском денег всё не было. Правительство молчало. Ситуация усугублялась. На Слюдянском участке Забайкальской железной дороги жалование за сентябрь выплатили советскими бонами и облигациями военного займа 1-го и 2-го выпуска. Начальник дороги предложил принимать их во внутреннем обращении (то есть на линии) наравне с кредитными билетами. Касательно же японских бон сообщил телеграммой, что министерство путей сообщения скоро выработает свою позицию, покуда же принимать их не следует.

Из газеты «Новая Сибирь» от 15.11.1918 года: «Отсутствие денежных знаков. В местных частных и общественных кредитных учреждениях вывешены объявления о том, что временно выдача денег не производится».

Из газеты «Новая Сибирь» от 19.11.1918 года: «Без жалования. Служащие управления Забайкальской железной дороги за октябрь получили лишь 30% жалования. Материальное положение огромного большинства прямо-таки катастрофическое. В октябре служащие были лишены возможности приобрести дрова. В ноябре было объявлено под расписку, что дрова за октябрь дадут в ноябре. Теперь в управлении вывешены плакаты: «Отпуск дров за октябрь прекращён».

В Иркутске деньги придерживали ещё и для расчёта за 600 пудов золота, ожидавших отправки на Надеждинском прииске. По нынешним временам доставлять их было крайне опасно, и желающих не находилось, пока не вызвалась… местная партия эсеров. На сентябрь 1918-го губернское казначейство установило для приисков цену в 32 руб. за 1 золотник. Так что в общей сложности привезённая партия потянула без малого на 74 миллиона рублей. А добыча этим не исчерпывалась: на Лене ждали отправки ещё не менее четырёхсот пудов. И за них также нужно было рассчитываться.

Лёгким движением руки 2 рубля превращаются в 12

Какие-то суммы можно было добыть в барахольном ряду, в обмен на ценные вещи. Но тамошние купюры могли оказаться поддельными: когда государство не успевало, разворачивались фальшивомонетчики.

Из газеты «Новая Сибирь» от 15.11.1918 года: «Фальшивые керенки. Задержаны китайцы Зан-ты-сань и Чжу-ин-фу, подозреваемые в распространении фальшивых денег сорокарублёвого достоинства. Причём у Чжу-ин-фу при личном обыске обнаружено таковых денег на 160 руб.»

Из газеты «Наше дело» от 06.11.1918 года: «Фальшивые купоны и керенки. В сибирских городах появился новый род мошенничества, заключающийся в том, что на денежных купонах подписываются цифры. Мошенники подставляют на купонах лишние цифры, и таким путём из 2 руб. 75 коп. получается 12 руб. 75 коп. Поправленные купюры сбываются преимущественно среди неграмотного населения. Подделка вызывает сильную боязнь новых денежных знаков».

Из газеты «Новая Сибирь» от 16.11.1918 года: «Ходатайство из Урги. Почтовое и телеграфное отделение в г. Урге возбудило ходатайство перед Иркутским почтово-телеграфным округом о выдаче жалования за ноябрь месяц серебром, курс которого в Монголии выше золота. Бумажные деньги расцениваются там по 5-6 коп. за рубль».

Из газеты «Новая Сибирь» от 17.11.1918 года: «Требование романовских и керенских денег. В управлении Забайкальской железной дороги получена телеграмма из Борзи от начальника участка пути, в которой он сообщает: чтобы удержать рабочих и мастеровых, необходимо производить уплату заработков исключительно денежными знаками старых образцов и керенками, так как только эти знаки имеют беспрепятственное хождение в Маньчжурии».

Из газеты «Наше дело» от 08.12.1918 года: «Японцы желают романовские деньги. Начальник Забайкальской железной дороги получил следующую телеграмму: «Согласно вашему распоряжению мной было затребовано для служащих 2 вагона муки и 1 вагон сахара в кредит от японского командования, которое согласилось отпустить эти продукты, но при условии оплаты деньгами старого образца. Других денежных знаков, и даже знаков Сибирского правительства, капитан Куроки принимать не желает. Обмен на керенки в читинских банках невозможен. И, если управление лишено возможности выслать японскому командованию требуемые дензнаки, то получение муки в кредит не может состояться».

Был ли сговор или нет, а уволили

Просвет обозначился 23 ноября, когда агентства разослали официальную телеграмму: государственный банк Сибири выпустил разменные казначейские знаки достоинством в 50, 25, 20, 10, 5, 3 и 1 руб. Все они обязательны к приёму как в казну, так и между частными лицами.

Конечно, прежде всего гасили долги перед потенциальными забастовщиками: 15 миллионов сразу передали управлению Забайкальской железной дороги, и товарищ министра финансов лично контролировал продвижение этих денег, вплоть до получения их рабочими и служащими. Но Омск ошибся с расчётами: выделенной суммы не хватило даже и на октябрьское жалование, а уже и декабрь начинался. Почтово-телеграфным выдавали по пол-оклада, и многим неразменными купюрами. В не лучшем положении находились военные. Ротмистр Гищенко-Ведкевич, отчаявшись разбить пятитысячную, зашёл в кофейную Горбылёва, что на перекрёстке Большой и 1-й Солдатской. Служащий Абрам Шепшелевич вызвался поспособствовать, но за услугу пожелал пять сотенных. Ротмистр согласился, получил деньги, но при этом бурно выразил радость, обратив внимание только что вошедшего милиционера. В кофейной так и не поняли, был ли тут сговор или так, игра случая, но «комиссионные» вернулись в портмоне Горбылёва, а Шепшелевичу отказали от места.

Реставрация иллюстраций: Александр Прейс