Иркутские истории. Вот новый переворот

«Обыватель устаёт от обыденного и уповает на чудо. Он отдаст последний рубль хироманту, обещавшему лучшее будущее. В конце ноября прибыл в Иркутск из Читы необычный поезд: к паровозу был прицеплен только один вагон. Пустой. Хорошо обустроенный. При нынешнем дефиците паровозов это был прямо вызов, и станционные связались с контрразведкой. Она и установила, что вагон предназначен для хиромантки, ведущей приём в Иркутске. Клиенты здесь никак не кончались». А чуда и правда так хочется! Всегда. «Иркутские истории», Валентина Рекунова. Новая глава.

19 ноября 1918‑го из Омска телеграфировали о производстве Колчака в адмиралы и временной передаче ему верховной государственной власти. В редакции «Нашего дела» едва дождались возвращения корреспондента с заседания Иркутской городской думы. И тот сразу выложил:

— Местные эсеры объединились с социал-демократами (в кои-то веки!) и вместе выступили в поддержку разогнанного правительства — а, значит, против Колчака! Кадеты забубнили, конечно, что «не следует сомневаться в добрых намерениях военных», но никто их не поддержал.

— Баллотировка была?

— За одобрение переворота подан был 1 голос, и девять человек воздержались. В общем, респект Иркутску: он показал, что и застарелые межпартийные распри можно преодолеть перед угрозой новой диктатуры. Официальные телеграммы, конечно, формулируют очень расплывчато: вместо «правительство разогнано» пишут «правительство распалось», как будто и не было арестовано левое (социалистическое). И слово «переворот» заменяют «чрезвычайным событием». Пытаются нас уверить, что узурпаторы — временные фигуры, однако же никаких сроков не обозначают. Для сравнения: Петроградское Временное правительство в 1917 очень чётко определяло истечение собственных полномочий — созывом Учредительного собрания.

— Будем что-то подвёрстывать к репортажу из думы? — вклинился ответственный секретарь. — Я к тому, что есть интересный отклик на события в Омске главы Российского отделения Чехословацкого национального совета. Вот, послушайте: «Переворот 18 ноября нарушил начало законности, которое должно быть положено в основу всякого государства, в том числе и Российского. Мы как представители Чехословацкого войска, на долю которого выпадает главная тяжесть борьбы с большевиками, сожалеем, что в тылу действующей армии силами, которые нужны на фронте, устраиваются насильственные перевороты».

— Поставим это заявление, а уж там как цензура решит… — редактор поморщился. — Но надо пробовать!

— Надо бы разбавить сегодняшний негатив, а у меня пустовато, — деловито продолжил ответственный секретарь. — Есть только информация общества «Труженик-кооператор»: оно привезло с востока два вагона икры. Про новые акцизы на спирт, вдвое выше теперешних, повременим сообщать?

— Так мы же обязаны вовремя донести!

— Что же, донесём…

Цензоры возвращаются

14 ноября 1918-го иркутская пресса сообщила читателям о введении предварительной цензуры. Правда, военные власти официально заверили: ограничение «вводится временно, на два-три дня, и исключительно в целях правильного информирования населения о происходящих событиях». А информацию о них можно было взять только с лент правительственного РТА — Российского телеграфного агентства.

— Фокус в том, что сибирское население ещё верит любому печатному слову, но нам-то, други мои, хорошо известно: каждая из сторон прибегает к фабрикации, и без какого-либо стеснения, — редактор «Нашего дела» оглядел коллег и саркастически усмехнулся. — Год назад нас уверяли, что в Австрии и Германии революция; а теперь втюхивают, что весь мир приветствует омский военный переворот, а цензура не продержится и неделю.

— Мне одно любопытно, — меленько рассмеялся ответсекретарь, — как они станут выкручиваться по прошествии этих «двух-трёх дней».

— Да как бы две недели не вышло…

И точно: полмесяца миновало, прежде чем Верховный правитель Колчак в интервью РТА обозначил: «У меня в штабе разрабатывается положение об отмене предварительной цензуры, которая, я это сознаю, стесняет печать. Цензура вообще большое зло, но мы живём в особых, исключительных условиях».

Чем дальше читал редактор «Нашего дела», тем более и мрачнел:

— Ну, о любви к свободе печати пропустим. Дело-то, по сути, простое: дать приказ о роспуске цензоров — вот и всё. Зачем же было создавать особую группу, разрабатывать некое положение об отмене? Не иначе как пожелали отменить, не отменяя. Во и первая оговорочка: «кроме театра военных действий». А где его нет?! Если даже отыщется уголок, то начальнику гарнизона предоставлено право ввести цензуру по своему усмотрению. Равно как и право закрывать любое издание, конфисковывать тиражи, возбуждать уголовное преследование редакторов — по аморфному обвинению в подрыве авторитета властей.

— Под этот пунктик можно много чего подвести…

И подвели: уже к 1 декабря в Иркутске распоряжением командира 4-го корпуса закрыли две газеты — «Сибирь» и «Дело».

С начала декабря Омск слал запросы и напоминания — хотел составить картину происходящего, выяснить, насколько изменил отношение к власти ноябрьский военный переворот.

— От нас ждут сведений по всем волостям, и уже в ближайшие дни — как будто в каждой деревне по почтово-телеграфной конторе, и информация от агентств поступает туда напрямую, — жаловался губернскому комиссару Яковлеву его помощник Агапьев. — А мы ведь в своих отчётах постоянно подчёркиваем: в уездах Иркутской губернии осведомлённость о политических и военных событиях крайне слаба.

— Ну что ж, и ещё раз напишем, и подчеркнём, — не поддался раздражению Яковлев. — А об отношении к нынешнему правительству можно достаточно точно судить по налоговым сборам: чем они выше, тем лояльнее население. Ибо платят тому, в ком уверены, чьё положение прочно, основательно. И наоборот. Деревня, несмотря на свою политическую отсталость, всегда чувствует силу государственного аппарата. Равно как и слабость его. И себя крестьяне совершенно справедливо считают настоящим фундаментом государства, а фундамент следует укреплять. Пока же в деревне видят, что государство намерено только брать без отдачи, фискальничать, принуждать. И ноябрьский военный переворот это лишь подтвердил. В общем, так и сформулируйте, Пётр Петрович, а я подпишу. И вот что: разошлём наши выводы по редакциям — в надежде, что уезды откликнутся, а газеты эти отклики напечатают, для полноты картины.

С толку сбились, кого поддерживать

Тут в кабинет губернского комиссара заглянул известный кооператор, и Павел Дмитриевич оживился:

— Вот кто нам нужен сейчас! Вы ведь, кажется, вернулись недавно из Нижнеудинского уезда? Так расскажите, что думают там о последних событиях.

— Да я только об одном Ключевском участке могу рассказать — больше-то никуда не успел.

— Хотя бы и так, рассказывайте!

— Поселили меня в доме со свободной комнатой, а незанята она потому, что оба сына хозяина мобилизованы. Одного убили уже, а другой ещё в Нижнеудинске, но до родителей дошёл слух, что новобранцев отравили газами, много трупов. Я, конечно, пытался разуверить несчастных, а вечером пригласил всех жителей Ключевского на лекцию. Правда, мне говорили, что на всём участке не найдётся подходящего помещения.

— Так ведь у вас есть начальное училище! — вспомнил я.

— Есть-то оно есть…

— Работает?

— Это — да, бегают ребята.

Но сколько их, не сказали. А я понял лишь когда вошёл в класс: вокруг учительского стола примостились три стула.

Люди устали за день, а потому сели на пол, стали ждать разрешения на вопросы. И уж насколько мне важно было с ними поговорить, а пришлось сворачиваться, чтобы не уснули.

— Про что спрашивали-то? — в некотором нетерпении поторопил Яковлев. — Знают о перевороте?

— Только по слухам от заезжих людей: газет не видели с ноября. Но всё-таки рассудили, что военная власть буржуазией поставлена — ей и будет служить.

Яковлев рассмеялся довольно:

— В самую серединку попали! Чутьё… А ещё что спрашивали?

— Зачем всем правительствам столько солдат? Зачем обезлюдили их разъезд новой мобилизацией?

— А как сами считают?

— Говорят, чтобы русские убивали русских. Ещё говорят: с толку сбились, кого поддерживать. Не знают даже, кто проводит мобилизацию: приезжают, забирают ребят, как лошадей.

— К чехословакам как относятся?

— Довольно индифферентно. Говорят, видали мы этих чехословаков, а вот правда ли, что японцы до Иркутска дошли? Не шибко-то верится. Да хоть бы и дошли! Только бы нам работать не мешали!

Из газеты «Дело» от 14.09.1918 года: «Балаганский уездный комиссар сообщает уездному комиссару, что в Осинской волости под влиянием агитации группа крестьян вынесла постановление не давать солдат, вследствие чего было задержано шесть новобранцев. Был послан военный отряд, который арестовал шестерых инициаторов. Все новобранцы отправлены в Иркутск».

Из газеты «Дело» от 09.11.1918 года: «Во вчерашнем номере сообщалось о том, что деревня Балаганского уезда отказывается платить налоги, несмотря на наличие как денежных знаков, так и продуктов сельхозпромышленности. Этот отдельный факт был бы совершенно не страшен, если бы он являлся исключением, но это показатель деревенских настроений. Нужно совершенно спокойно разбирать, что здесь от злой воли, а что от объективных причин. Совсем плохой результат получится, если по деревням прокатится волна карательных фискальных отрядов».

Из газеты «Новая Сибирь» от 10.11.1918 года: «К губернскому комиссару поступили сведения от Верхоленского податного инспектора о состоянии недоимок. Всюду замечаются исправные поступления мирских податей и полное отсутствие поступления других податей, несмотря на большие доходы от хлебопашества, гоньбы и пушного промысла. Губернский комиссар предписал Верхоленскому уездному комиссару и начальнику милиции приступить к принудительному взысканию путём описи и продажи имущества».

Хиромантам давать по вагону

Военный переворот случился в разгар обсуждения проекта нового избирательного закона, предложенного Омским правительством. Он в корне отличался от того, что был принят Всероссийским Временным правительством в апреле 1917-го. Прежде всего бросилось в глаза восстановление имущественного ценза и ценза осёдлости, что естественным образом урезало права горожан. Самоё число гласных Иркутской думы в результате нововведений должно было сократиться с 90 до 75. Как выразился один мягкий критик, «новый закон о выборах не удовлетворяет и элементарным требованиям демократии: меньшинство не сможет уже проводить своих представителей». А жёсткий критик написал: «Лозунги Великой Февральской революции преданы поруганию. Власть открыто покушается на добытые народом права».

Все городские думы в Сибири, кроме Курганской, высказались против проекта нового избирательного закона. 2-е чрезвычайное губернское земское собрание усмотрело в нём противоречие принципам государственного строительства, курс на усиление внутренней розни. Казалось, что у детища Грацианова (товарища министра внутренних дел) нет шансов на жизнь, но ноябрьский военный переворот в корне переменил расстановку сил, и 27 декабря Совет министров утвердил новые правила производства выборов в местное самоуправление. Тотчас они были опубликованы в «Правительственном вестнике», а вскоре и изданы специальной брошюрой. «Дабы каждый мог лично изучить механизм очередного падения», — язвил редактор «Нашего дела». Он, и правда, был сильно удручён: оппозиционная пресса так отчаянно билась за сохранение избирательных прав, так самозабвенно подставлялась под штрафы, аресты тиражей и, собственно, под закрытие. Да, в иные моменты редакции переживали приятное ощущение, что в обществе происходит брожение, читатель задумывается, умнеет, и с ним нельзя уже не считаться властям. Но в унылые дни конца декабря 1918-го иллюзии совершенно рассеялись, и недавние бури на газетных столбцах предстали просто бурей в стакане воды. Никак не оправдывающей обострение язвы у господина редактора. Пришлось вспомнить и малый тираж собственного издания, и ничтожную распространённость его в уездах, и неспособность авторов писать о выборах ярко, доступно, интересно. А обывателя надобно увлекать, обольщать, поддерживать его интерес беспрестанно. Обыватель устаёт от обыденного и уповает на чудо. Он отдаст последний рубль хироманту, обещавшему лучшее будущее. В конце ноября прибыл в Иркутск из Читы необычный поезд: к паровозу был прицеплен только один вагон. Пустой. Хорошо обустроенный. При нынешнем дефиците паровозов это был прямо вызов, и станционные связались с контрразведкой. Она и установила, что вагон предназначен для хиромантки, ведущей приём в Иркутске. Клиенты здесь никак не кончались, а читинцы устали ждать и обеспечили Несравненной комфортный проезд.

В эту же пору объявилась и «святая» в одном из улусов Верхоленского уезда. Ситцевые платья на ней превращались в шёлковые, и буряты устремились на поклон с золотыми и серебряными дарами. Начальник милиции 2‑го участка выехал на место и в «отце просветлённой» опознал известного афериста. Но буряты ездить не перестали — пока не кончились сбережения.

Справочно

Из газеты «Наше дело» от 11.06.1919 года: «Выборы в 1917 и 1919. В 1917 из 50.028 избирателей Иркутска проголосовало более 50%. В 1919 из 42.294 избирателей голосовало 22,8%».

Реставрация иллюстраций: Александр Прейс