«В одно из посещений тюремного замка к Яковлеву обратился подросток Павел Маланин: «…скоро всех выпустят. Но я прошу оставить меня в тюрьме ещё года на два — здесь довольно умных людей, можно многому научиться. А то ведь выйду — и опять по глупости куда-нибудь запишусь…» И 100 лет назад даже дети способны были мозг включать, извлекать пользу из не самых благоприятных предложенных обстоятельств. Чего не скажешь о современных взрослых, которых, кажется, незримая силища просто массово так и тянет в аферисты и мошенники, читай — на нары. Но отнюдь не затем, чтоб потом там ума-разума набираться. «Иркутские истории», Валентина Рекунова.
Сорвался!
Дневная разведка в усадьбе зацепок не дала. Барон Буград как уехал с утра, так до ужина и не появлялся, а прислуга сновала туда-сюда, не запирая дверей, и Василий Кряжев хорошенько всё осмотрел, убедился: нет здесь никакой типографии! Стало быть, и донос в Реввоентрибунал был ложным, кто-то, видно, решил поквитаться с высокомерным бароном.
В ночь на 14 апреля Кряжев снова обошёл всю усадьбу, уже с отрядом из одиннадцати красногвардейцев. И уже под утро, возвращаясь с дозора, приказал спешиться у ворот. В окнах не было света, но от главного дома как будто бы доносились гул и постукивание. Кряжев неслышно пробрался до будки караульного и велел привязать собак. Остальное произошло очень быстро: выбитая дверь, свет напольных керосиновых ламп, миниатюрный печатный станок, три стопки листовок и трое рабочих-печатников.
Когда арестованных уводили, один, самый, кажется, молодой, покосился на открытую форточку, а потом с укоризной посмотрел на товарища: должно быть, тот забыл её запереть и невольно всех выдал.
— Пошли! Чего встали?! — раздражился Кряжев, хотевший доставить всех поскорее в Реввоентрибунал и наконец-то отправиться спать. Но город не вставал ещё, и пришлось дожидаться дежурного, оформлять протокол и снова ждать, теперь уже председателя следственной комиссии. Тот приехал смурной, однако повеселел, глянув на арестованных.
— А ты, Кряжев, матёрый, как погляжу: такого подсёк осетра! Павел Дмитриевич Яковлев, бывший председатель губернской земской управы, собственною персоной! — представил молодого «печатника».
Василий, облокотившийся на конторку, не выразил никаких чувств и, уже клоня голову, подумал устало: «Стало быть, скоро приговорят его…»
Но прошёл месяц, а Яковлева даже не допросили ни разу, не предъявили ему никакого обвинения. Поговаривали, будто очень за него хлопотал и даже прямо требовал выпустить из тюрьмы губернский совет крестьянских депутатов. Но Кряжев не верил, конечно: «Я же прямо с листовками его взял, а листовки были антисоветские. Они и к протоколу пришиты, и там моя роспись значится — как же «освободить»? Быть такого не может! Да такого злодея надобно укокошить прямо в тюрьме, не доводя до разбирательства трибунала!»
23 мая красногвардейский отряд Рютина отправили в Балаганск — подавлять восставших. Там было несколько знакомцев Кряжева, отличных бойцов, и он долго махал им вслед, не надеясь увидеться. В первых числах июля в газетах пошли телеграммы, будто из Балаганска прогнали большевиков и там образовался комиссариат Сибирского Временного правительства. Советы и в Иркутске готовились к эвакуации, но Кряжеву всё не верилось, просто не укладывалось у него в голове. Вроде бы, и надеяться было не на что, а он всё же надеялся — до того самого дня, когда по Большой в аршине от него пронёсся автомобиль… Павла Дмитриевича Яковлева, губернского комиссара Сибирского Временного правительства.
Пока присматривались, время кончилось
Первыми назначенца новой власти посетили кооператоры. Ничего не попросили. Ни на кого не пожаловались. На вопрос о делах отвечали, что «всё время стояния в Иркутске большевиков продолжали выпускать свой журнал, курсы счетоводов организовали и сделали один выпуск, арендовали кожевенный завод на 300 человек и закупили для него американское оборудование, открыли новый мыловаренный завод, пимокатную фабрику со служебными квартирами для рабочих, запустили производство жестяной упаковки для продуктов».
— Значит, прибыль неплохую имеете? — ухватился Яковлев.
— Получаем прибыль, да — и сразу вкладываем её в развитие, — с готовностью уточнили кооператоры. — К началу 1919-го надеемся выделить тысяч сто на устройство опытной агрономической станции.
— В военную пору сложно строить планы…
— Так для них имеется основание: с начала нынешнего 1918-го в Иркутской губернии прибавилась сотня, не меньше, кооперативов, и все они вошли в Восточно-Сибирский кооперативно-промышленный союз!
— Выходит, большевики против вас оказались бессильны?
— За полгода они не успели за нас приняться. Всё присматривались, соображали, как получше использовать такой здоровый и растущий организм. До чего додумались бы, неизвестно, ну да что об этом теперь говорить? Мы что до вас донести-то хотим: кооператоры — люди мирные, даже и с большевиками поладили, а уж с вами сам Бог велел. Рассчитывайте на нас, если что, поможем.
— Ловлю на слове: у нас на Илиме сейчас ни промтоваров, ни фуража. Конечно, я просил иркутских торговцев перебросить туда излишки, но этого, разумеется, недостаточно. Подключайтесь! Дело, кстати, выгодное: там много хлеба приготовлено на продажу, обратно пустыми не поедете.
— Сообразим, что в наших силах.
— А нет ли у вас припасов охотничьих?
— Ни дроби, ни пороха — просто нисколько. Тунгусские ходоки из кандигирского рода уже обращались к нам. Они с весны на полуголодном пайке, а теперь натурально бедствуют. Наше Прибайкальское товарищество послало им хлеба, но по дороге он весь был захвачен и распределён между русскими. Если, Павел Дмитриевич, не обеспечим тунгусов до закрытия навигации на Байкале, кандигирский род обречён.
— В том и беда, что после недавних боёв пароходам нужен ремонт, а он требует времени. Боюсь, и на прииски не успеем сделать завоз. Сегодня как раз говорили об этом с Байкальской переправой.
Прошу оставить меня в тюрьме
Помощник губернского комиссара Агапьев, немолодой и степенный, выскочил из губернского управления без пальто, без головного убора и в нетерпении озирался. «С чего бы это? — озадачился Яковлев. — Явно высматривает меня и хочет о чём-то предупредить».
И точно:
— Павел Дмитриевич, у нас большая группа англичан, и все такие важные, просто мой Бог! Есть даже личный представитель лондонского лорд-мэра.
— Чего хотят-то?
— Говорят, что их делегация прибыла по линии Красного Креста, вместе с главным уполномоченным по Сибири. Но вот что странно: этот уполномоченный ещё «где-то в пути» и даже неизвестно когда появится, а они уж пооткрывали блокноты да и переписали половину губернского управления, даже и курьера одного зацепили. Какой тут, прости господи, Красный Крест — чистой воды корреспонденты. Требуют, чтобы им сегодня же показали тюремный замок. Я, конечно же, предупредил смотрителя о визите, но…
— Напрасный труд: в таком деле для нас чем хуже, тем лучше. И вот что, Пётр Петрович: добудьте-ка мне ещё один автомобиль или 2–3 пролётки, чтобы разом всех отвезти. Да-да-да, отправимся прямо сейчас!
В первую очередь Яковлев показал гостям одиночные камеры.
— Они лучше, чем в Лондонской тюрьме, — озадачился личный представитель лондонского лорд-мэра.
— Тем более удручает общее отделение, — вовремя развернул его Яковлев. — Там чрезвычайно опасная скученность арестантов. Вот, убедитесь сами! А хуже всего в тифозном бараке, приспособленном под содержание заключённых, уже отбывших свой срок. Всех их мы обязаны освободить и давно бы сделали это, будь возможность обеспечить зимней экипировкой. Надежда только на вас, носителей европейских ценностей. Не сомневаюсь, что каждый из вас пожертвует известную сумму!
Английская делегация выглядела растерянной, но и растроганной, и Павел Дмитриевич немедленно закрепил успех:
— Приглашаю вас завтра в Александро-Мариинский детский приют!
На начало ноября 1918-го в местных богоугодных заведениях не получили ни рубля из обещанного новой властью миллиона. Как выражался Агапьев, «надежду нам подают, но сроков конкретных не называют». А Яковлев не выражался никак — просто собирал рестораторов и подписывал их на известные суммы. Или ехал знакомиться, например, с руководством Китайского национального общества, после чего по редакциям сразу же рассылалось: «Не откажите через посредство вашей газеты от имени детишек наших приютов принести глубокую благодарность Китайскому консулу и Китайскому национальному обществу, пожертвовавшим на одежду детям 5060 руб., а так же следующим господам жертвователям…» — перечислялись 64 фамилии и называлась общая сумма в 40 тыс. руб. Разумеется, и иркутские кооператоры не отказали комиссару в оплате пятисот пар детской зимней обуви. А также выделили 5 тыс. руб. убежищу для слепых. На средства сочувствующих купили и коров для Базановского воспитательного дома, открыли там лазарет.
В одно из посещений тюремного замка к Яковлеву обратился подросток Павел Маланин:
— К нам уже поступает детская одежда от англичан — значит, скоро всех выпустят. Но я прошу оставить меня в тюрьме ещё года на два — здесь довольно умных людей, можно многому научиться. А то ведь выйду — и опять по глупости куда-нибудь запишусь… Летом я был в отряде красноармейцев, и они ко мне хорошо относились, но, когда отступали за Байкал, то велели пристрелить одного тяжелораненого. А он так смотрел на меня… Но они сказали, что убьют меня самого, если не выстрелю… Не убили. Но больше я воевать не хочу.
Из газеты «Новая Сибирь» от 24.11.1918: «Девочку 15 лет, грамотную, в мастерскую к портнихе желает определить иркутский губернский комиссар. Предложения адресовать по телефону №12».
Из газеты «Новая Сибирь» от 24.12.1918: «ОБРАЩЕНИЕ К ОБЩЕСТВУ. Губернский комиссар П. Д. Яковлев обращается к иркутскому обществу с просьбой пристроить к какому-нибудь полезному делу находящихся в иркутской тюрьме 60 подростков, не имеющих в Сибири ни родных, ни даже знакомых. Все они бежали в Сибирь от российского голода или были захвачены эвакуацией. Для содержания их в тюрьме нет никаких оснований».
В Иркутске примут!
— Павел Дмитриевич, звонили из военного ведомства…
— Хотят перенести нашу встречу?
— Да, уверяли, что не смогут послать своих представителей ранее 24 декабря.
— Пусть будет двадцать четвёртое. Хоть протокол этого совещания можно оформлять хоть сейчас, — он озабоченно рассмеялся. И продолжал, не отрывая глаз от бумаг. — Сначала представитель военного ведомства сердито нахмурится и объявит (как чрезвычайную новость), что следует быть готовыми к новой волне наших пленных. Что едут они разутые и раздетые, побираются христовым именем и многие умирают, не добравшись до дома. Дальше я спрошу про питательный пункт на станции Иннокентьевской, хотя знаю наверное, что он будет открыт к 24 декабря (собственно, потому и откладывалась наша встреча). Генералы отрапортуют и потребуют, чтобы мы, гражданская власть, освободили для пленных переселенческие бараки. Я, разумеется, пообещаю, тем более что и дело это почти закончено. Далее Красный крест станет требовать, чтобы военное ведомство обеспечило пленных чаем и сахаром вплоть до самого дома; чтобы хлеб выдавался на всех двенадцати питательных пунктах, открытых в губернии; и чтоб лошади представлялись без промедления и доставляли солдат безо всякой платы. Участники совещания дружно поддержат Красный Крест, но я всё же напомню про мороз и про то, что не хватит на всех тёплого белья, полушубков, валенок, шапок и рукавиц; у военных почти ничего не осталось, а в сотый раз взывать к горожанам стыдно и бесполезно. Кто-то вяло мне возразит, но вряд ли предложит чего-то серьёзное, так что и согласимся в конце концов: надо связываться с родственниками пленных и просить их приехать с зимней одеждой.
— А я уверен, что Красный Крест будет вам оппонировать и даже пенять вам за то, что принимаете эшелоны пленных красноармейцев, от которых отказались в Челябинске, Владивостоке, Чите.
— Упрёк заслуженный: строго-то говоря, не в интересах своей губернии действую, проявляю нетерпимую мягкотелость к врагам. Но и они ведь — люди, измученные войной, даже больше других. Через это не переступлю. Но приму отставку с готовностью и пониманием.
Яковлев и сам обращался к главе кабинета министров, желая освободиться от должности. Доказывал, что в интересах дела заменить его новым человеком со свежим взглядом. Но получил телеграмму: «Вы прекрасно ведёте своё дело, и терять нам таких людей никак нельзя, отпустить мы вас не можем».
Справочно
Из газеты «Новая Сибирь» от 17.12.1918: «ПЛЕННЫЕ. С каждым приходящим с запада поездом в Иркутск прибывают наши военнопленные из Германии и Австрии. Вид пленных самый ужасный: измождённые лица, едва прикрывающие тело рубища, опорки на ногах. По словам пленных, в пути они вынуждены были питаться подаянием. Попытки получить шинели от воинских начальников не имеют успеха, так как не хватает для регулярной армии».
В январе 1919 г. Иркутску пришлось принять и пятитысячный Румынский добровольческий легион транссильванско-буковинских охотников. С большим отрядом конной разведки, подразделением связи, пулемётным и складским отделениями, собственным училищем с полным штатом и полным боекомплектом.
Реставрация иллюстраций: Александр Прейс