Иркутские истории. Линия несоприкосновения

«…но в этой кучке у трибуны каждый думал о чём-то своём, как уже привыкли на митингах». Ну а как иначе, когда митингов и слов слишком много, а ясности слишком мало? Только на свою голову и надежда. Валентина Рекунова и ее «Иркутские истории», январь-май 1918.

Конфуз на трибуне

Январским утром 1918-го, когда черемховцы прощались с погибшими красногвардейцами, анархист Буйских объявил распродажу двухсот шестидесяти бочек реквизированного спирта. Похороны были скомканы, на несколько дней остановились работы на копях. Пьяные дебоши шахтёров испугали окрестных крестьян, и подводы с хлебом теперь разворачивались в сторону Усолья. Несколько и до губернского центра доехали — в расчёте оправдать дорогу высоким ценником.

Иркутск после декабрьских боёв лежал тихий, разбитый, на постоялых дворах и Хлебном базаре не было привычной толкотни. Но торговля шла тем не менее хорошо, так что подгородно-черемховские отстрелялись за сутки. Ещё день отвели на покупки, но уложились часа в полтора и прошлись до площади, где кучковался народ.

Со всех сторон Тихвинскую обставили пушками и миномётами. В центре построился гарнизон и отряды красногвардейцев, а прямо перед ними впендюрили трибуну цвета красного знамени и приставные ступени к ней. Краска нещадно сверкала на солнце: видимо, кто-то из завхозов накануне захотел отличиться, но с просушкой не задалось.

Когда трибуну спускали с грузовика, подгородно-черемховские переглядывались в явном недоумении, но Шумяцкий Борис, открывающий митинг, легко взбежал по ступеням, расставил ноги пошире, взмахнул правой рукой, а левой оперся о трибуну и понёсся — разоблачать, угрожать, призывать! Голос у него был отменный: слышимый на другом конце площади, неподвластный морозам. Казалось даже, что на холоде он становился ещё более сочным и бархатистым. Вот и сегодня Борис раз десять, не менее крикнул «Да здравствует!», поднимаясь до самых пределов и наблюдая, как взлетают вверх шапки, хотя и невысоко. На этом можно было бы и закончить, и Борис развернулся к ступеням. То есть он попробовал развернуться, но и ноги и левая рука были как пришитые. Бросил умоляющий взгляд на соратников, но в этой кучке у трибуны каждый думал о чём-то своём, как уже привыкли на митингах. Паника охватила Бориса лишь на мгновение, замешательство продолжалось недолго, но его почувствовали в колоннах, и, сколько бы ни кричал «Да здравствует!», шапки в небо уже не взлетели ни разу.

Одни подгородно-черемховские понимали, что происходит:

— Правым кулаком бьёт по левому — силится оторвать.

— Так-то молодец он: без пощады лупцует!

— Вроде, оторвался. Но как с ногами-то?

— Так ведь только из валенок выбираться теперь — другого нет пути.

Оратор, и правда, стал покачиваться и подёргиваться (продолжая голосить во всю мочь), и наконец-то один из товарищей обратил на него внимание, двинулся за трибуну.

Шумяцкий довольно бодро объявил о закрытии митинга. Следующий оратор прервал свой полёт к трибуне на полпути, и после неловкой паузы распорядитель подал команду следовать на Большую. Оркестр, опомнившись, заиграл, колонны медленно двинулись, постепенно становясь всё ровней, и у выхода на Большую смотрелись уже очень достойно. Замыкала шествие артиллерия, а за ней бежали мальчишки. Они были так счастливы, что совершенно упустили из вида трибуну цвета красного знамени. И кстати: развевавшиеся полотнища надёжно прикрывали Бориса, пока он выбирался из обездвиженных валенок и «заходил» в них обратно. Впрочем, и соратники оказались на высоте: никто не ушёл с колоннами, никто не бросил Бориса, а честно защищал его с тыла.

Демарш Стравинского

По старой адвокатской привычке Дистлер отстранялся от происходящего — достаточно, чтобы видеть оттенки чёрного и оттенки белого, понимать сложности переходов между добром и злом и никогда не делать окончательных выводов. Всё, что теперь происходило в Иркутске, определялось сложнейшими комбинациями предшествующих поступков, устремлений, заблуждений, игрой света и тени, таинственными смешениями тонов, неожиданными и даже странными вкраплениями, вливаниями, затёками чёрного в белое и наоборот. Так иркутские большевики января 1918-го были мало похожи на иркутских большевиков декабря 1917-го: те яростно вырывали победу, а эти не знали, что с ней делать. Пробовали договориться с местным самоуправлением: весь январь вокруг гласных кружил комиссар Гаврилов, а комиссар Парняков просил об участии в работе губернского училищного совета.

Если им отвечали, то колко, свысока, что не дОлжно общественным деятелям находиться там, где правят бал советы. Глава кадетской фракции Горчаков так и вовсе разразился в думе уничижительным спичем:

— Для понимания действий большевиков следует приглашать эксперта-психиатра. И все большевистские декреты представляют ценность исключительно с точки зрения душевной патологии. Мы входим в полосу безумия и в области государственного строительства, и в области организации хозяйства, и в области международных отношений.

В ответ на это гласный-большевик Алексеев по прозвищу Иудушка Головлёв предложил думе самораспуститься и предоставить советской власти самой обеспечить благополучие населения.

К весне гласные ещё более раскололись, а вслед за этим раскололась и управа. Профсоюз служащих городского самоуправления выдвинул невыполнимые требования. В мае дума была распущена большевиками, и это мало кого удивило.

На фоне общего развала, раздора и раздрызга местный консульский корпус смотрелся монолитом. Председатель городской думы Дистлер чуть не первым обратил на это внимание, но о причинах неожиданного сближения мог только гадать: «Возможно, это общий страх, пережитый во время декабрьских уличных боёв. Или общее понимание, что впереди может быть только хуже».

В конце января консульский корпус неожиданно вышел за рамки своих полномочий: с его подачи поезда с продовольствием для Иркутской губернии стали задерживать на границе с Маньчжурией. Конечно, китайские власти полагались на мнение своего консула, но было известно: зачинщиком в этом конфликте стал хорошо известный в Иркутске присяжный поверенный, а ныне бельгийский консул Стравинский. Положение старшины дипломатического корпуса давало ему право выдавать (или не выдавать) удостоверения на право закупок в Харбине, а этот документ гарантировал свободу действий коммерсантов в Маньчжурии. Должно быть, Стравинский был у китайцев в большом фаворе: в ответ на его ходатайство границу мгновенно закрыли.

Демарш Стравинского был в известной степени спровоцирован большевистской фрондой: 26 января 1918-го вступило в силу постановление Комитета советских организаций о конфискации всех товаров из Маньчжурии. В это время к станции Иннокентьевской уже подходили вагоны с шёлком на полмиллиона рублей. Заплатившие за него коммерсанты остались ни с чем. В утешение им сообщили, что «все грузы на отрезке от Иркутска до Нижнеудинска теперь конфискуются».

Консульский корпус послал своего представителя в городскую управу, но голова ничем обнадёжить не смог:

— Нашим агентам — и на западе и на востоке — перекрыт кислород: на складах не отпускают товары, приобретённые по уже заключённым договорам. В Канске нам, к примеру, заявили, что «в Иркутске продовольственные органы недостаточно насыщены большевиками для того, чтобы вам что-то дать».

— А запасы продовольствия у нас каковы?

— Муки дней на восемь, не больше.

— Городское продовольственное присутствие пока действует?

— Разгонят, непременно разгонят вслед за губернским. Ждём со дня на день и настроены добиваться официальной передачи имущества и денег. А нами вложено в продовольствие, страшно сказать, полтора миллиона рублей!

Представитель консулата сходил и на заседание думы, но лишь убедился: нет у города никаких рычагов влияния на Комитет советских организаций.

— Зато этот рычаг есть у нас, и мы им воспользуемся, — решился Стравинский.

…Как только иркутский телеграф сообщил об аресте иркутских грузов в Маньчжурии, консульский корпус направил губернскому комиссару Гаврилову ультиматум: граница не откроется до тех пор, пока действует постановление о конфискации маньчжурских товаров. Иркутский консульский корпус может выступить в роли посредника и уладить возникший конфликт в течение нескольких дней.

Ответ не замедлил, и дипломаты выполнили обещанное.

Председатель городской думы Дистлер ездил к Стравинскому благодарить и был краток:

— Я вам как юрист юристу скажу: не каждый присяжный поверенный может закрыть и вновь открыть государственную границу.

Справочно

Из газеты «Новая Сибирь» от 27.01.1918 года: «ВООРУЖАЮТ ПЛЕННЫХ. Имеются сведения, что вооружают пленных, находящихся в Военном городке. По этому поводу коллектив иностранных консулов предъявил советской власти протест, имея в виду грубое нарушение международного права».

Выпустите творог из каталажки!

Городские сметы на 1918 год приняли с дефицитом почти в два с половиной миллиона рублей. А муниципальные служащие между тем требовали прибавок и предупреждали, что на уступки ни при каких обстоятельствах не пойдут. Постановления думы спотыкались о бюджетную недостаточность, и надоевший всем вопрос, где взять денег, неизменно витал в зале заседаний. Случалось, гласный Молчанов вскакивал и кричал:

— Город буквально начинён буржуями. Хорошенько тряхануть их — и дело с концом! Не надо стесняться в выборе средств, потому что рабочие изначально, по определению правы!

«Если Молчанов сейчас не выговорится, он снесёт мне всю повестку, — беспокоился председатель думы Дистлер, — так что лучше пусть он покричит. А деньги… Конечно же, лучше кредитоваться, но банки и сами в подвешенном состоянии, не дадут — по крайней мере, на приемлемых условиях. А тогда остаётся одно — увеличение сборов. Повысить плату за электричество? Пострадают все, но в особенности бедняки, которые и без того еле сводят концы с концами. Люди просто выйдут на улицы, и начнётся новый переворот! Прежде в критических ситуациях выручали кинотеатры — налог со зрелищ, отчисления в городскую администрацию с каждого сеанса выливались в большие суммы. Так было бы и теперь, но Комитет советских организаций переключил этот поток на себя».

Справочно

Из «Известий Иркгубнаркомиссариата» от 05.03.1918 года: «О ЧРЕЗВЫЧАЙНЫХ НАЛОГАХ. Для покрытия расходов по содержанию милиции, для производства продовольственных заготовок, открытия дешёвых столовых, для приспособления промышленных предприятий к предстоящему наплыву безработных в связи с предстоящей демобилизацией, для финансирования приютов, больниц и других учреждений общественного призрения Комитет советских организаций Восточной Сибири постановил: 1. Обложить имущие классы единовременным налогом в размере трёх миллионов рублей. 2. Предложить Торгово-промышленному союзу произвести добровольную развёрстку означенного налога, распределив его между имущими гражданами г. Иркутска, владельцами промышленных, торговых и других предприятий, владельцами домов и других недвижимых имуществ. 3. Торгово-промышленному союзу предлагается произвести развёрстку и сообщить её в окончательном виде финансовому отделу Комитета в семидневный срок после опубликования настоящего постановления, то есть не позднее 28 февраля 1918 г. 4. В случае неполучения развёрстки к означенному сроку финотдел произведёт развёрстку по своему усмотрению и немедленно приступит к взысканию налога».

Сменивший думскую управу отдел городского хозяйства стал опираться не на специалистов, а на рабочие комитеты. И в милиции ввели выборное начало, очень скоро её разложившее. Вообще, всё разваливалось на глазах, даже и пекарни теперь открывались только в 10 утра, а к четырём пополудни хлеб и вовсе заканчивался. 25 мая разъярённая толпа человек в 600 двинулась к Комитету советских организаций, а оттуда к губернскому комиссару Гаврилову. Тот отдал вынужденный приказ о немедленном отпуске хлеба, но, видимо, отпускать было нечего: «главного по продовольствию» Никифорова не нашли ни на службе, ни дома. Хлеб получили только лишь через сутки, снова выстояв в очередях. В толпе кричали, что «этому Никифорову и губернский комиссар не указ, поступает как хочет. И милиции не пожаловаться: она тоже никому не указ!»

Справочно

Из газеты «Наше знамя» от 28.05.1918 года: «СТОЛКНОВЕНИЕ КРАСНОГВАРДЕЙЦЕВ С МИЛИЦИОНЕРАМИ. 23 мая днём на барахолке на постового милиционера напали несколько красноармейцев. Отобрали винтовку, револьвер, свисток и удостоверение. На помощь поспешили другие милиционеры, завязалась схватка, в результате которой один из красноармейцев был задержан. Он назвался Константином Черногорым. Дознание по этому делу направлено в Военно-революционный трибунал».

Из газеты «Вечерние вести Иркутского губсовета» от 17.05.1918 года: «В с. Кутулик несколько дней назад милиционерами волостного правления отобрано у гражданки Е. И. Яблонцевой без всякого повода ведро творога, а она сама посажена в каталажку. Когда Яблонцева дала милиционеру взятку в 30 руб., то её немедленно из каталажки выпустили, возвратив и злополучное ведро с творогом. Во время ареста она была подвергнута оскорблениям нецензурными ругательствами».

Реставрация иллюстраций: Александр Прейс