«Капиталы льнут к капиталам, а богатые водятся с богатыми. Порою и действуют сообща, хотя каждый в собственных интересах». «Иркутские истории» Валентины Рекуновой. Двадцатые годы прошлого века, Нижнеудинский район Иркутской области? Да нет, аксиома на все времена и все местности.
17 августа школьная комиссия Нижнеудинской думы разбирала единственный, но очень острый вопрос — о вакансии учительницы в городской школе. Претенденток насчитывалось более двадцати, и в любом случае были бы недовольные, но то, что место досталось супруге преподавателя реального училища Быкова, просто вывело дам и барышень из рамок приличия. Явившись в редакцию местной газеты, они высказали предположение: Быкова потому-де и «победила», что подсуетилась по случаю смены власти и обратилась к городскому голове по-старорежимному: «Ваше высокородие!» И вообще: могла бы отказаться от места, коли муж получает аж по 500 рублей в месяц!
Редактор (мужчина во френче и со смеющимися глазами) пробовал урезонить:
— К чему весь этот шум, когда можно устроиться в сельские школы?
Учительницы обиделись и ушли. Редактор усмехнулся им вслед, но корреспондент посочувствовал:
— Место в городе, пусть и самое рядовое, много лучше деревенского. А нынешняя зима в волостях может стать голодной для учителей: перед уходом большевиков уездному комиссару Червякову было выдано около пяти тысяч рублей на погашение долга преподавателям, но нет ни денег, ни Червякова — на что же им жить? И к крестьянам не встанешь на прокорм: советы посевную профукали, часть земли даже не распаханная осталась; да и весна была холодная и засушливая — какой уж тут урожай! И на стороне не прикупишь: есть разрешение лишь на десять вагонов хлеба. Конечно, уездная власть забрасывает губернию телеграммами, шлёт толкачей, но пока, сколько мне известно, без результата.
— И это — правда, — в глазах у редактора так и не погасли смешинки. — А про делёжку мест в Нижнеудинске ты напиши. Только так, чтоб без продолжения, без этих бабьих разборок.
А хлеб в достатке появился только к концу сентября, да и то по неподъёмной цене: 32 руб. за пуд ржаной муки. В то время как в соседнем Канском уезде по 6–7 руб. «Интересно, сколько там стоит молоко? — думала молодая учительница Нина Сергеевна Плюснина. Она теперь выкладывала два рубля пятьдесят копеек за четверть, хотя даже зимой платила рубль восемьдесят. — Какая странная арифметика, ведь если скот на лугах, то и затраты на корм должны сводиться к нулю? Но самое удивительное, что при растущих ценах на молоко дешевеет сливочное масло! А оно очень свежее, очень вкусное и совершенно натуральное — как подтвердил уже не раз соседский кот».
Сложил бриллианты супруги в велосипед — и отправился «на прогулку»
Семён Самойлов (он же Юзеф Крыницкий и пр.) прибыл в Иркутск в начале лета 1918-го и среди прочих «гастролёров» отличился скоропалительным браком с весьма и весьма состоятельной дамой. Доступ к её драгоценностям таким образом был получен, но красавец-мужчина предпочёл задержаться в сытом городе с многочисленными ресторациями. Но не пришлось: поступила шифрованная телеграмма из Нижнеудинска. Агент сообщал, что на станции Алзамай обнаружена барышня, некто Екатерина Шергинёва, с очень и очень симпатичным приданым. Претендентов на него достаточно много, так что стоит поторопиться. Брачный аферист немедленно приобрёл новый паспорт, уложил бриллианты супруги в сиденье велосипеда и отправился «на прогулку».
На станции Алзамай он легко и красиво разыграл привычный сюжет «Нечаянное» знакомство. Страсть. Венчание». Поверженные конкуренты и опомниться не успели, как новобрачные укатили в Нижнеудинск. В ожидании поезда с первоклассным вагоном Крыницкий пребывал в уютной квартирке на Вокзальной улице — туда-то и нагрянул милицейский наряд.
В сущности, если бы не привычка к комфорту, не видать бы своих бриллиантов ни состоятельной даме из Иркутска, ни наивной барышне со станции Алзамай. Впрочем, был и ещё один важный нюанс: удачливый аферист не учёл, что капиталы льнут к капиталам, а богатые водятся с богатыми. Порою и действуют сообща, хотя каждый в собственных интересах.
Фальшивая свадьба в Алзамае наделала много шума: всё время гражданской войны над схваткой оставались многочисленные невесты, и чем яростней разгоралась она, тем отчаяннее было их положение. Соседка Нины Сергеевны Плюсниной, Дуня Грудинина, прямо говорила:
— Когда закончится эта война, то другая начнётся — за мужиков. У тебя вон хоть школа, книжки да умные разговоры — а как другим-то? Вооот, и сказать тебе нечего.
— А ведь и правда: нечего. Как правда и то, что общественное служение отчасти (да, отчасти) восполняет недостаток семьи. Но больше всего интересны мне «умные разговоры», пусть даже и с самою собой. Вот ты обратила внимание, Дуня, что война словно бы обтекает авантюристов — всех этих фокусников, хиромантов, брачных аферистов? Они свободно дефилируют меж белых и красных, недосягаемые для пуль, невидимые мобилизаторам. Должно быть, большая доза авантюрина в крови сообщает неуязвимость — или я не права? Как ты думаешь, Дуня?
— Думаю, чай твой остыл, снова надо греть.
Справочно
Из газеты «Власть труда» от 22.08.1923: «В выездной сессии Губернского суда по уголовному отделу в городе Нижнеудинске за 2-10 июля разобрано среди прочих дело о разбойном нападении. В мае 1922 г. Николай Максимов-Абакумов украл с мельницы куль муки. Во время производства дознания выяснилось, что в период первой советской власти, в мае 1918 г. он совместно с другими преступниками совершил разбойное нападение на квартиру Печенова, в чём и уличён потерпевшим. По совокупности преступлений Максимов-Абакумов приговорён к трём годам лишения свободы, со строгой изоляцией».
Аньку жалко, а Терентия — нет
Все теперь толковали о переворотах, а редакционному сторожу Пантелею Пентюхову всё одно: до Крещенских морозов 1918-го охранял он дом Щелкуновых, а потом туда въехали комиссародержавцы; теперь же новую табличку навешали: «Нижнеудинские бюллетени». Ну редакция то есть. Сколько их там, Пантелей и не знает, потому что вечерами принимает ключи от дежурных, а утром редактору отдаёт. Ежели предлагают газету, никогда не отказывается, но пускает исключительно на самокрутки. А читать-то чего? Глаза, известно, больные, а буковки вон какие махонькие у них. Да и что расскажут про жизнь конторские? Пантелей и так знает, что в начале июля у Терентия Шендрик потерялась корова, а у Петра Бакулина увели с подножного корма жеребца-трёхлетка бусой масти. Григорий Лахно, тот лишился сразу трёх лошадей, в том числе и красавца Гордого игреневой масти, с белым хвостом и белыми же ногами. Жалко коней, а хозяев-то грех жалеть: думали, если тавро на обоих боках и копыто разбито, так и не покусится никто!
Кого жалко, так это девчонку соседскую Аньку Сахарову — она 14 июля утерялась неизвестно куда. Да, и подёнщик Ларион Шаров сгинул как не бывал. И кузнец Пётр Григорьевич Иванов из села Солонцы выехал на базар в Нижнеудинск — и исчез. Но всех жальче приезжую барышню Лиду Ерофееву: думала, что спаслась от войны, а смерть-то побежала за ней в Сибирь, на нашем озере подкараулила, кувшинками подманила. Была девица — да и нету… Вот уж горе так горе, хоть некоторые над несчастными ни за что не поплачут. Зато исстрадаются по копейке. Вот Лизка Гуральская с улицы Московской неделю уж сокрушается по корзине, шали, да сорока рублях, сворованных племянницей Агнией. Тьфу на неё, на Лизку! Она завсегда недовольная ходит, а отчего бы и не порадоваться, если прибыль у кого-то случилась? Вон к Жилинским на заимку тёлка прибилась годовалая — разве плохо? И к Софрону Михайлову на участок лошадь пристала, да такая справная! А Софрону чужого не надобно, он объявление написал — и в газету, в «Нижнеудинские бюллетени». Тут Пантелей и встретил его поутру. Пришлось и газеткой поделиться, а то говорит, «печатное слово до углов не доходит». Ну раз надо, так надо. Да и запасы у Пентюховых хорошие, не знамо, на сколько самокруток достанет.
Правда, один номерок Пантелей всё-таки отложил — тот, который про факира рассказывает. Дело-то было как: только-только схлынули большевики, как объявился этот Филиппи (будто в кустах за Удой дожидался). И сразу в редакцию: так, мол, и так, давайте дружить: вы мне рекламу, а я вам билеты поверх денежек!
Редактор объявление принял, но при этом скривился, а билеты отдал фельетонисту. Пантелей, как об этом узнал, немедля пристроился и жену прихватил. Посадили их в первый ряд, и супруга была страшно довольна. Жалко только, что этот фельетонист оказался неблагодарный и навалял факиру по самый по чёрный день: «Есть особый род артистов, спекулирующих на удивлении невежественного ума перед всем, ему непонятным. Одни из них (хироманты, астрологи и пр.) занимаются просто обманом; другие же берут в помощь науку. Гастролирующий у нас индийский факир с неиндийской, правда, фамилией так и пишет на афише: «Научный гипноз». Что же такое научный гипноз на самом деле? Современная наука склонна утверждать, что все чудеса волхвов, вплоть до исцеления, основаны на гипнозе. Ныне каждый врач лечит гипнозом многие неврозы вплоть до параличей на почве истерии, и лаборатория парижского учёного профессора Шарко далеко превзошла подземелья библейской Аэндорской волшебницы».
Редакция предложила читателям обратиться к научным трудам Молля и Кюллера. Но, судя по всему, в Нижнеудинске их не нашлось. А вот Народный дом, арендованный заезжим факиром, был полон все дни, обозначенные в афише.
Своею собственной рукой
«Нижнеудинские бюллетени» едва успевали фиксировать августовскую хронику: «Образована следственная комиссия по делам заключённых, арестованных во время переворота». «Городская дума постановила выразить благодарность начальнику чехословацкого эшелона, казакам Нижнеудинской станицы и офицерству местного гарнизона за доблестные подвиги в деле защиты родной земли и свободы». «Из местной тюрьмы переведены в лагерь военнопленных три мадьяра. Перед освобождением были наказаны, говорят, 10–15 шомполами». «В Зиме повешен председатель местного совдепа Гершевич».
В один из вечеров, когда номер был подписан к печати и сторож Пентюхов уже постукивал молотком, чиня западающую калитку, в редакцию влетел взбудораженный автор, из самых писучих:
— Прошу обратить внимание: большевики активно переобуваются и уже представляют себя «защитниками России от большевизма».
— Вы что-то предлагаете?
— Разумеется! Нужна кампания по разоблачению всех прикинувшихся. Готов участвовать, то есть следить, выявлять, прищучивать, хватать за руку…
— Ну всех не схватишь, положим. А как насчёт того, чтобы жизнь обустроить получше? Ведь чем комфортней она, тем меньше причин воевать. Недавно наш уездный союз увечных и раненых воинов оборудовал Дом инвалидов, и несколько обитателей записались уже добровольцами на охрану железной дороги. Вот оно: ниточка за иголочкой! Нижнеудинское земство, хоть и недавно учреждено, а уже открыло собственное издательство. Покуда выпускает листовки, но все полезные: крестьянам о школах, крестьянам о больницах. Желающим почитать выдают бесплатно.
— Я вам удивляюсь, просто нет слов: на таком посту и такая соглашательская позиция! Так и до большевизма недолго договориться.
— Напротив. Я забочусь о том, чтобы не толкать наш народ в объятия большевизма.
— Кто толкает-то?
— Таких более чем довольно. Мы ведь публиковали уже письмо табельщика о ретивом начальнике, увольняющем неугодных «как ярых большевиков». Напечатали и заявление железнодорожников об инженере, с переменою власти переменившем и тон: теперь у него излюбленные глаголы — «молчать», «не рассуждать», «делать так, как я пожелаю!» И Нижнеудинский железнодорожный профсоюз в одночасье разогнан!
— Так министр путей сообщения категорически указал: никакие выборные начала на железной дороге не допустимы.
— Но зачем же доводить всякое указание до абсурда? Зачем создавать врагов собственными руками?
— А я в вас ошибся, уважаемый. Такие надежды подавали: начали выходить ещё до бегства большевиков и сразу же заявили: «Рукописи должны быть написаны по старой орфографии». Сколько радости было от одной этой фразы, а на поверку-то что оказалось: не наш человек! Я должен был догадаться: если редактор не подписывает газету собственною фамилией...
— А тут вы правы, пожалуй. Решение было не моё, но не стоило соглашаться.
Редакторская подпись появилась лишь к середине октября. Но ненадолго: номер от 2 ноября (двадцать пятый по счёту) стал последним для «Нижнеудинских бюллетеней»: на арену выходила «Нижнеудинская земская газета», мощно поддержанная уездным Обществом потребителей. Что же, пришло их время.
Реставрация иллюстраций: Александр Прейс