Елена Харченко узнала, что такое кандидатская диссертация, еще до своего рождения. Потомственный филолог учит русскому языку иностранцев, открывает новые направления в психолингвистике и знает, куда ведет нас коллективистская языковая культура. Что такое «бадедя»? Какой кофе среднего рода? Почему молодежь не любит добрых молодцев? Какие фразы всеми порицаемы? Ответы на эти и другие вопросы — в интервью профессора ЮУрГУ.
Из досье «АН»
Елена Владимировна Харченко — заведующая кафедрой «русский язык как иностранный» Института лингвистики и международных коммуникаций ЮУрГУ, директор ЦДО «Подготовительное отделение для иностранных граждан», доктор филологических наук, профессор, почетный работник высшего образования. Под руководством Е.В. Харченко защищены 15 кандидатских диссертаций, в том числе пять — иностранными аспирантами. Научные интересы — теория языка, психолингвистика, лингвокультурология, лингводидактика. Как руководитель и исполнитель участвовала в 11 грантах. Опубликовано более 300 научных трудов, в том числе 12 монографий.
Филолог от рождения
Елена — дочь известного филолога, профессора Людмилы Шкатовой, родилась в семье потомственных преподавателей и, конечно, всегда много читала. С раннего детства ее окружали книги на разных языках. Дедушка преподавал английский, бабушка стояла у истоков создания кафедры французского языка в пединституте. Детство запомнилось стихами и песенками на французском языке, а также пословицами, которые остались в памяти на всю жизнь. Но в школе по распределению довелось учить немецкий.
Повезло с классным руководителем. Чтобы дети лучше знали немецкий язык, учитель русского языка челябинской школы № 121 Нелли Андреевна Сергеева организовала переписку с ребятами из Германии. Вообще все, что связано с языком, Лене всегда было интересно. А наукой как раз и движет интерес.
В основе первой авторской серьезной научной работы было исследование детской речи. Изучала речь своего годовалого племянника. «Бадедя», к примеру, слово, обозначающее бабушку и дедушку вместе. Елена училась тогда в восьмом классе и за победу в конкурсе на ВДНХ получила 25 рублей. Это было целое состояние!
В школьные годы она занималась в Научном обществе учащихся и была в совете НОУ. Ну а еще Елене очень повезло, поскольку были и неформальные встречи с друзьями, коллегами родителей и бабушки. В доме всегда гостили интересные люди, ученые, приезжавшие на научные конференции. Велись увлекательные разговоры на филологические темы.
Она считалась довольно поздним ребенком, по представлениям, бытовавшим в прошлом веке. Родителям было по 30 лет, когда Елена появилась на свет. Мама защищала кандидатскую диссертацию, будучи беременной. Возможно, это тоже как-то отразилось на научной деятельности будущего профессора.
— Все было предопределено?
— Наверное. Впрочем… на мою дочь предопределение не повлияло. Она стала дизайнером. …Наукой я, конечно, и в университете занималась. Мы собирали картотеку разговорной речи челябинцев, ездили в экспедиции, выступали на форумах, — вспоминает Елена Владимировна. — Кандидатская диссертация у меня была по педагогике. Большую роль в моем становлении сыграла встреча с представителями психолингвистической школы, которые приехали в Челябинск на конференцию. Этим направлением я интересовалась и прежде, но сочетание хорошей научной базы и увлеченных исследователей всегда притягивает.
В 2000 году я поступила в докторантуру со своей темой исследования, связанной с изучением профессиональной речи. Это был определенный вызов, потому что поступала я в Институт языкознания Российской академии наук. Люди там занимались классической наукой, изучали уровни языков (фонетический, словообразовательный…). Поэтому профессиональная речь некоторыми воспринималась как нечто малонаучное: «Объект языкознания — язык, а все, связанное с практическим использованием языка, — это не очень серьезно».
Приходилось доказывать свою позицию на ученом совете при обсуждении темы. Это очень непросто, когда перед тобой авторы учебников, по которым ты учился. Но тем значимее результат. Было очень приятно, когда известные ученые говорили: «Да, в выбранном вами направлении что-то действительно есть». Это окрыляло.
На заседании сектора психолингвистики и теории коммуникации было, с одной стороны, проще, потому что тебя понимали, но, с другой стороны, и ответственность выше. Я очень благодарна судьбе, что мне удалось лично познакомиться с известными учеными — Натальей Владимировной Уфимцевой, Евгением Федоровичем Тарасовым, Юрием Александровичем Сорокиным, Юрием Николаевичем Карауловым и другими.
Оказалось, что изучать профессиональную речь напрямую очень сложно. Никто не разрешит сидеть с диктофоном или видеокамерой в кабинете врача или в учебном классе. Пришлось предложить целую систему косвенного изучения речевого поведения профессионалов.
В конце 90-х — начале 2000-х сложилась очень интересная ситуация: на старые модели накладывались новые, которым в некоторых сферах обучали на тренингах. Я думаю, что многие помнят время, когда продавцы вдруг стали подходить к покупателям и спрашивать: «Что вам предложить?», «Чем вам помочь?». При этом покупатели такой резкой смены модели поведения пугались.
Для исследования мы взяли коммуникативно значимые профессии, такие как учитель, врач, продавец. И одну профессию, которая не относится к зоне повышенной речевой ответственности, — инженер. В работе мы выявили образы профессионалов, закрепленные в языковом сознании россиян. Определили, какое речевое поведение профессионалов является социально одобряемым и социально порицаемым.
Разные ценности
— У врачей какие порицаемые фразы в ходу?
— Они нам всем хорошо знакомы: «Куда без талончика?», «Выйдите, подождите за дверью», «Что вы хотите в вашем возрасте?!».
— А у учителей?
— И это знакомо: «Вон из класса!», «Родителей в школу!». Очень много, к сожалению, оценочных негативных конструкций. «Быстрее зайца научишь, чем вас…», «Ты что, тупой?!» и так далее. Но что интересно, самая отрицательная конструкция у всех профессий — отказ от контакта: «Приходите завтра», «Это ваши проблемы»... Интересно также было увидеть инклюзивные конструкции, которых практически нет, например, в речи представителей других культур. «Открываем тетрадь — и пишем», «Подходим, выбираем». То есть говорящий включает себя в действие, которое он сам не производит, а предлагает произвести тому, к кому он обращается. Такие конструкции обусловлены нашей коллективистской культурой.
Но самая большая проблема в нашем обществе — это разделение сложившихся, культурно значимых моделей поведения и новых, сформированных в последние десятилетия. В школе и в вузе нам прививают модели, которые опираются на социальные архетипы. Но подростки чувствуют, что для того, чтобы стать успешным, нужно действовать иначе. И это касается не только поведения, но и мировосприятия в целом.
В нашей культуре добрый молодец и внешне добрый (сильный, могучий), и внутренне (отзывчивый, готовый прийти на помощь). Между тем современные дети считают, что, используя социальные архетипы, заложенные родной культурой, они не будут успешными. Сейчас как школьники называют человека, который все раздает, делится с другими? Лох! И это очень серьезный звонок. Еще один сбой происходит в отношении к себе и к другим. Русская культура другоцентрична и оценочна, как нам показали ассоциативные исследования. Мы всегда обращаем внимание на другого человека.
— Это вот — «что станет говорить княгиня Марья Алексевна»?..
— Да, конечно! Для нас это очень важно. Мы оцениваем другого человека: как он себя чувствует, что делает. А для западной культуры это странно. Для них важно в первую очередь свое состояние. Такие моменты как раз и показывают нашу этнокультурную специфику, которая очень быстро размывается. Сейчас мы даже удивляемся и начинаем нервничать, если продавец не подходит и не спрашивает: «Что вам показать?». У наших детей смещаются приоритеты, и это отражается в ядре языкового сознания. У них уже на первом месте чаще «я», а не «мы».
Это видно и в научной речи. В России в научных статьях принято писать «мы». Нас всегда учили опираться на предыдущие исследования. А западная культура — это как раз «я». В начале 2000-х я была на конференции в Польше. Вел заседание поляк, так он даже вскочил от возмущения: «Нужно писать «я». Вы, русские, пишете «мы», потому что хотите избежать ответственности».
— …А может, и правда?
— Я сразу вспомнила миниатюру Аркадия Райкина: «К пуговицам претензии есть?» — «К пуговицам претензий нет. Пришиты намертво!» Коллективистскую культуру нашу очень сложно сломать, хотя подвижки есть. Долгое время было четкое противостояние людям, которые получили образование на Западе и приехали работать менеджерами в Россию. Когда мы изучали причины конфликтов по письменной речи, — а это была еще одна часть моей работы, — стало очевидно, что руководители очень резко противопоставляли себя коллективу. Для большинства людей ценность — это все-таки хорошие человеческие отношения. А для руководителя ценность — время и деньги. Люди становились просто ресурсом. Я защитилась в 2004 году, и сейчас уже, конечно, все меняется. Но если отследить современное состояние, думаю, в профессиональной сфере будет много заимствованного.
Окончание следует...