Вразнос!

«Неделю спустя в Иркутске отмечали столетие Карла Маркса. На вечере в бывшем колыгинском особняке представители партий обменялись докладами, а затем был предложен концерт и «чай» от большевиков. После первой чашки меньшевики перекрестили марксистов в марксят, но далее не пошли, а лишь чуть постреляли в них «по случаю юбилея». В шаге от военного положения: с «Иркутскими историями» Валентины Рекуновой отправляемся на рискованную экскурсию по политически накаленному городу.

Иосиф Малозовский, мягкий, деликатный, умеренный, встретил зиму с 1917-го на 1918-й убеждённым меньшевиком. А на майской демонстрации шёл уже в колонне большевиков и картинно рвал знамя с лозунгами Учредительного собрания. В то же самое время, на той же демонстрации красные профсоюзы, поставленные во главе процессии, вдруг подняли меньшевистское знамя! Верховой с нагайкой, не веря глазам, развернулся всем корпусом — и едва не упал. Лошадь понесла и едва не смяла известного социалиста Виктора Мандельберга, стоявшего на тротуаре с отрешённым лицом. Что тоже было достаточно странно, ибо разве не должно бывшему депутату Государственной думы от фракции большевиков маршировать со своими непримиримыми-неукротимыми?

Патрульный осадил лошадь и невольно прислушался: сегодня и пели вразнобой; анархисты пробовали подпевать «Новую марсельезу», но явно не знали слов, а бумажек с текстами на всех не хватало. Большевики рвали голос, пускали петуха и ещё до выхода на Амурскую выдохлись. Их сменил хор печатников, чеканивший каждое слово; а за печатниками и остальные профсоюзники подтянулись! Но перед площадью большая колонна, продолжая петь, вдруг свернула налево, в Пирожковский переулок. По инерции и другие стали нырять кто куда. Только большевики дотянули до площади и встали перед трибуной. Красные знамёна обвисли, установилась неловкая тишина. Церемониймейстеры переглядывались растерянно и робко покашивали в сторону начальствующих. Но и начальствующие не знали, что следует предпринять: в воздухе не было никакого воодушевления.

Вдруг налетел пыльный ветер, залепил глаза и простым, и начальствующим — и кто-то, даже и не поднявшись на трибуну, пропел тоненьким голоском:

—Миитииинг… отменяется по причине… погоооды…

Площадь выдохнула и мгновенно опустела.

Гуляния «по-марксистски»

Неделю спустя в Иркутске отмечали столетие Карла Маркса. На вечере в бывшем колыгинском особняке представители партий обменялись докладами, а затем был предложен концерт и «чай» от большевиков. После первой чашки меньшевики перекрестили марксистов в марксят, но далее не пошли, а лишь чуть постреляли в них «по случаю юбилея»:

— Вы ведь разделяете мысль Маркса о том, что никакая общественная формация не распадётся прежде, чем будут исчерпаны все заложенные потенции?

— Ну разумеется! Старое должно вполне разложиться, дабы стать почвой для нового строя мыслей и отношений, в том числе производственных. Нельзя создать то, для чего не созрели условия.

— Так отчего же вы ломаете через колено неподготовленную страну?! Поклоняетесь Марксу, но боретесь с марксизмом. Разве это не есть отступничество?

Справочно

Из газеты «Наше знамя» от 05.05.1918: «Отворились врата, и появился старший херувим.

— Дух Карла Маркса, — сказал он, — сегодня ваш юбилей, и вам предоставляется отпуск на землю.

Маркс счастливо улыбнулся, надел пальто и отправился. Была ночь, на земле творилось что-то невероятное: везде бухали пушки, трещали пулемёты, слышался треск горящих цепеллинов и пронзительный вой гудков бешено несущихся военных автомобилей. Но вот среди дикой свистопляски он услышал: «коммунизм», «социализм», «интернационализм».

— О, я должен попасть в страну, где проводятся в жизнь мои предначертания!

Однако на первой же станции его хотели арестовать: Карл Маркс не имел установленного мандата от совдепа. К счастью, духи обладают способностью становиться невидимыми, и великий экономист исчез из-под ареста.

Он отправился бродить по стране, но вместо широкого, стройного производства увидел закрытые фабрики и заводы, тысячи выброшенных на улицу голодных и полураздетых людей. Тут до него донеслись из Петрограда заключительные слова речи Володарского: «Мы выдержали экзамен на разрушение — теперь мы выдержим экзамен на созидание».

Нужно немного потерпеть — понял Маркс и в одно прекрасное утро пошёл в ближайший совдеп.

— А, повылезали саботажники-интеллигенты! — «приветствовали» его.

Тогда Маркс отправился к комиссару:

— Парте гнезе, я хотел бы указать вам на то…

—Нечего нам указывать, сами знаем!

— Но я — творец научного социализма…

— Это мы — творцы!

— Я — Карл Маркс!

— Так вы из старых, из соглашателей?! Чего ж тогда путаетесь под ногами? Эх, поснимать бы с вас галстуки да воротники! Тоже мне… социалисты!

У выхода Маркс столкнулся с монументальной фигурой Александра III, спустившегося с постамента. Он радостно улыбался. Дрэдди».

На вторую половину мая были заявлены платные лекции, посвящённые столетию Маркса, и платные же гуляния. Обыватель никак не отреагировал. Разрешили свободный вход, но публика и без денег отказалась гулять «по-марксистски» и добровольно внимать губернскому предводителю Янсону. Тот заподозрил происки меньшевиков и в особенности эсеров, затеял расследование, но оказалось, что и соратники откровенно манкировали: до кассы 1-го Общественного собрания дошли только 27 непосредственных подчинённых. Янсон надулся, но второй лектор, большевик Алексеев, попробовал взять реванш в Народном доме Знаменского предместья. Его и тут прокатили; самое же неприятное было то, что в «Вечерних известиях» губсовета напечатали репортаж с будто бы состоявшейся лекции!

— Хроникёр сэкономил на извозчике, — устало согласился редактор, — но я ему и попенять не могу: работать-то совсем некому — не желают таланты сотрудничать с советской прессой. Вы же видите: я из номера в номер печатаю: срочно требуются репортёры, ответсекретарь, помощник ответсекретаря… Конечно, мы вас поставили в неловкое положение, но зато в истории запечатлеется ваша смычка с Народным домом, а через него и с народом!

Рассвирепевший Алексеев бросился в типографию и лично надиктовал наборщику: «В красочном отчёте о лекциях, устроенных 18 мая в разных частях города в честь К. Маркса, ваш репортёр и меня наградил «шумными аплодисментами». К сожалению, не могу их принять, так как моя лекция не состоялась за отсутствием публики».

Опровержение появилось в ближайшем номере, но Алексеев не испытал облегчения. Возможно, и потому ещё, что очень уж плохо расходился его перевод одной из работ Карла Маркса, сделанный специально к юбилею. В магазинах он соседствовал с простоватой агиткой Шумяцкого «Чего хотят большевики», но именно такая «литература» и разбиралась всего охотнее, а изысканный труд Алексеева вовсе не был замечен.

Дней через десять после публикации опровержения он отправился прикупить на подарки несколько экземпляров своего перевода — и у полки с книгами обнаружил сухонького и чистенького старичка, аккуратно постриженного и франтовато одетого. Брезгливо морщась, он взял брошюру Шумяцкого за уголок и заметил сидящему за кассой приказчику:

— Это вы мне предлагаете для прочтения?!

— Да, отлично берут, экземпляров десять осталось…

Разом оживившийся Алексеев предупредительно поднял руки:

— Напрасный труд! Пожалуйста, не тратьте силы, уважаемый!

Десять минут спустя они уже прохаживались по Большой, перебирая темы и с любопытством взглядывая друг на друга. Старичок состоял в родстве с Иваном Иннокентьевичем Серебренниковым, недавним секретарём городской думы. Но, конечно, был интересен и сам по себе — как очень начитанный и весьма развитой господин. Алексеев так проникся к нему доверием, что признался в авторстве перевода и о самом Марксе высказался с нескрываемым восхищением:

— В ясном свете его учения взорам русских рабочих открываются необъятно великие исторические перспективы, когда они в первых рядах борцов добьются счастья для всего человечества!

Старичок неожиданно рассмеялся:

— И вы, и вы! И вас прибабахнуло хо хо хо! А ведь, кажется, доктор и должны понимать человеческую природу. Что до вашего Маркса, то поверьте: не любил он русских рабочих — как и русских в целом.

— Да как вы…

— Смею. Смею. Баловался в молодости революцией. И средства для путешествий имел, так что с готовностью принимал обязанности курьера. Перед ними ведь не рисуются, не разыгрывают благородство, так что многих известных персон открыл с неожиданной (скажем так) стороны. Но Ваш Карл — самый неприятный из всех.

Стреляли без предупреждения

В двадцатых числах мая начались аресты в железнодорожном депо. Профсоюз немедля потребовал освобождения, даже и обозначил срок — пять часов вечера 23 мая. Власти усмехнулись, но после полудня к зданию желдоручилища стали стягиваться и рабочие Знаменского предместья, и печатники, и многочисленные делегации партий и профсоюзов, включая и милицейский. Председателю губисполкома Янсону доложили, что занят не только училищный двор, но и близлежащие крыши, заборы, деревья. Надо было ехать, и Янсон приказал отряду красногвардейцев следовать за собой, но на некотором расстоянии. На месте он и вовсе занял позицию на расстоянии выстрела, а председатель со свитой попробовал затеряться в толпе. Но тотчас был опознан и препровождён на трибуну. Митингующие расступились, и Янсон прошёл как сквозь строй. Он не рассчитывал выступать и от растерянности обрушился на… местный Союз фронтовиков:

— Они рвутся к власти — я это вижу! Они рвутся к власти незаконно, потому что их Союз не является классовой организацией!

Все глядели на Янсона с недоумением, но он не мог уже остановиться и продолжал расписывать «козни» фронтовиков. Наконец стоящий подле трибуны железнодорожник возмутился:

— Что за ерунда? Говорите по делу!

— Да, по делу пусть говорит! — потребовали с соседней крыши. — Почему не освободили деповских?!

— Мне ничего неизвестно о мотивах отказа… потому что… потому что я не давал распоряжения об арестах, — с надеждой оглянулся на свиту, и его, в самом деле, сменили, подхватив на лету неоконченное предложение.

Но сказать-то было нечего — и набор общих фраз превратился в жалкий лепет. Янсон стал пробираться сквозь толпу, думая об одном: ни одна газета не должна написать ни о митинге, ни о его выступлении!

Помощник догнал его уже возле авто и торопливо уточнил:

— Красногвардейцев отпустим?

Янсон ненадолго задумался:

— Нет, пусть постреляют… в воздух и разгонят всех.

— Стрелять после предупреждения?

Но Янсон уже хлопнул дверцей и отвернулся.

Выстрелили без предупреждения. Была паника, давка, многие получили ушибы.

Жертвы вряд ли будут посчитаны

В тот же день к Центросибири явились несколько десятков солдат с бомбами и пулемётом. Заправив ленту с патронами, лихой солдатик победно огляделся и заметил в одном из окон Постышева. Покрыл его самою отборною бранью и потребовал освобождения начальника своей воинской части Киселёва. Ничего не ответив, Постышев позвонил анархисту Гейцману («Разбушевались твои») — и тот прибыл незамедлительно. Но ничего не добился, пришлось Постышеву телефонировать в тюремный замок: «Выдать Киселёва вооружённой группе!»

Один плюсик в этом всё-таки был: освобождение командира привело вояк в благодушное настроение, на другое утро они прошлись по центру с оркестром и под окнами Центросибири прокричали что-то во славу советской власти. Постышев не растрогался. И даже не почувствовал ни малейшего облегчения: обстановка была такая, что с прошлого вечера у Комитета советских организаций стоял усиленный караул. А ещё из Слюдянки слали полные гнева резолюции тамошние железнодорожники: они требовали освобождения арестованных в иркутском депо. Конечно, их не отпустят, но это усилит противостояние и может вылиться неизвестно во что. В Якутске вон сбросили местный совет, заявили об отделении от России и вроде как собираются договариваться с японцами. Конечно, в Якутск отправят отряд, но одной только силой теперь не возьмёшь, да и товарами просто так не откупишься.

26 мая на станцию Иркутск прибыл эшелон чехословаков из 800 человек. Их ещё в Пензе разоружили, но за время следования по Сибири было несколько столкновений, позволивших снова вооружиться. В Иркутске красногвардейский отряд разогнал ожидавших поездов пассажиров, а чехословакам выдвинул ультиматум: 15 минут на сдачу оружия или всех выкосят пулемётами. Парламентёры принялись объяснять, что не могут действовать без приказа корпусного начальства, но, едва лишь прошла отведённая им четверть часа, из вокзала застрочил пулемёт. Чехословаки рассыпались цепью, атаковали, и так удачно, что красногвардейцам пришлось отступить. Но когда представитель грузинской дружины и рабочий депо предложили отправиться в Штаб военного округа, на переговоры, чехословаки согласились. В тот же день они сдали оружие, и им открыли дорогу.

Справочно

Из газеты «Наше знамя» от 28.05.1918: Количество убитых и раненых на станции Иркутск пока точно не выяснено. На месте боя убито 7 чехословаков и 2 красногвардейца. В переселенческую больницу поступило 43 раненых чел., из которых 41 — чехословаки. Умерло за ночь 6 чел. В Кузнецовскую больницу поступило 4 тяжелораненых, из которых 1 умер. Потери красногвардейцев не выяснены.

В ночь на 27 мая за Иркутным мостом были остановлены ещё два чехословацких эшелона. Красногвардейцы пытались их разоружить, но в результате чехословаки заняли станцию Иннокентьевская и Военный городок, забрали из склада несколько орудий и пять сотен винтовок. Из Иркутска против них был направлен отряд пленных мадьяр, усиленный броневиками. К счастью, столкновения не случилось: начались переговоры, к которым подключился и консульский корпус. 28 мая Иркутск перешёл на военное положение.

Реставрация иллюстраций: Александр Прейс