В западные страны уехали более 800 тысяч россиян с высшим образованием

Едва президент Владимир Путин объявил приоритетом нынешнего десятилетия науку и технологии, как российские чиновники наперебой стали демонстрировать готовность организовать масштабный «возврат умов». Хотя, казалось бы, всё очень плохо – из-за санкций уезжают в первую очередь востребованные в мире специалисты. Тем не менее в МВД насчитали более миллиона репатриантов, переехавших в Россию по программе переселения соотечественников за 15 лет. А в правительстве надеются, что усилившиеся в последнее время антироссийские настроения на Западе подтолкнут к возвращению в страну сотни учёных. Государству остаётся всего-то создать для них приличные условия. Но в этом-то как раз всегда таилась проблема.

Вопрос решаемый

Чиновники уже рассмотрели якобы сформировавшуюся «тенденцию к возвращению». По официальной статистике, в 2021 г. в Россию вернулись 78, 5 тыс. репатриантов. А в первом квартале 2022 г. на постоянное место жительства в Россию собиралось приехать порядка 27 тыс. человек. И 16 тыс. реально явились к нам с чемоданами. Это уже не меньше, чем за аналогичный период прошлого года. А «антироссийская истерия» ещё только разворачивается, и вскоре сложности при трудоустройстве могут почувствовать многие спецы родом из России.

Наше же государство, наоборот, ждёт их с распростёртыми объятиями. Репатриантам уже доступны компенсация стоимости переезда, выплата пособия до полугода при отсутствии источников дохода и иные социальные льготы. Правда, высококвалифицированным специалистам для работы нужно нечто большее, чем бесплатные авиабилеты. И над этим чиновники обещают основательно наморщить свои умные головы – мощных предложений пока не слышно.

Кроме того, с трибун часто звучит, что «утечка умов» из России в XXI веке преувеличена. Например, вне Германии проживает 1, 2 млн её граждан с высшим образованием – то есть 1, 4% населения страны. За пределами Великобритании маются 1, 4 млн – это 2, 2% подданных Её Величества. Но это же не говорит о том, что германская и английская науки деградируют. Как раз наоборот: высококлассных специалистов переизбыток, а немцев и британцев настолько ценят, что всюду приглашают. А на их место приезжают честолюбивые таланты из Восточной Европы – и разгоняют кровь. По оценке ведущего научного сотрудника Института социального анализа и прогнозирования РАНХиГС Юлии Флоринской, в западных странах живёт около 800-900 тыс. уроженцев России с высшим образованием, или около 0, 7% населения нашей страны.

– У нас не самая тяжёлая ситуация по части «утечки мозгов», – говорит Флоринская. – Наша наука больше пострадала не из-за отъезда учёных, а из-за их вынужденного перехода в другие сферы деятельности внутри страны. Чтобы выжить, люди начали заниматься чем попало и оказались потеряны для науки безвозвратно.

Кроме того, ситуация с учётом выбывших-прибывших очень запутанная. Официальная статистика практически не отличает эмигрантов от людей, уехавших на время – по контракту, на учёбу или просто зимовать в Индию. Грузин или узбек с российским паспортом, решивший пожить на родине несколько месяцев, может учитываться как эмигрант. Но всё же среди россиян, переехавших в последние годы в Великобританию, высшее образование имели около 70%. Это очень много, поскольку со специалистом часто эмигрируют его родственники. А когда дети учатся в школе на чужбине и мама проходит там же лечение, просто так не сорвёшься обратно в Россию лишь потому, что на русских стали косо смотреть. Это надо учитывать организаторам «возврата умов», равно как и прочие свои ошибки.

Всё не по уму

Российская программа по возвращению умов стартовала в 2010 г., когда 52‑летний Андрей Гейм и 36-летний Константин Новосёлов получили Нобелевскую премию по физике за «изучение свойств графена». По нашему телевидению без конца говорили о «триумфе российской науки», стараясь не заострять внимание, что сочинец Гейм ещё в 1990 г. получил стипендию Английского королевского общества и уехал из Союза. У него имелось подданство Нидерландов и Великобритании, а в 2011 г. английская королева присвоила ему рыцарское звание – он теперь сэр Андрей. Зато соавтор Новосёлов оставался гражданином России, а значит, премия всё-таки «наша».

Уроженец Нижнего Тагила Новосёлов после школы поступил в Московский физико-технический институт, после окончания (с отличием) которого два года работал в Институте проблем технологии микроэлектроники РАН. Но в 25 лет он уже творил с Геймом в Университете Неймегена и Манчестерском университете.

В отличие от старшего коллеги он не стал отказываться от российского гражданства, хотя в России постоянно не жил: он теперь тоже британец и тоже сэр. В интервью Новосёлов не скрывал, что уехал, поскольку в новой России его работа никому не нужна.

А можно взять шире: государственная система поддержки науки выстроилась таким образом, что молодые магистры уезжают за границу вместе со своими идеями. Или просто становятся чиновниками и функционерами.

В нулевых годах России достались лишь две премии по физике усилиями учёных советской школы, на смену эпохе которых пришла пустота. Хотя страна пузырилась от нефтедолларов. Но чтобы в 2010-е видеть под триколором учёных с мировым именем, вкладываться надо было в 1980–1990-е годы. А то и раньше. И не нужно идеализировать советскую систему, которая опутывала учёных веригами идеологии и секретности. Трудно себе представить, что нобелевский лауреат по экономике Саймон Кузнец, оставшись советским экономистом, был бы награждён за «эмпирически обоснованное толкование экономического роста». Не от хорошей жизни лауреат 1977 г. по химии Илья Пригожин стал бельгийцем, а экономист Василий Леонтьев – гражданином США. Граждане России и СССР в сумме получили 21 Нобелевскую премию, а родившиеся на нашей территории иностранцы – 22. Но в реальности разрыв куда шире, как свидетельствует пример Новосёлова.

Конечно, высшее руководство понимало, что амбиции великой державы без науки – ничто. Но кампания по «возвращению умов» из-за рубежа очень напоминала попытки вернуть зубную пасту обратно в тюбик. В 2011 г. Минобрнауки опубликовало проект постановления об упрощении въезда в страну для иностранных учёных. Миллиарды рублей потратили на рекламу и всевозможные пиар-мероприятия, на которых проводились аналогии с Петровской эпохой, когда в страну приглашались лучшие умы Европы. Хотя при ближайшем рассмотрении наблюдались обычные миграции специалистов среднего уровня.

Образцово-эффективная программа «возврата умов» реализована в Китае: каждому возвращенцу – американская зарплата, жильё, подъёмные, машина с водителем и 3 тыс. долларов за каждую публикацию. В России чиновники говорят, что «взяли лучшее из мирового опыта». На привлечение учёного из-за рубежа выделили 150 грантов в год по два миллиона рублей каждый. Один миллион – на зарплату учёного, и один – на организацию его работы. Получается 33 тыс. долларов в год, хотя в США даже молодые безвестные исследователи меньше 40 тыс. не получают.

Тем не менее в 2010 г. на каждый грант Минобрнауки пришлось свыше трёх заявок от зарубежных соискателей. Кого-то привлекло повышение статуса (в США, например, очень трудно стать завлабом), кого-то – возможность поработать в России два месяца, положенные учёному на отпуск. Академией наук имена возвращенцев подавались как триумф: биолог Константин Северинов, химик Сергей Жеребцов, экономисты Татьяна Михайлова и Сергей Измалков. Хотя у каждого были свои причины вернуться: у Жеребцова, например, семья. У Северинова в Америке своя лаборатория работает как часы, и учёному скучно. Сам же Северинов признал, что биологи, которых смогли привлечь в Россию, – это не первый и даже не второй эшелон мировой науки. Треть вернувшихся умов за предыдущие пять лет не цитировались в ведущих изданиях ни разу.

Поработав в России год, Северинов (обладатель самого крутого индекса цитируемости среди возвращенцев) охарактеризовал атмосферу в отечественной науке как «унылое говно»: «Приходишь в лабораторию, слушать некого, люди не могут объяснить, почему интересно то, чем они занимаются». Биолога с индексом Хирша 55 еле уговорили остаться: выделили мегагрант, отдали «под Северинова» две лаборатории, сняли про него фильм «Повелитель молекул».

Но проблемы, которые он озвучил, остались. В нашей стране учёный не является хозяином выигранного им гранта – всем распоряжается глава института. А часть оборудования исследователь вынужден на себе возить из-за границы, поскольку на родине оно вдвое дороже. Опубликованные на Западе работы и полученные степени в России «не считаются» – их нужно подтверждать.

Профессора Стони-брукского университета Артёма Оганова в России для начала попросили написать отчёт на 50 страниц: «Самостоятельность – это главный принцип работы учёного, в Японии я раз в год писал отчёт на две страницы – и всё». Физика Алексея Лыкова в России обязали описать все свои расходы на два года вперёд и обозначить результаты, к которым он придёт. На Западе у него просто был бюджет, который учёный может тратить по своему усмотрению, и частные фонды, к которым можно обратиться, если бюджета не хватило. «А в России все вопросы решает совет из нескольких престарелых академиков. Надо выжить из ума, чтобы поехать заниматься наукой в такой системе», – заключает гарвардский профессор химии Евгений Шахнович.

Нобелевский лауреат Константин Новосёлов объяснял, что серьёзному физику для работы необходима команда из 8–10 человек: техники, кандидаты наук, студенты. Нужно потратить на оборудование не миллион рублей, а несколько миллионов долларов. Также необходимо строить «чистые комнаты», утилизировать вредные вещества, иметь под рукой запас расходных материалов и деньги на их приобретение. Таким образом, работа одного серьёзного исследователя будет обходиться в 10-20 млн долларов в год. Чтобы вернуть из-за границы сотню лучших умов, нужно вложить миллиард и не дать его разворовать.

Наука презентовать

Но амбиции Российского государства в науке простирались куда дальше простого привлечения учёных. У нас привыкли экономить деньги на людей, но не на державные мегапроекты. В том же 2010 г. президент Дмитрий Медведев объявил о намерении создать «с нуля» первый за постсоветское время наукоград. Для этой цели выделят 400 га земли в подмосковном Сколково, куда «пересадят» инновации, уже выращенные отечественными корпорациями. Куратор проекта, замглавы кремлёвской администрации Владислав Сурков сказал: «Мы должны сделать всё, чтобы выйти из парадигмы военно-сырьевой державы и встать на путь постиндустриального общества, пройти этот путь и занять своё место в мировом разделении интеллектуального труда. Если мы этого не сделаем, то я уверен, что Россия не сохранится как страна».

Инновации – одно из любимых слов Дмитрия Медведева. В России их часто путают с модернизацией. Когда Пётр I поднимал Россию на дыбы, это была догоняющая модернизация: на нашу почву пересаживались голландские технологии и французские порядки. Таким образом, достигался прогресс относительно допетровской Руси, но ни Петербург, ни демидовские заводы не стали принципиально новыми – только кальки с заморских диковин. Инновации же означают качественно новые изобретения, когда исследователь идёт впереди остального мира. Это буквально «экономика знаний», позволяющая создавать высокотехнологичную продукцию с очень высокой добавочной стоимостью. Например, вложили в новое лекарство от подагры 10 млн долларов, заработали миллиард.

За модель взяли наукоград Массачусетского технологического института, где ядром является Бостонский инновационный кластер, вокруг которого растут офисы патентных бюро, продвинутых компаний, лабораторий, венчурных фондов. Фонд «Сколково» заключил соглашение с МТИ, по которому американцы получили более 300 млн долларов, обязавшись участвовать в разработке концепции института, помочь подобрать преподавателей и разработать лекционный курс. Уже тогда напуганный размахом трат Медведев напоминал: «По-хорошему, такие точки роста должны создаваться прежде всего усилиями бизнеса при поддержке государства в виде инфраструктурных решений». Но его особо не слушали, предчувствуя знатный пир.

К 2013 г. проект «Сколково» съел 75 млрд рублей, им занялись Генпрокуратура, Счётная палата, Следственный комитет. На поверхность всплыла череда угрюмого российского воровства, даже здесь не блеснувшего инновациями. Экс-финансист фонда арендовал для «Сколково» недвижимость у своей тёщи. Гранты фонда вовсю гребли структуры, аффилированные с членами его правления. Но самое главное – не обнаружилось никаких признаков того, что в иннограде закатали рукава и настроились создавать технологические прорывы. Когда нобелевского лауреата Андрея Гейма попытались пригласить в Сколково, сэр Андрей отреагировал нервно: «Там у вас люди что – с ума посходили совсем? Считают, что если они кому-нибудь отсыпят мешок золота, то можно всех собрать?»

Выжигать коррупцию бросились с таким рвением, что распугали всех зарубежных партнёров. По словам бывшего вице-президента «Сколково» Седы Пумпянской, когда ей сообщили, что в офисе обыск, она уволилась на следующий день. Ведь главным капиталом фонда были его репутация и поддержка первых лиц страны. А после обысков инвестиции из Кремниевой долины мигом иссякли.

Тем не менее инноград вовсе не прекратил своего существования: он постепенно прирастал кампусом, гимназией, медицинским кластером и даже цифровой подстанцией «Медведевская». А к 2018 г. налоги компаний-резидентов «Сколково» превысили его операционные расходы. Но власти явно рассчитывали на большее. Развитие «Сколково» не смогло развернуть вспять «утечку умов»: весной 2021 г. главный учёный секретарь Российской академии наук (РАН) Николай Долгушкин отметил, что отток учёных и высококвалифицированных специалистов за рубеж с 2012 г. вырос с 14 тыс. до почти 70 тыс. человек в год. То есть в 5 раз! Сегодня наука на основе закрытых КБ невозможна, учёным нужны международное общение, обмен технологиями.

Видя происходящее, в 2021 г. Владимир Путин предложил закрепить в законе о науке правовой статус начинающих учёных, поскольку «они только делают первые шаги» и им больше всех нужна поддержка. При этом за неделю до выступления президента в России отменили самый массовый конкурс для учёных, который в 1990-е помог остаться на плаву тысячам исследователей. Речь про так называемый конкурс «А» Российского фонда фундаментальных исследований (РФФИ). Так у нас часто бывает при отправлении реформ: функции РФФИ передали Российскому научному фонду (РНФ) – и самый массовый блок грантов «потерялся» по дороге.

Кому, спрашивается, это мешало? РФФИ создавался по образцу американского Национального научного фонда: любая группа учёных не более 10 человек может подать заявку и получить грант. Заявки проходили через плотное сито экспертных оценок, зато согласований от всевозможных министерств и ведомств не требовалось. Учёные решают судьбу учёных – это как-то вне традиций российского администрирования, где на каждого школьного учителя два «смотрящих» из всевозможных роно.

Российский научный фонд специализировался на поддержке топовых учёных: индивидуальные гранты по 5 млн рублей на человека, по 30 млн на лабораторию. А РФФИ поддерживал жизнь на мелководье, из которого впоследствии вырастали топовые учёные. И бюрократов от науки осенило: а давайте-ка мы на мелководье сэкономим. Ведь этими доцентами, получающими по 400 тыс. на свои изыскания, всё равно перед начальством не похвалишься. Оставим только «топчиков» – лет на 10 их, вероятно, хватит. А после нас – хоть потоп. Счётная палата констатировала: «У государства нет понимания, сколько средств инвестируется в одного молодого учёного и каков эффект от этой поддержки».

По словам доцента кафедры высшей математики МФТИ Андроника Арутюнова, даже Мексика и Китай предоставляют молодым математикам более комфортные условия: зарплата выше, творческий отпуск дольше. Ведь в науке нет времени ждать у моря погоды: 90% учёных делают свои лучшие открытия, которые потом всю жизнь развивают, в возрасте от 25 до 35 лет. Сотрудник РАН религиовед Алексей Зыгмонт говорит, что молодому учёному в России сейчас и места не найти: «Все ждут смерти старого профессора, чтобы освободилась ставка».

В то же время сохраняется тренд на привлечение исследователей из-за границы. «АН» рассказывали, что из 40 получателей правительственных мегагрантов размером до 150 млн рублей лишь 20 имеют гражданство России, а постоянно проживают в нашей стране лишь пятеро. Большинство победителей конкурса среди зарубежных учёных – граждане США и Германии.

Профессор математики Женевского университета Станислав Смирнов получил 95 млн рублей. В интервью он говорил, что это большие деньги даже по мировым стандартам, но раздавали их как-то хаотично: за месяц до окончания срока подачи заявок пошла реклама. На Западе большие конкурсы анонсируют за год-два, чтобы больше конкурсантов смогли представить заявки. А в России участники конкурса даже рецензий не получили, чтобы на будущее представлять себе приоритеты грантодателя. Как будто его главная цель – поскорее избавиться от ненужных государственных денег и снова начать экономить копейки.

Поэтому даже оптимисты, возбудившиеся после провозглашения «десятилетия науки и технологий», с недоумением спрашивают: «А деньги где?» Чиновники ограничиваются общими фразами, но нет изменений в бюджет или новых нацпроектов. Точнее действует нацпроект «Наука» на 2018–2024 годы. Поставлена цель войти в пятёрку ведущих «научных» стран мира. Для этого нужно всего-то на 50% увеличить финансирование исследований и вдвое увеличить число статей и патентов.

Но увеличить число всевозможных публикаций – это наш базовый навык с советских времён. Есть «тысяча и один» способ надуть рост вложений в НИОКР, закатав в них по максимуму административные издержки и инфляцию, заодно собрав отчётность с каждого автосервиса. Сумели же показать рост числа молодых исследователей, расширив границы «молодости» с 42 до 45 лет.

Другое дело, что правила игры для чиновников в нынешнее непростое время могут измениться. Да и сами игры – закончиться. Ведь когда не летит ракета, разваливается сверхпрочный материал и «не тянет» полупроводник, виноват тот, кто называл их лучшими в мире.

В погоне за ветром

В последние годы на НИОКР в России расходуется 1, 1% ВВП. Это лучше Индии с Турцией, но хуже Бразилии, Австралии и всех стран «семёрки», где средний показатель – 2, 8%.

Согласно докладу ЮНЕСКО «На пути к 2030 году», вклад России в мировую науку в настоящее время составляет всего 1, 7%. Причём вклад этот обеспечивают традиционные советские отрасли вроде теоретической физики, где доля российских исследований – более 6%. А в некоторых перспективных сферах, требующих дорогостоящего оборудования, мы вовсе близки к нулю.

Нынешний профессор Стэнфорда Андрей Линде – выходец с физического факультета МГУ. До Линде считалось, что Вселенная образовалась в результате большого взрыва и постоянно расширяется, но однажды прекратит своё существование. Москвич своими космологическими теориями доказал, что определённые квантовые процессы делают Вселенную вечно существующей и самовоспроизводящейся. Линде стал лауреатом премий Фонда Питера Грубера и Фонда Поля Дирака, получил медаль Оскара Клейна в области физики от Стокгольмского университета, премию Робинсона по космологии Университета Ньюкасла, медаль Института астрофизики в Париже и т.д. А что он получил бы в нынешней России?

Бывшему москвичу Максиму Концевичу не было и 40 лет, когда он доказал гипотезу Виттена, открыл интеграл имени себя, за что получил премии Пуанкаре, Крафорда и математическую премию Филдса. Сегодня он живёт в Париже и отдаёт дань прошлому: «До перестройки по концентрации математических мозгов Москва, безусловно, была главным городом на планете. Далее шёл Париж, потом – Бостон, Чикаго. Сейчас, на мой взгляд, лидирует Париж. Много хороших университетов в Америке, но там они разбросаны по всей стране. Сегодня математика бурно развивается, жизнь кипит: каждые 15 лет всё совершенно меняется». Это к тому, что нам не нужно подкрашивать муляжи и надувать щёки – это отнимает последние силы, с этого начинается любое отставание.