«2 января 1918-го профсоюз служащих правительственных учреждений заключил соглашение с Иркутским комитетом советских организаций. Но к нему не примкнула канцелярия Иркутской судебной палаты. Чиновникам обещали тройные оклады и роскошные выходные пособия, но тщетно. Как выразился один умный столоначальник, «и маленький человек иногда поднимается в героический рост, а козырные тузы оборачиваются шестёрками». «Иркутские истории» Валентины Рекуновой — об излюбленной русской «забаве» — проверке духа на прочность.
Тузы молчат, валеты идут в наступление
На главном фасаде здания судебных установлений с конца декабря 1917-го висел лозунг — неровные буквы обещали долгую борьбу, много жертв и торжество справедливости. Новая власть разместила в этом здании многочисленные комиссии и отделы, а чинов Иркутской судебной палаты распустила. И на помещение окружного совета присяжных поверенных, с хорошей мебелью и электрическим освещением, наложила лапу. Правда, накануне разгона энергичные адвокаты вывезли всё, включая арматуру.
Судебный отдел Иркутского комитета советских организаций отнюдь не рассчитывал на поддержку юридического сообщества, но кандидат на должность комиссара по судебным делам нашёлся сразу — помощник присяжного поверенного Владимир Николаевич Чайванов. Молодой, талантливый, яркий — лучшего не пожелать. Но неожиданно выяснилось, что претендент исключён из сословия адвокатов за многочисленные растраты клиентских денег. Тогда должность комиссара передали присяжному поверенному Сергею Яковлевичу Наркевичу, однако и от Чайванова не отказались, а только понизили рангом, назначив чем-то вроде судебного пристава. В январе 1918-го он уже описывал имущество «Глобуса», взыскивал «большевистский налог» с кинопрокатчика Донателло, да так рьяно, что несчастный Антонио ещё долго ходил с забинтованной головой.
2 января 1918-го профсоюз служащих правительственных учреждений заключил соглашение с Иркутским комитетом советских организаций. Но к нему не примкнула канцелярия Иркутской судебной палаты. Чиновникам обещали тройные оклады и роскошные выходные пособия, но тщетно, и в конце января конфликт разгорелся с новой силой; служащие не допускали до бумаг комиссара, сами не приступали к работе и держали свои места под бойкотом.
Это был неожиданный поворот, особенно для высоких чинов судебного департамента: они знали, что в канцеляриях получают скудное жалование, и идеи большевиков здесь могли быть близки. А вот нет, отказались сотрудничать с новой властью!
В отместку «Власть труда» объявила, что, якобы, канцелярские не устояли перед пятерными окладами, но сейчас же последовало опровержение. Как выразился один умный столоначальник, «и маленький человек иногда поднимается в героический рост, а козырные тузы оборачиваются шестёрками».
«Хотя бы и для устрашения»
24 января 1918 года судебный отдел Иркутского комитета советских организаций учредил революционный трибунал. Под его канцелярию и суд отвели особняк Патушинского, что напротив городского театра, — и сразу заговорили об открытии новой сцены, политической, для ещё не написанных, но уже витающих в воздухе пьес. А на то, что это будут трагикомедии, указало назначение председателем трибунала небезызвестного Павла Постышева. Как отметил «Сибирский край», «фонарщик городской электростанции приставлен к возжиганию факела социальной революции». Ещё хроникёры обращали внимание, что слово «террор» Постышев растягивает, смещая ударение на первый слог и меняя «е» на «э». А «буржуа» намеренно демонизирует, ударяя на второй слог.
Первое заседание трибунала назначено было на 11 утра 24 января, однако и в половине второго не было ни председателя, ни обвиняемого, ни вещдоков. Около двух появляются наконец шесть присяжных (солдат и рабочих), комиссар народного образования Парняков в качестве обвинителя и защитник Муцинский.
— Советская, значит, власть открывает, так сказать, впервые здесь народные суды, — начинает, путаясь, Постышев. — И они не будут считаться с нормами и писаными законами.
— Дуракам закон не писан! — отзывается кто-то из публики.
— Судить будем по совести, и я смею надеяться, что местное население поддержит эти что называется народные суды. Сейчас первое дело, разберём дело Павловского. Бывшего юнкера.
— Кто бы сомневался, что станете счёты сводить с юнкерами! — снова выкрик из зала.
Малограмотный секретарь чуть не по слогам зачитывает обвинительный акт. Ещё удивительней, что и следствия никакого не было (так и сказано: «по непроверенным данным»), а в качестве свидетеля привлечён солдат Пережогин, официально признанный психбольным.
Справочно
Из газеты «Иркутские вести» от 25.01.1918: «В местной хронике было опубликовано об ограблении Мармонтова, причём ограбленные деньги оказались у солдата Петра Старкова. С ним же вместе, как сообщает «Иркутская жизнь», задержан и солдат Ефим Пережогин. Старков 23-х лет, из крестьян Иркутской губернии, Пережогин — 37 лет, из мещан г. Таганрога. По делу о беспорядках в Иркутске 18–22 сентября 1917 г. Старков и Пережогин были привлечены в качестве обвиняемых. По настоянию большевиков дело о них было приостановлено командующим войсками округа. Пётр Старков подлежал отправке в армию, Пётр же Пережогин признан ненормальным и подлежащим обследованию в Томской психиатрической больнице».
Публика волнуется, но Пережогина оставляют в зале («так как он занимает в советских организациях должность») — и он начинает с жаром:
— К нам в 9-й полк прибежала баба и заявляет: юнкер Павловский имеет оружие. Ну собрали мы комитет, постановили обыскать. Взял я солдатиков да и отправился к юнкеру на квартиру. А он не пускать: я, мол, как поляк под защитой консула, против обыска не возражаю, но только в присутствии дипломата. А мне-то чего: я консулов никаких не знаю. В общем, арестовал его. Считаю, что бинокль, нарезные пули и прочее украдены им из юнкерского училища.
— А вас не смущает, что на бинокле нет училищных меток? — поинтересовался защитник. — И куда делись обнаруженные при обыске 8 нарезных пуль? Куда делись вещественные доказательства?
— Я доставил их в полк, а уж там всё солдаты растащили…
От остальных свидетелей обвинения тоже не было толка: один признался, что нет у него ничего на Павловского, а другой вообще не явился на судебное заседание.
— Лично мне не нужны никакие факты и доказательства! — заявил обвинитель Пантелеймон Парняков. — Куда важней общая картина беспорядка в юнкерском училище. Мне рассказывали, я знаю, я совершенно уверен, вот только не знаю как доказать! Считаю, что надо посадить Павловского на три месяца — хотя бы и для примера, для устрашения.
— Так иногда рассуждала прежняя, самодержавная власть — как же странно слышать подобные речи от органа новой власти! — усмехнулся защитник. — Если вы, в самом деле, печётесь о демократии, вот прекрасный случай это продемонстрировать: освободить невиновного!
Павловского не оправдали, но в решении трибунала значилось, что его вина в точности соответствует времени отбытого им заключения.
Публика была очень довольна, что отстояла юнкера, и сразу же раскупила билеты на следующий процесс. А через два дня фонарщик обещал замахнуться на прокурора Судебной палаты!
Справочно
Рассмотрению в Ревтрибунале подлежали дела:
— об организации восстаний против действующей власти, неподчинении и противодействии ей, а также о призывах к неподчинению и противодействию;
— об использовании служебного положения в целях ухудшения правильного хода работ;
— о сокращении или прекращении производства предметов массового потребления;
— об искусственном повышении цен на товары массового потребления посредством их скупки, сокрытия, порчи, уничтожения и пр.;
— о нарушении постановлений, распоряжений, приказов, декретов о предании суду революционного трибунала;
— о злоупотреблении властью, данной революционным народом;
— об использовании против народа периодической печати.
Бомбы не помогли. И гранаты тоже
27 января зал Военного трибунала набился ещё за час до начала заседания. Все входы перекрывают солдаты с винтовками, но собравшаяся толпа напирает, то и дело слышится: «Стой, стрелять буду!»
Адвокат обвиняемого присяжный поверенный Дистлер сразу же уточняет:
— Процесс политический, а это значит, что судьи должны представлять различные партии. В противном случае мы вправе сделать отвод.
— Прошу меня не учить! Если будете так себя вести, отстраню от защиты!
Начинается перепалка между председателем трибунала, адвокатом и обвиняемым, так что очень кстати берут слово делегаты крестьянского съезда. Они просят перейти в 1-е Общественное собрание — чтобы больше народа смогло попасть на процесс. Обвиняемого ведут под конвоем, а Пережогин демонстративно отправляет солдат за… ручными бомбами и гранатами. Публика не верит ему, смеётся, но в зале Общественного собрания её встречает... отряд с бомбами и гранатами. А председатель трибунала уже выкрикивает с трибуны:
— Наша советская власть собственной кровью смывает всё на своём пути, и много, может быть, ещё прольётся крови! Мы идём одни, друзья-социалисты оставили нас, юристы нам отказывают в помощи, смеются, издеваются над нами. Пусть все, кто отвернулся от нас, будут прокляты, прокляты и прокляты!
Поймав паузу, Дистлер вставляет:
— По какому праву в этом зале военные с бомбами и гранатами?
— Я распорядился! — истерит Постышев. — И обвиняемый, и защитник, и зал держатся вызывающе. Ведите себя правильно — и тогда мы не пустим в ход бомбы и гранаты!
А пока публика приходит в себя, секретарь зачитывает обвинительный акт «О незаконном освобождении прокурором Старынкевичем редактора газеты «Сибирь» Гольдберга».
Справочно
В ночь на 3 декабря 1917 г. Исаак Гольдберг был заключён в иркутскую тюрьму за публикацию в редактируемой им газете «Сибирь» заметки, «разглашающей военно-революционную тайну». В полдень 3 декабря 1917 г. прокурор Иркутской судебной палаты Старынкевич затребовал дело Гольдберга и, не найдя в нём законного повода для заключения, воспользовался своими полномочиями — освободил арестованного.
— По этому делу проводилось расследование? — уточняет защитник.
— Допустим, не проводилось — так что? Мы — не юристы, судим как умеем. Научимся — будем лучше судить.
— Так, может, отложим заседание до поры, когда вы научитесь? — не скрывает иронии Дистлер.
Зал смеётся, солдаты вскидывают винтовки и гонят к выходу несколько человек. Председатель трибунала отстраняет защитника до конца процесса — публика ахает, вскакивает с мест, солдаты поднимают над головами ручные бомбы и гранаты… Постышев делает усилие над собой и ровным голосом говорит:
— Прошу занять места и успокоиться. Продолжаем наш суд.
Обвинителей двое, а «доводы» общие: «не уважает Старынкевич советскую власть, её решения». При освобождении Гольдберга действовал «не как истинный революционер — с бомбой и револьвером», а «по старинке, нахально — без оружия».
Оставшийся без адвоката обвиняемый в пух и прах разносит «аргументы» противника. Зал не скрывает своего восхищения — и судьям (чистокровным большевикам) требуется час, чтобы усмирить свои чувства. Общественное порицание — это всё, на что могут они решиться сегодня. Сергей Созонтович Старынкевич покидает трибунал под шумные аплодисменты и пение революционных песен. А вскоре газеты сообщают, что он отправляется на восток — уже в качестве комиссара юстиции при Забайкальском народном совете.
Справочно
Старынкевич Сергей Созонтович (1875, Волынская губерния—1933, Франция), окончил юрфак МГУ (1900, диплом 1-й степ.), выслан в Иркутскую губернию (1907), присяжный поверенный, юрисконсульт, прокурор Иркутской судебной палаты (1917), министр юстиции в правительстве Колчака (1918—май 1919), эмигрировал.
Утверждая своё право винтовками
Возможно, со стороны это и выглядело как победа, но сам-то Сергей Созонтович не ощущал ни малейшего торжества: «Большевики гордятся своим трибуналом как любимым детищем, вдохновенно толкуют его назначение и столь же вдохновенно призывают писать доносы — чтобы следственная комиссия своевременно заводила дела!»
В недавней поездке Старынкевича в Забайкалье были несколько затяжных стоянок на крошечных станциях с платформой в три-четыре квадратных сажени и двумя-тремя домиками, когда-то покрашенными в бурый цвет. И в каждом зале ожидания (тоже крошечном, в два окна) была сделана перегородка, за которой прежде отдыхали запасные агенты, а теперь заседают судьи революционного трибунала. Доносам нет числа!
Недавно в иркутском профсоюзе курьеров и швейцаров наметилась оппозиция — два скромных члена стали вдруг задавать «вождям» разные неудобные вопросы. И вскоре по месту их службы был отправлен донос, обстоятельно и даже вдохновенно составленный, с твёрдо выраженной надеждой на скорое увольнение ненавистных.
Мутный поток доносительства стал позорным послесловием к Первой русской революции. Соблазн занять должность и квартиру более устроенного коллеги многих и многих толкнул к оговору и клевете. «И до сих пор ведь доносчиков никто публично не осудил! — сокрушался Старынкевич. — Только на межпартийном Совестном суде в Нижнеудинске огласили позорные списки и лишили виновных права занимать общественные посты. Да ещё в 1917 заваленный анонимками полковник Фелицын, командующий войсками Иркутского округа, отдал приказ, освобождающий подчинённых от разбора доносов. А теперь их опять начинают любовно взращивать! Сублимируют зависть, нетерпимость, корысть до источников вдохновения. Ох, не будите лиха, сограждане!»
Справочно
В марте 1919 г. был арестован и заключён в тюрьму управляющий Эхирит-Булагатским аймаком Алхасанов. Понадобилось вмешательство главы кабинета министров, чтобы спасти ему жизнь. Единственным поводом для репрессии Алхасанова послужил донос противников по родовым спорам.
Из газеты «Иркутские будни» от 17.07.1918: «Многих рабочих-металлистов обуяла боязнь, что придут люди с белыми повязками и начнут бесчинствовать, идеально копируя приёмы мастера Посталовского — когда являлся разнузданный отряд красногвардейцев, хватал и волок в тюрьму, подтверждая своё право винтовками».
В августе 1918 г. образована комиссия по борьбе с большевизмом на Забайкальской железной дороге. Её решения не подлежали обжалованию, а увольняемым ею не выплачивалось выходное пособие.
«Из журнала «Наши думы», 1919, №8-9: «На 19 марта 1919 г. 1350 служащих, мастеровых и рабочих Забайкальской дороги уволены за принадлежность к большевизму. В глазах рабочих следственная комиссия превратилась в орган, преследующий за политические убеждения, часто по чьему-либо злобному доносу».
Реставрация иллюстраций: Александр Прейс