И хереса к обеду не купить?
— Много букв, а вся суть — в коротенькой фразе: пьянство — главный враг революции!
Издатель газеты «Иркутская жизнь» Доброхотов разложил на столе свежий номер «Известий Иркутского краевого комитета общественных организаций» от 30 марта 1917 г. Потянулся к письменному прибору, из резной карандашницы выбрал красный — редакторский — и обвёл им постановление о запрете на покупку, хранение, производство и потребление спиртного.
— Новой власти нет ещё и месяца; у неё младенческое нетерпение и страх, что пьяная нянька перевернёт колыбельку. Запрет самогоноварения, браги и пива. Запрет на распитие крепких напитков в публичных местах. Запрет на появление в явно нетрезвом виде. Наказание — содержание под стражей до 6 месяцев. Создаётся комиссия по борьбе с пьянством, с довольно большими полномочиями, в том числе и на выдачу водочных талонов.
— Так вы сами, Николай Михайлович, говорили, что революции должны делаться на трезвую голову, — невольно вырвалось у хроникёра.
— От своих слов и не отрекаюсь. Но я против крайностей. А ведь теперь и хереса к обеду не купить без ведома этой глупой комиссии! Представляете: встану я перед пролетариями и вчерашними каторжанами, чтоб решали, сколько рюмок мне позволительно выпивать и как часто. И заметьте, у этих борцов с пьянством вполне судейские полномочия: на полгода могут усадить за решётку!
— Ну это они для устрашения написали, вы же ведь понимаете? На деле будет мягче и проще, Николай Михайлович.
— Да нет, и на два месяца осуждают, и на три, и на пять, и на шесть. И публика это живо обсуждает. Я к тому говорю, что и наш читатель заинтересуется. В общем, будем печатать и всё, что напишет управляющий акцизными сборами, и бюллетени «пьяной» комиссии. Но лучше б тебе самому потаскаться на заседания — поинтереснее выйдет.
— Я со своими хрониками едва поспеваю, а эта комиссия собирается если не каждый день, то через день!
— Вот-вот! Как до настоящей работы, так ты сразу и в лес, за ягодой.
— Я же ведь не отказываюсь, Николай Михайлович, но пусть эта комиссия набьёт руку, тогда и проинспектирую!
Справочно
Из газеты «Единение» от 10.06.1917: «На очередном заседании комиссии по борьбе с пьянством, состоявшемся 3 июня, первыми предстали 16 человек, задержанных на улице в пьяном виде. Каждый подвергнут суточному аресту, а для корреспондентов подчёркнуто, что четверо из шестнадцати — чиновники правительственных учреждений.
Из протокола Иркутской комиссии по борьбе с пьянством от 27.06.1917: «У Тюменцевой Марии Петровны отобрана 1 бутылка денатурата, приобретённая недозволенным способом. При задержании дана взятка милиционеру (3 рубля). Осуждена на неделю. Деньги препровождены в приют-ясли для детей воинов».
Арестовали солод и шишки хмеля
Первыми на заседании 3 июня 1917-го разбирали дела бывших на публике в явно нетрезвом виде.
— Многие попадаются нам не впервые, причём в самых людных местах на Большой. То ли это вызов, то ли отчаяние — затрудняюсь сказать, — председатель комиссии со значением посмотрел на корреспондентов. — Сегодня мы опять их приговорим к суточному аресту — и опять от этого пострадают семьи.
Он помолчал.
— Однако ж и не наказывать мы не можем, вот такая получается карусель. Про нашу комиссию говорят, что, мол, велики полномочия, а в сущности — что мы можем? Только наказать. Самогонщиков это, может, и сдерживает, но против пьяниц и тюрьма бессильна, прошу это отметить.
Торговцев спиртным на этот раз задержали без малого полтора десятка, включая и тринадцатилетнюю Белю Лейзерукову, приставленную к трём вёдрам браги. Девочку оправдали как действовавшую по принуждению. А вот хозяйку меблированных комнат «Байкал» осудили на две недели за разные спиртные напитки, у неё обнаруженные. Домовладелица Евгения Степанова смогла доказать, что не имеет касательства к денатурату, найденному у неё в огороде. Убедительным оказался и владелец столовой «Лондон», по фамилии Ахеладзе: у него во дворе проверяющие обнаружили пустую посуду из-под спирта.
А гражданка Мария Селезнёва вообще разразилась обличительным монологом:
— Вы кого отправляете проверяющими? Их ведь никакие собаки не держат! Прорвались ко мне в дом — и на запечек, где тесто поднимается! Арестовали и солод, и шишки хмеля! Удивляюсь, как не прихватили квашню. Да, я дрожжи не покупаю, а выращиваю у себя в огороде, и честь бы за это мне и хвала как толковой домохозяйке, а вот ведь стою перед вами тут и оправдываюсь. Столько шума наделали, прославили на весь околоток — а за что?!
Получив оправдательный документ, Селёзнёва покинула зал. Остались признанные виновными. В ожидании конвоя они переругивались вполголоса — как водится, все считали себя жертвами произвола. Но некоторые приговоры и вправду вызывали вопросы. Ирину Худякову за три ведра браги на месяц заключили под стражу, а Евдокии Гремякиной присудили полмесяца за десять вёдер; Татьяне Ошурковой впарили трое суток за полтора ведра, а Александру Бусоргину не наказали никак, хоть признали виновной в продаже двух вёдер спиртного.
— Вот к чему они нас толкают: если за два ведра ничего, а за полтора — трое суток, сами делайте выводы, — шипела Ошуркова.
— Правду говорит! — решил поддержать Таблинкин.
— А уж вам-то бы помолчать, мужчина! — неожиданно двинулась против течения Софья Дудникова. — Три недели заключения за семь бутылок самогона, как у вас, это справедливо вполне. Надо ведь принимать во внимание и крепость градуса, а аппарат у вас гонит отлично, мне это не понаслышке известно.
— А вы по какой идёте статье? — заинтересовался Таблинкин.
— По оправдательной!
— Это как?
— В лавке у знакомой не отказалась от чашечки чая, а там, представьте себе, оказался спирт, да ещё и денатурированный! А тут и проверка нагрянула совсем уж некстати. Но комиссия разберётся, в этом я нисколько не сомневаюсь!
И Дудникова уверенно прошла в зал, где заседала комиссия.
Вернулась минут через пять, раскрасневшаяся, в слезах, но с гордо вскинутой головой:
— Три недели ареста! А ещё называют себя революционерами, борцами за свободу! Сограждане, ложь и лицемерие окружают нас и, можно сказать, обволакивают, — она шмыгнула носом.
Таблинкин умилился и протянул ей конфету.
Спирт странным образом превратился в воду
В конце июля в редакцию «Единения» заскочил прапорщик Яков Зедгенизев:
— Читаю вас, конечно же, и с интересом. Но очень мало губернской жизни: не пишут из уездов.
Редактор Константинов оглядел молодого человека и добродушно усмехнулся:
— Да, в вашем возрасте жизнь не в радость без новостей из глубинки… Давайте уж говорите прямо, какая надобность.
— Военная исполнительная комиссия командировала меня в Балаганский уезд для борьбы с пьянством. А я делал путевые заметки.
— Уже интересно! Стишатами прежде баловались?
— Давно, — смутился прапорщик. — Не в этом дело, зачем вы?
— Расчёт у меня простой: из стихоплётов иногда вылепляются неплохие очеркисты. Написали уже для нас или только намереваетесь?
— Хотел сначала поговорить — убедиться, что интересно.
— Ну тогда по порядку.
— В Черемхово сделал первую остановку — у районного комиссара Волохова, и уже вместе с ним выехал в Бажеевскую волость.
— Самую пьяную?
— Из тридцати дворов не насчитать больше трёх, где не гнали бы самогонку. Но доказать очень трудно: самый тщательный обыск не даёт ничего. То есть, пока мы ехали от одного села до другого, там успевали замести все следы. Особенно мне запомнился уголовник Пётр Вешняков, главный винокур этой волости. Такой, знаете ли, артист: «Я, — говорит, — и не думаю запираться — держал завод при старом правительстве и отстёгивал по полсотни приставу да уряднику 25, исключительно для спокойствия. Но после Февральского переворота завязал с этим грязным делом. Можете арестовать меня, я и сопротивляться не буду. Однако не стану и себя оговаривать».
— Так и не уличили его?
— Подельник, Магомед-оглы, выдал тайный завод в лесу, но сам Вешняков сбежал, еле-еле догнали. Снова сбежал — и снова мы встали на след…
— Больно ловкий или местные больно старательно помогали?
— Да и то и другое! В той же волости в огороде старичка Миронова откопали мы кадку с запахом самогона и огромную банку из-под маньчжурского спирта, на четверть наполненную. Передали в волостной комитет. Но странным образом спирт превратился в воду. Наших людей не поймёшь: на словах-то готовы уничтожить все самогонные аппараты, а как до дела дойдёт, так потворствуют самым отпетым.
— И так во всём!
— Именно, что во всём! Батюшкой величали царя, а в марте нынешнего семнадцатого сбили с постамента у волостного правления бюст Михаила Фёдоровича Романова, да и бросили в реку. Ребятишки нашли его этим летом во время купания — как раз в пору моей командировки. Унизительное, скажу я вам, зрелище: шапка Мономаха исколота, в складках одежды — ил… И ведь не стыдно никому, кроме одной старушки, Неонилы Петровны. Обмыла она Михаила Фёдоровича, оплакала да и говорит мне: «Трезва сегодня деревня по случаю вашей ревизии, а в другое-то время качается от околицы до околицы. Пьян крестьянин, пьян и поп, прости, Господи! Нету, видно, больше закона — одна только свобода!» «Может, и есть, — говорю, — да не знают в Иркутске, когда ваша деревня пьяна. Случайно услышали, что много развелось самогонки, да и послали меня её уничтожить. Но вы, крестьяне, не помогаете мне. Не так бы, бабушка, делать надо!» — «Твоя правда, голубчик, только каждый у нас тут каждому если не сват, то кум. Как через это переступить, научи! Вот, не знаешь и сам…» И я не нашёл что ответить.
— А ведь как замечательно начиналось: крестьяне приняли Февральскую революцию натурально на трезвую голову и сразу же взяли самогонщиков под контроль. Только в Гороховском двое отпетых пытались проникнуть в склад общественного спирта, но их живо приструнили. В Усолье за первую неделю марта уничтожили никак не менее ста вёдер самогона, а в Александровском конфисковали и все аппараты. Владельцы грозились поубивать окаянных, но в этом селе всё решают военные, а против ружья не попрёшь.
— Ненависти прибавилось — вот что плохо!
— Не знаете вы крестьян, молодой человек. Им сподручнее раскинуть умом, разглядеть обходную тропу, да ей и воспользоваться. У Александровского винокуренного завода развернулось любопытное действо. Ссыльный по прозвищу Говорун расхаживал у дороги, казалось, сам с собой разговаривал, а между тем развивал вот какую интересную мысль: если теперь нет царя, то должна ли оставаться царская водка? Скоро стал подтягиваться народ. Остановилась большая подвода, и бойкий возница подыграл: «А вот объясни ты мне, как отличить нам царскую водку от водки революционной?» «Вы слыхали? А вы? А вы? — уже в открытую зазывал Говорун. — Этот человек хочет знать, чем отличается царская водка от водки революционной! Может, кто-то ответит ему, а? Есть охотники? Если у кого-то получится, обещаю каждому по четыре ведра! Ха-ха-ха!» Народ стоял уже плотным кольцом, дышал горячо, но молчал. Говорун втянул воздух, поймал нужный момент и просиял: «А я вам подмогу! Вся водка, которую выгнали до Февральского переворота, и есть царская. А остальная, стало быть, революционная». «Так на здешнем заводе-то сколько какой?» — не очень уверенно поинтересовался хозяин подводы. «Про водку революционную я и говорить не могу: священна она. А царской за этими стенами, знаю точно, никак не менее шестидесяти тысяч вёдер. В огромные баки залита». «Но и куда она? Для кого?» — уточнил тот же голос. «Тут суждения разные, а по мне так всё просто: раз царь отрёкся, то и водка его незаконная, уничтожить надо!» — «Как это?» — «Да хоть бы и через себя пропустить!» — «Верно говорит! Правильно!» В толпе переглядывались, ещё сохраняя насторожённость, но, когда пьяненькие солдатики распахнули заводские ворота, народ, не думая, рванул к чанам. Тут-то и стало видно всех провокаторов — они заранее запаслись посудой. А остальные опорожняли ёмкости в собственные желудки. Их и арестовывали беспрепятственно, в полубесчувственном состоянии. Мы об этом писали, кстати, но вы, должно быть, не помните, молодой человек.
— Я знаю другое: военный совет села Александровского всё-таки покончил с самогонщиками. И сразу после этого открыл библиотеку-читальню из книжек, оставленных амнистированными политкаторжанами. Под пятьсот набралось, но сейчас уже явно больше.
— Мне нравится ваш настрой, пусть и излишне романтический. Несите свои путевые заметки — с удовольствием напечатаем и места не пожалеем. Снова в командировку не собираетесь?
— Да я бы и рад, только наша военно-исполнительная комиссия как-то сильно завязана на Иркутске. Вот сейчас разрабатываем операцию по ренсковым погребам. Только не надо пока об этом писать, хорошо?
Редактор «Единения» Константинов припомнил этот разговор в середине ноября, отправляя в набор очередную заметку: «Городская дума большинством в девять голосов против двух, при одном воздержавшемся, разрешила ликвидировать виноградное вино из ренскового погреба Люблинского путём… распределения его между больницами и церквами. А то, что останется, распродать по разрешению уездного комиссара, не более как по 2 бутылки в одни руки».
Реставрация иллюстраций: Александр Прейс