Время лихих фонарщиков

Фонарщик Постышев вот уже две недели не появлялся на Иркутской электростанции. И не представлял никаких оправдательных документов. В то же время городская управа получила странное предписание сохранить за прогульщиком место, выплачивать исправно оклад, а должностные обязанности распределить между другими фонарщиками. Указующая бумага была подписана Янсоном, главой Иркутского Военно-революционного комитета (ВРК).

— Это который Янсон? — зная ответ, но как будто желая в нём разувериться, уточнил городской голова Николай Александрович Чичинадзе.

— Сколько мне известно, Янсон в Иркутске один — наш служащий, бухгалтер, — задумчиво отвечал председатель ревизионной комиссии. — И вот что самое интересное: Янсон так же, как и Постышев, не является на работу с 11 ноября нынешнего 1917.

— Обоих и уволим. Никакие большевистские комитеты нам не указ!

Эсеру Чичинадзе трудно было признать влияние большевиков на служащих муниципалитета. Да, он слышал, что с приходом на местную электростанцию Постышева стало много листовок и прокламаций, но они ведь и раньше распространялись Союзом иркутских рабочих. Составляли их ссыльные, из образованных, а фонарщик он фонарщик и есть: вместо «незаконно» говорит «незакономерно» и не чувствует разницы, очарованный сам собой и недавно открытым словом. Гордится, что «самоходом» научился читать и до сих пор не имеет никаких аттестатов. Считается ловким провокатором: именно с ним связывают волнения на электростанции. Только вот ни в одной бумаге по этому делу не мелькнула его фамилия — должно быть, сумел остаться в тени.

«Фонтанных» дел мастер Трилиссер

Для бывшего нелегала это было нетрудно и совершенно естественно. До февральской революции и какое-то время после большевики по инерции продолжали встречаться в тёмное время суток. Меер Трилиссер, Иосиф Косиор, Дмитрий Трофимов и он, Павел Постышев, собирались на квартире Сергея Лебедева, что на углу Преображенской и 2-й Солдатской. Образцы листовок и прокламаций им присылали из центра, так что можно было в них ничего не менять, но Трилиссер всегда задумывался, обводил уже набранные слова синим карандашом и показывал стрелками, куда их перенести. Стрелки были красными и к концу трудов листовка напоминала фонтан из синих камней с кровавыми струями.

— А ты самый кровожадный из нас, — однажды пошутил Косиор.

Меер не улыбнулся, даже не поднял головы, а принялся рисовать красную козявочку внутри большой «О». Потом поднёс к свету, тщательно рассмотрел и очень медленно проговорил:

— А ты хотел бы без крови?

Косиор коротко посмотрел на него и не нашёл что ответить. И остальные молчали.

— Что ж, попробуем не править листовку. Мне и самому уже интересно, что выйдет.

Постышева и вовсе распирало от любопытства: он взял на распространение большую пачку и натурально заклеил всю станцию, да ещё и подбросил с десяток в городскую управу. Мало того, наблюдал, как конторские обнаружат их у себя на столах. Один брезгливо поморщился, другой презрительно хмыкнул, третий бросил в урну, проворчав:

— Жаль, что с двух сторон напечатано: не используешь оборотку.

Самым внимательным оказался гласный Лютоев:

— А текст-то на троечку — это я как учитель говорю. С логикой у авторов непорядок, вот послушайте: «Долой империалистическую войну! Да здравствует гражданская война!» Так они за войну или против?

— Они — за себя! — не задумываясь, ответил старший делопроизводитель.

— Если за себя, внешняя война им не в масть, а вот от гражданской могут и выиграть, если не слетит голова, — принял пас Николай Иванович. — Только вряд ли: троечники эти большевики, даже и листовки не составят толковой. А туда же: создают военно-революционные комитеты!

И никому не дают никаких объяснений

Управа недолго иронизировала: 30 ноября отряд красногвардейцев с мандатом ВРК явился в 4-й комиссариат и опустошил оружейную комнату. Бывшим в здании милиционерам вручили листовки: «Товарищи, не препятствуйте воле народа!» А они не только не препятствовали, но и «уволили» собственное начальство, натурально взяв власть в свои руки.

По команде ВРК были заняты почта, телеграф, телефонная станция, казначейство, контрольная палата и банки. Установлен контроль над мостом через Ангару, а для отдыха патрулей реквизировано соседнее здание прогимназии Гайдук. В Штабе военного округа было всё опечатано, офицерам запрещено покидать служебные помещения.

— Теперь совершенно очевидно: в Иркутске разыгрываются отрывки трагикомедий, написанных в Смольном, — печально констатировал городской голова. — Перекрывают все входы и выходы в учреждения, никого не впускают и не выпускают, буквально приставляют штыки к груди. И никому не дают никаких объяснений. Когда напряжение достигает предела, на авансцену выезжает (на реквизированном авто) комиссар с мандатом от ВРК. Иногда солдатам не хватает терпения — и они громогласно объявляют себя контролёрами, безо всяких церемоний захватывают кабинеты и залы. Городская дума вместе с губернским комиссаром призывает не подчиняться большевикам, не исполнять их распоряжения. При этом мы хорошо понимаем, что ни органы самоуправления, ни административная власть не в праве рисковать жизнью и благополучием служащих. Им угрожают выселением из казённых квартир, увольнением без права на пенсию, тем не менее, в Иркутске бастуют уже: управление госимуществами, губернское, акцизное, земельное, горное управления, канцелярия краевого комиссара, таможня, госбанк, духовная консистория, казначейство, казённая палата, судебные установления.

Справочно

Из газеты «Единение» от 6 декабря 1917 г.: Губернская продовольственная управа послала министру продовольствия телеграмму: «4 декабря явился некто Голомидов в сопровождении вооружённых солдат с предписанием на бланке Военно-революционного комитета. Речь идёт о приписке к управе большевистского комиссара, без подписи которого не имеет силы ни одно её распоряжение. В случае неповиновения Голомидов уполномочен распустить управу, а бывших служащих взять под арест. Прошу срочно телеграфировать мне, что делать».

Из газеты «Единение» от 23 декабря 1917 г.: «Начальник станции Иннокентьевской телеграммой в Иркутский губернский совет уведомил, что по мандату комиссара Шумяцкого военно-революционными войсками 15 декабря силою реквизированы 2 автомобиля. Прошу губернский совет принять меры к возвращению означенных автомобилей на станцию Иннокентьевскую для дальнейшего их отправления по назначению. Начальник милиции Щербаков».

Главы захваченных учреждений собирались в управе, где почти непрерывно заседал городской Комитет по защите революции. От него исходили многочисленные постановления, заявления и протесты, но между строк не проглядывало ни уверенности, ни решительности — только гнев, тревога, странное ожидание поддержки «откуда-нибудь» и странная же надежда — на «немедленное прозрение одураченного большевиками народа».

В самой думе увлечённо дурачил гласный-большевик Алексеев:

— Удивляет, нет, изумляет та подозрительность, с какой встречаете вы, коллеги, любую информация о ВРК. Как доктор (а врачам не пристало обманывать) я могу засвидетельствовать: Иркутский Военно-революционный комитет не имеет никаких, так сказать, врождённых патологий. Родился он в срок и в самых благоприятных условиях, так что не стоит удивляться так ярко проявленной им целеустремлённости, настойчивости и решительности. Эти качества особенно ценны сейчас на фоне рафинированных властей. Первыми это почуяли местные миллионщики, вот и небезызвестные Второвы пакуют свои чемоданы, и пакуют их американской валютой, потому что Россия, Сибирь, Иркутск им уже не под силу. Инстинкт не подвёл: путь обратно закрыт, и закрыт навсегда, потому что управление городом взял в свои руки Иркутский объединённый Совет депутатов и его боевой (но при этом и справедливый) орган — Военно-революционный комитет. Никакой другой высшей власти кроме ВРК в Иркутске не существует и не может существовать — таков мой диагноз. Принять его, и принять, не откладывая — в ваших же собственных интересах.

Чичинадзе дождался, когда он сядет, и негромко, но очень отчётливо проговорил:

— От себя, а также от имени губернского комиссара заявляю: 1. Все органы законной власти должны оставаться на своих местах. 2. Никакие распоряжения Военно-революционного комитета не подлежат исполнению, даже если комитет прибегнет к насилию.

В голосе у Николая Александровича было довольно решительности. Но ещё больше досады: за думскими заявлениями не стояло силы в виде воинских подразделений. А без них и городской комитет по защите революции только выпускал пар и фиксировал захват власти большевиками.

Стыдное предложение

Единственными, кого опасались победители, были национальные боевые дружины, грузинская, польская и армянская. Объединившись, они могли стать опорой для думы, но отчего-то держали нейтралитет, и думу это отчего-то устраивало. Гласный Алексеев недоумевал, но на всякий случай оборонялся:

— Не стоит собирать против нас коалицию: мы не желаем пролития крови, и мы не допустим никакого кровопролития! В другое время осудили бы и роспуск думы в Москве, но именно что в другое время. А нынешнее таково, что население Москвы теперь куда более большевистское, чем избранная им дума. В сущности, тамошний ВРК лишь ликвидировал это несоответствие, выровнял общую установку. И то, что Москва уже не бурлит, как недавно, лишь подтверждает правоту ВРК. Иными словами, я предлагаю вам, коллеги, взглянуть на мир шире.

— Вот! Вот! Точно так же он подберёт «основания» для разгона Иркутской думы! — вскочил гласный Гольдберг. — Чем больше колыбельных нам поёт Алексеев, тем очевиднее: местным большевикам не терпится повторить московский «эксперимент». Для них вопрос настолько решён, что нельзя поручиться и за завтрашний день.

— Да мы давно уже на пороге гражданской войны, — отмахнулся доктор Фёдоров. — Возможно, она уже и идёт, только мы покуда не поняли. И на «диагноз» Алексеева я отвечу своим: налицо недержание большевистских амбиций. Нет и не может быть никакой советской власти, а когда нам поют о ней, то имеют в виду исключительно власть большевиков.

Справочно

Из газеты «Единение» от 21 декабря 1917 г.: «БОЛЬШЕВИКИ И КИРЕНСКОЕ САМОУПРАВЛЕНИЕ. По полученным из Киренска сведениям, большевики разогнали Киренскую городскую думу и поставили город перед ужасом безвластия и полной необеспеченности граждан».

Дискуссия могла затянуться, но каждый остался бы при своём, как обычно, а потому городской голова сманеврировал — выпустил управских с докладом о срочном переводе ста тысяч рублей в Америку, на закупку лекарств для городской аптеки. Решили добиваться увеличения ссуды под залог городских имуществ, а также сделать новый заём, так как средств у города нет совершенно. Пошли далее по повестке и, к немалому удивлению Чичинадзе, открылось, что каким-то образом в неё втёрся вопрос о 960 руб. на оплату домашних телефонов управских. «Недоразумение, и оно разрешится, конечно», — успел подумать Николай Александрович, когда поднялся почитаемый им Константин Павлович Турицын:

— Поддерживаю! Время сейчас очень тревожное, надо быть постоянно на связи.

— Только за свой счёт! — чуть не крикнул член управы Малозовский. — Я против, против!

— И я против! — подскочил думский секретарь Пихтин. — Никогда городу не придётся платить за мой телефон!

Чичинадзе поставил на голосование, не сомневаясь, что стыдное предложение забаллотируют, но случилось то, что не предполагало никакого разумного объяснения: сторонники привилегий взяли верх.

Под завесою споров, хозяйственных и политических, городская управа беспрепятственно подготовила перевод думы в здание промышленного училища. Уязвимое для артиллеристских снарядов, но всё-таки куда более приспособленное для обороны. Защищённое и оградой, и двумя строениями перед главным фасадом, и огромными мастерскими с тыла, выводящими на другие улицы. Расчёт оказался очень верным: без разрушений не обошлось, но газеты ничего не писали о раненых или убитых в училище думцах. А 29 декабря того же 1917 газета «Единение» сообщила: «Комитет служащих канцелярии городского общественного самоуправления извещает товарищей служащих, что помещения управы, разгромленные в дни Гражданской войны 8–17 декабря с.г., в настоящее время отремонтированы, стёкла вставлены, и здание отапливается».

Десять дней боёв многое разрушили, отдалили, сделали невозможным. На фоне убитых, искалеченных горожан, сожжённых и искорёженных зданий казался мелочью «День Белого цветка», назначавшийся на 9 декабря. Но и этот не состоявшийся «День» должен был обеспечить годовое содержание амбулатории и приюта для больных открытой формой туберкулёза, не случайно он так тщательно и долго готовился.

Реставрация иллюстраций: Александр Прейс