Третья сторона

Когда на Казарменной расположилась школа прапорщиков, Авксентьевы потеснились и отвели две освободившихся комнаты под мелочную лавку. Никто из домашних при этом не выказал недовольства: главный дом усадьбы оказался как раз напротив нового учебного заведения, и этим было грех не воспользоваться.

—И чтоб два раза не повторять: для господ офицеров и их воспитанников мы открыты в любое время суток, — глава семейства строго всех оглядел. — По ночам отпускаем товар через форточку. Привозим всё, что закажут, недостаточным открываем кредит.

Так и шло три года к общему удовольствию, до девятого декабря 1917-го, когда усадьбу занял отряд красногвардейцев. Авксентьев отвёз своих к верным людям в Рабочую слободу, но жена вернулась вместе с ним на Казарменную.

Ещё издали Дамиан Евдокимович и Дарья Савельевна обратили внимание: крыша главного дома обложена солдатами с ружьями, и все целятся в школу прапорщиков. А оттуда отвечают пулемётным огнём. Авксентьевы свернули в проулок, заехали через хозяйственный двор и, спрятав Серого за сараем, короткими перебежками проскочили к чёрному ходу. Почти вплотную к нему была приставлена лестница, и по ней спускался уже мужчина в полушубке с ремнями на поясе и на груди.

— Зачем на замок закрыли?! — мрачно уставился он. — Не поесть нам, не попить и не обогреться! — и, сплюнув, снова полез на крышу.

Дарья Савельевна от возмущения осмелела и уж, верно, отчитала бы чужака, отдававшего здесь приказы, как дома, но муж резко подтолкнул её к двери, зашептал:

— Лучше самим отдать — обойдётся дешевле.

До следующего утра они отсиживались за печкой, подтапливали, чтобы совсем не замёрзнуть, полешками на растопку, а в дровяник не решались идти: сильно уж тот угол простреливался. Скормили красногвардейцам сначала все припасы на кухне, а после и лавку принялись потрошить. В спальню даже и не входили: она оказалась «на линии основного огня», как им объяснил командир. Когда же линия переместилась к печке, Дамиан Евдокимович поддался на уговоры жены, и они бежали, даже не дожидаясь темноты. Мрачный спустился с крыши — проверить, все ли двери открыты.

Забрали всё, даже сломанную трубу

Вернулись Авксентьевы в тот самый день, когда объявили перемирие. Усадьба была совершенно опустошена, унесли даже сломанную трубу от самовара и видавший виды матрац, которым закрывали картошку. Дарья Савельевна онемела от изумления, но супруг бодрился:

— Сами живы, и дом не сгорел — вот что главное. А что добро унесли, так не у нас ведь одних. Богданиных с Саломатовской тоже «освободили» от всего, Стасевичей и Стиславских с Тихвинской оставили без посуды, одежды и обуви. Где были деньги, брали деньгами.

— Как же мы теперь?!

— Да уж, верно, не пропадём!

В городской управе Авксентьева обнадёжили:

— Помощь будет, но не сразу: мы только-только запустили подписные листы. Правда, социалисты уже сейчас выдают пособия. Это во Власовском переулке, но должен предупредить: там принимают не всех, а только членов семей пострадавших красногвардейцев.

Справочно

Из газеты «Единение» от 23 декабря 1917 г.: В комиссию по оказанию помощи пострадавшим в междоусобной войне поступило 43 заявления. Удовлетворены 13, от 10 до 200 руб. — всего на сумму 529 руб. Квартиры и содержание предоставлены 59 пострадавшим. Из них 51 размещены в Реальном училище и 8 — в Казённом аптечном складе. Театральная комиссия Иркутского народного университета устраивает 27 декабря 1917 г. благотворительный вечер. 50% сбора поступит в пользу пострадавших от братоубийственной войны граждан Иркутска.

Авксентьевы до Нового года квартировали в Рабочей слободе. За это время Дамиан Евдокимович отремонтировал печи в своей усадьбе на Казарменной, остеклил рамы (не уцелела ни одна) и обставил самой необходимой мебелью две крохотные комнаты, выходившие окнами на хозяйственный двор.

— В чужих людях ютились сколько дней, а теперь в родном доме не развернуться! — причитала жена. — Что же ты не поставил кровать в нашу спальню? Там светло, просторно и видно всю улицу.

— А ты, правда, хотела бы это видеть?! — он крепко взял её за руку и провёл на парадную половину, откуда разбитая школа прапорщиков открывалась во всей своей удручающей полноте. — Сюда не только из винтовок, но и из пушек стреляли. Одиннадцать убитых, сорок шесть раненых.

Полных списков мы никогда не увидим

В декабрьские дни супруга Авксентьева держалась спокойно, почти по-мужски, но, оказавшись наконец в безопасности, словно бы испугалась задним числом, запаниковала, не отпускала мужа даже и ненадолго. «Надо бы показать её доктору, но пока неясно, кто принимает и принимает ли: весь центр разбит, и газеты не выходят, — рассуждал Дамиан Евдокимович. — Может, как-то сама успокоится?»

Но становилось только хуже, и тогда он решился:

— Я покажу тебе настоящее горе! — и пошёл с ней на Баснинскую.

Дом номер один, развёрнутый главным фасадом на Набережную, был разбит до неузнаваемости. Ни в нём, ни возле не было никого, и Авксентьевы переглянулись.

— Успели спастись или как? — негромко спросила Дарья Савельевна, ни к кому конкретно не обращаясь, но с ожиданием глядя через два разбитых окна, расположенных одно против другого. За ними была пустота, и муж нервно передёрнул плечами, но пустое и как бы неживое неожиданно отозвалось:

— Кто-то спасся, а кто-то — нет. Даже те, кто ушёл, рисковали встретить грабителей на понтонном мосту. Без драгоценностей проще было остаться в живых... — в дверном проёме показался Миталь, гласный думы и член городской управы.

— Казимир Войцехович? А вы, — Авксентьев замялся, — вы ведь жили здесь, сколько помню?

— И ещё надеюсь пожить, — с натужной бодростью ответил Миталь, оглядывая трещину на стене деловитым взглядом инженера-строителя. — Хоть сейчас это кажется маловероятным, да. Этому дому больше других досталось, но не будем несчастьем меряться: у соседей из третьего номера разгромлены и разграблены квартиры Бутенека, Пузова, Каргузалова, Озолина, Виноградовой; там же «очищены» от всего полезного макаронная фабрика Пейсич, училище слепых. На нашей улице явно будут разорены и владелец разбитой литографии, и хозяин горевшего «Коммерческого подворья», и содержатель музыкальной мастерской. Но у них, по крайней мере, все живы-здоровы, а в усадьбе под номером шесть лежит раненый мальчик лет десяти и барышня лет восемнадцати. В лечебнице Штейнгауза десять трупов убитых и умерших от ран. Во 2-й школе прапорщиков 16 трупов и 26 раненых. В патронате «Очаг» (усадьба под номером 40) мёртвый ребёнок и раненая женщина. А у Веры Войткевич (тоже с нашей улицы) от пережитого ужаса помутился рассудок. Полных списков жертв мы никогда не увидим, потому что никогда не узнаем, сколько трупов унесла Ангара, о скольких не было заявлено.

— Военные понимали ведь, сколько пострадает невинных!

— У военных свой счёт. Отдельный от нашего. Так было всегда, и удивляться уже не приходится. Другое поразило меня: как одна часть гражданского общества грабила другую. Я прошёл Баснинскую до конца и не смог обнаружить ни одной (ни одной! ) квартиры, которую бы не ограбили или не попытались ограбить.

Дарья Савельевна смотрела вокруг беспомощным взглядом, и Авксентьев подумал, что пора возвращаться. Но жена неожиданно попросила:

— Ещё немного! До Амурской — и тогда уже повернём.

Дошли до Амурской, и Дамиан Евдокимович сосредоточился на разбитом фасаде 2-й школы прапорщиков, а супруга задержалась у входа в Базановский воспитательный дом. Он стоял с выбитыми стёклами и очень тихий. Не доносилось никаких голосов, и из труб не шёл дым. Страшная догадка поразила Дарью Савельевну: «Ох, а младенчики-то, выходит, замёрзли во время декабрьских боёв?» Но вслух она спросить не решилась и быстро нагнала мужа:

— Домой…

Цена ложного слуха

Ни в декабрьские дни 1917-го, ни позже Павел Васильевич Знаменский так и не разобрался, что водило рукой провидения, щадившего одних и не щадившего других. Простое объяснение, что пострадали попавшие в гущу событий, оказалось слишком простым и довольно спорным. Семья городского юрисконсульта Ивана Сергеевича Фатеева оказалась под перекрёстным огнём, однако благополучно выбралась из своего опасного дома; страха натерпелись, конечно, но никого не ранило. А Марию Игнатьевну Кульнаповскую, снимавшую тихий угол в отдалённом конце Ланинской, настиг шальной артиллерийский снаряд. И три соседки её, мирно пившие чай, прежде чем погибнуть от осколков снаряда, пережили смертный ужас при виде её оторванной головы на блюде с печеньем.

Мужское духовное училище, где Знаменский состоял настоятелем домовой церкви, было достаточно далеко от обеих школ прапорщиков, юнкерского училища и уж тем более от дислокации красногвардейских отрядов. Павел Васильевич даже думал использовать подземный этаж (вполне пригодный для жизни) как укрытие для бежавших из-под огня. Но в одночасье всё изменилось: кем-то пущен был слух, что училище занято юнкерами, и большевистский штаб немедля отреагировал прицельным огнём. 9 декабря ещё шли занятия, и всенощную не отменили, но на последнем песнопении ударила пушка — ровнёхонько между «Простри руку Твою невидимую от святаго жилища Твоего» и «даруя нам мирная и премирная благая Твоя». Рано утром 10 декабря совершили литургию, напоили воспитанников чаем и отвели в подвальные помещения: начинался новый обстрел.

Один снаряд сбил трубу на новом корпусе, второй разорвался на переднем дворе и выбил окна в ученических спальнях и квартирах преподавателей. Третий попал в класс, четвёртый разорвался у чёрного хода, пятый ударил в кладовку. Ночью из деревень по Якутскому тракту пробрались крестьяне, родители нескольких первокурсников, и до рассвета увезли их домой. Остальным нужно было добираться на поезде, и смотритель, дождавшись небольшой передышки между обстрелами, пустился разыскивать большевистский штаб. Никто не надеялся, что он уцелеет, дойдёт, но молитва шестидесяти испуганных отроков достигла цели — смотритель вернулся с пропуском на вокзал для всех иногородних воспитанников. Ему даже удалось уверить штабных, что в училище нет и не было никаких юнкеров. Но артиллеристам не сразу дали отмашку, и пушки порезвились ещё. Один из снарядов угодил в Архиерейский дом, и он сгорел, как свеча.

Сплетённые в последней схватке

От епархии Павла Васильевича прикомандировали к комиссии помощи пострадавшим в декабрьских боях. Военный госпиталь и больница переселенческого ведомства не вмещали всех раненых, и для них развернули площадку на 200 мест в Трапезниковском училище, а также спешно готовили детскую больницу, пострадавшую от недавних боёв. Знаменский возвращался очень поздно и ни с кем уж не мог ни о чём говорить. Но записался ещё и в комиссию по регистрации раненых и умерших: двое воспитанников так и не сообщили, что добрались до дома, и он боялся, что их похоронят в общей могиле среди неопознанных.

Осмотр начали с ледников военного госпиталя и больницы переселенческого ведомства. Затем объехали все полковые мертвецкие и все большие сараи, в которые собирали поднятые тела. В анатомическом покое городской Кузнецовской больницы уже не было мест, и трупы не разносили по полкам, а просто складывали их в кучи — в амбаре, подвале, у входа в амбар и подвал. В центре хозяйственного двора лежала глыба льда с двумя телами, сплетёнными в последней схватке. До них мародёры не сумели добраться, но большинство погибших были обворованы.

Павел Васильевич весь этот день держался намеренно отстранённо, но, вернувшись в училище, забарабанил в квартиру смотрителя, даже и не подумав о том, что близко к полуночи, и старики давно спят. Но дверь немедля открылась, и матушка в белом переднике проводила его в гостиную. Знаменский рухнул на диван и закрыл глаза, но снова увидел ледяную глыбу с врагами, сплетёнными в смертной схватке! Хозяин приготовился его выслушать, но Знаменский словно бы онемел: все слова казались ему пустыми и бесполезными.

Смотритель оставался с ним, пока Павел Васильевич не уснул, и то кормил его, то рассказывал разные случаи, очень далёкие от событий последних недель. Утром молча выпили чаю, но в дверях гостя всё-таки прорвало:

— В мертвецкой лежат вперемешку солдаты, ребятишки, старухи, старики. Гражданских — большинство, и среди раненых Кузнецовской больницы на 20 военных 129 мирных жителей, в том числе и детей. Погибли Володя Чернятин с Набережной и Володя Муравьёв с Баснинской. Миша Самойлов, самый маленький городской водовоз, срезан пулей у водокачки; Саша Фёдоров и Максим Ледников убиты по дороге из булочной, а Афоня Лобанов не дошёл двух шагов до бани. Гимназиста Ваню Шабалина застрелили уже после заключения перемирия, а завтра в ограде Чудотворской церкви хоронят Толю Серёдкина.

— Павел Васильевич, вы ведь теперь в комиссию?

— Ну конечно!

— Так ведь очень рано ещё! А пройтись в самый раз, хотя бы и до Московских ворот. Вы погодите, я быстро оденусь. Да вот вам, кстати, и вчерашняя пресса. Да-да-да, газеты снова начали выходить! «Иркутская жизнь» покуда разбита, но вчера мне достался номер «Единения».

Знаменский глянул и обомлел: цветочный магазин, каким-то образом уцелевший во время боёв, предлагал роскошный ассортимент бутоньерок, букетов и нанимал дополнительного рассыльного. Техническая контора Рубановича, не промышлявшая прежде никакими ремонтами, бралась теперь и за внутреннюю отделку, и за общие восстановительные работы — явно имея в виду пострадавшие от декабрьских боёв кварталы.

— Надо же: кто-то не прочь заработать на горе!

— Кто-то очень любит жизнь, — мягко поправил смотритель.

…12 января 1918 года в Иркутском мужском духовном училище возобновились занятия, но уже с прикомандированным к нему большевистским комиссаром. А женское духовное училище вовсе закрыли — как и духовную семинарию. Их имуществу и капиталам новая власть нашла новое применение.

Реставрация иллюстраций: Александр Прейс