Помянем тех, кто воевал

Для меня 23 февраля — это День Советской армии и Военно-Морского флота. Именно таким он для меня был и таким, наверное, навсегда останется. И каждый раз я вспоминаю Афганистан. И тяжело, что бросил пить, конечно…

Тот пост

Тот самый минометный обстрел. На нашем посту в горах тяжелые раненые… Вызываем вертушки.

Восьмека села забирать, двадцать четверка кружит в охранении. Духовски миномет кучно палит по нам. Наемники так работали. Духи-укурки обычно палили с большим разлетом.

Тут опять очередной на нашу голову новоявленный штабной-майор садится за зушку (зенитную установку) и начинает поливать в сторону вспышки от миномета. Ему орут: уйди к такой-то матери от установки!..

Его трассы хорошо видно, как идут мимо вертушек. А «крокодил» заходит на боевой и разряжается нурсами по своему посту. Ему-то сверху не видать, он-то думает, что духи палят по нему. Запрет на любой огонь, когда вертушка в воздухе!

Как результат — девять раненых, тяжелый Леха, мой друг... Опять шакалу — орден и в Союз с повышением.

Узнаю, что Леха погибает на следующий день в госпитале. Уснул фельдшер, проспал, выпала пробочка из катетера из подключичной артерии.

Приехал в дивизионку, кидаюсь к хирургу: «Майор, ты же обещал, что Леха будет жить!..» Он на фельдшера... Я его за горло, еле оттащили.

Да что с него взять, от уставшей невменяемой мыши. Позже, когда сразу после Афгана приехали домой к Лехе, его мама вцепилась мне в лицо... мы ей сказали правду, кроме того, что расстреляли свои вертушки из-за дебила… Сказали, что уснул медик, а она подумала, что это я.

Александр Кравченко, гвардии сержант разведки ВДВ 

Очередной пост

Мы спим после очередной засады, а тут срабатывает мина в саду (с одной стороны поста был фруктовый сад). Метрах в пятнадцати от расположения, осколочно-заградительная мина на растяжке! Крик: «Пинцет!» Я босой с сумкой лечу, и только на ходу просыпаюсь. «Где?» — «Там!» Смотрю: один мальчуган лежит извивается в крови. К нему не подходил даже.

Другой пытается приподнять голову, хрипит: «...Помогите...» Жгутую, мотаю, его руки-ноги как ужи, как без костей, перебиты взрывной волной. Тяжко, поворачиваю голову в сторону — братва стоит в 10 метрах. Теперь я уже ору: «Помогите! чего стоите!» Не подходят.

Только отмотался. Сапер мне орёт: «Пенц, стоять!» Оказывается, я, когда бежал, переступил через растяжку. Вскоре прилетели вертушки. Пацанила умер прямо у дверей.

А теперь уже я поймал отходняк. Тоже ОЗМ стояла. Переступил я ее, да бог от меня отвел...

После солдатам, чтобы не болтали лишнего, медали «За боевые заслуги», тыловым шакалам, начальнику поста и главному саперу — орден.

Что тогда произошло?! Вокруг поста мины. По графику меняются карты минных полей.

Нам, когда уходим в засады, делают коридор и закрывают, перед подходом, после нашего «маяка», открывают и снова закрывают. Заминирован пост капитально. А вокруг поста сливы растут. Пацанов-саперов с вечера не предупредили. Так они со сливами во рту и остались навечно!

А разведка опять за все мстит, поливает духов в ночи.

Еще самый позорный «пост», и чифирну...

Всю разведку кидали на войну и в засады по составу, в зависимости от количества идущих духов — один взвод, два, рота, или, если много духов в караване, объединяли разведки полковые и дивизионку.

Это как раз был тот случай. Выдвигаемся на пост, по-моему, провинция Маланг. Встречаемся всеми разведбандами, и в ночи по мудреному плану тыловых горе-умников уходим или на караван какой-то, либо тюрьму освобождать; всё было, конечно, «секретно», но знали все, кроме нас. Но мне тогда было вообще безразлично.

Легенда якобы такая: бэтээры подходят к посту, с правой стороны, со стороны гор, мехи и операторы разгружают питашку и боеприпасы, а с левой мы выползаем из люков и заползаем «незамеченными мышами» на пост. Броня уходит кто знает куда, а мы под прикрытием в ночи должны внезапно напасть на духов.

Мы радостные такие, ведь редко встречались коллеги по цеху в одном месте и столько много родных лиц. Расположились только под тутовыми деревьями, распечатали питашку.

И надо заползать на второй этаж дувала. Смотрим, на парней сверху вниз, предвкушаем обед. И! Тут шелест пошел, знакомый до боли, характерный такой: шл-шлшл-шлы...

Бах! И ударило теплой взрывной волной, Валера, стоял рядом со мной, схватился за горло, из-под пальцев струилась кровь… Вот и пришла моя работа ... мины валились кучно, пост, оказывается, проистрелян, бежать некуда, брони нет... паника, крики, стоны... жгут, ИПП, промедол... жгут, ИПП, опять промедол... За 20 минут я уже просто ходил, ползать уже не мог, силы таяли... кровь рекой прям... Промедол закончился, множественные осколочные, народ воет от нестерпимой боли... Наконец подошла броня, я туда, у меня там еще 50 промедола.

Разворачиваюсь бежать к посту, до него 10 метров. Мины ложатся в кучу. Был временный сиюминутный страх, я помню его. Действия, мысли моментально: там пацаны воющие от боли! Влетел в ворота кубарем, пинком от взрывной волны... Как результат, до двадцати 200-х, до 60 раненых и 100 шприцтюбиков промедола. Комбез мокрый от пота и крови. Нас просто сдали!!! Никто даже не сомневался в этом!

У разведки особенный стиль

Разведка, во все времена — это особый клан особых людей. Офицеры, прапора, солдаты, сержанты — помимо того, что все физически и психологически крепкие парни, еще и незаурядные люди со своими талантами, способные работать, принимать и реализовывать поставленные задачи в одиночку и при необходимости могут взять всю ответственность на себя.

Никто никого не сдает, сор из избы не выносится, правила — все только в своем огороде, с остальными «в лесу» — без правил.

Бей первым, никогда не трусь, иди до конца, накрайняк свои вытащат, если нет, то замстят!

Всё, что плохо лежит, — всё наше! Эти постулаты зашиты в традициях, не говоря уже о газетном «триппере» замполита, типа «сам погибай, товарища выручай», «единство родов войск» и прочих штатных фразах…

Звания и должности офицеров внутри разведки — вещь чисто номинальная, особенно на войне, а о ней сейчас речь. Но молодой — он всегда молодой, в каком звании он бы ни был. Правда, молодой разведчик мог свободно ввалить и «построить» старослужащего любого подразделения, кроме разведрот, конечно. При любом сопротивлении молодежь билась до конца, зная, что придут за них дембеля и ввалят со всей зарплаты. Но! Без беспредела.

В случае отклонений и «передоза» наказывали внутри роты. Офицеры, как правило, не вмешивались в солдатскую жизнь вне войны. Разведка честь не отдавала никому, кроме как офицерам разведок, начальникам штабов, кэпам и комдиву. Другие офицеры, видя разведчика, обходили его, так как по уставу надо было заставить его отдать честь. А заставить разведчика — это что мертвому стихи читать. Может послать сразу, а может, чуть осмотревшись, пробить в печень.

Все разные, но притертые. Единое дружное «преступное сообщество», которое с честью возьмет свое на боевых и помимо трофеев поделится с тыловой шушерой славой своих побед, трофейными пайсами (деньгами) и безымянными орденскими книжками.

Помимо того, что в роте всё было ровно со шмотьем и бытовухой, питалась разведка достойно, за редким исключением. На войне «делились» с духами бараниной и прочими ништяками, когда возвращались в расположения, то грабили кэповскую, шакалью столовку и склады продуктовые. Чуть позже халдеи из столовок начальников, сразу по приходу отдавали доляху, и прапора со складов делали то же самое, чтобы не ломали крыши, замки и металические пруты. Это ни в коей мере, конечно, не влияло на рядовых бойцов. Так как все основные ништяки оседали у тыловых шакалов. У них даже пантацид был и то шакальский — фруктовый, а у солдат он с хлоркой. Обыкновенным солдатам частенько доставалась каша с крысиными хвостами. Ржавая вобла в металлических банках трехлитровых, 54-го года выпуска, превратившаяся в труху, да сухари 47-го года, которые хрен размочишь даже. Иногда, правда, кидали банку тушенки для запаха.

Так как мы и ходили со всеми взводами, приблизительно расклад такой: одни воины войны помимо выполнения поставленных задач проявляли инициативу, смелость, дерзость, и с ними почти всегда война заканчивается боем, орденом, зачастую посмертно. А другие четко выполняли поставленную задачу без отклонений «шаг вправо/шаг влево». Третьи, если не в составе всего подразделения, то говорили, что за нами Москвы нет, и все идем дружно спать в какой-то левый дувал, куда не то что духи не захотят, даже скорпионы ленятся.

А на поверку все орденоносцы и герои. Да и как их в Союзе отличишь?

Так вот, вернемся к традициям. Каждый разведчик обслуживал себя сам, начиная с чистки оружия, стирки и т. д. Молодежь шуршала больше по хозяйству. Хотя нам с Шурцом было незазорно отправить молодежь спать, а сами шли начистить и нажарить на роту картофана.

Заехали мы как-то в полчок, кэп запустил помыться в бане. Ну мы по ходу дела грабанули его столовую, шакалью и склады. Знатно отобедали и пошли мыть каждый свой котелок.

Народу много, очередь, но когда подходила разведка, очередь, за уважуху, расступалась.

И тут на моих глазах дембель, качок, по пояс голый, такой мышцевидный из подразделения под названием «автостадо», кидает свой котелок моему молодому и кричит: «Помой!» Молодой в драку. Тот ему подзатыльника. Я этому стадному: «Постой. Сейчас я к тебе приду в роту и поговорим». Подхожу к Шурцу, мы с ним как нитка с иголкой — то в дозоре, то в замыкании. «Сантила, одевайся». — «Чо, куда?» — «Автостадо воспитывать».

Причем кэп сам так их прозвал. А разведку — «разведбанда».

По ходу, пока он шнурует свои кеды, Сашке рассказываю, чтоб прикрыл спину, и всё. Заходим — они лычки клеят на дембель. Руки затряслись, клей пролил. Я: «Выходи в курилку раз на раз». Они видят, что нас двое, выходят, ремни на яйцах. Я: «В стоечку встань, в какую можешь! Готов?» Он: «Готов!» Бью ему в череп. Падает мордой в курилку. Недалеко ПМП, дотащили, что-то страшное. Увезли в дивизию. Перелом лобной кости. Замполиты, парторги, контрики мучали, рвали наградные, откручивали комсомольский значок, стращали письмами домой ...

Короче, наши отмазали. Да и тот парень, когда очнулся, сказал, что сам виноват и ничего на меня писать не будет. Улеглось и забылось войнушками.

Скоро дембель, начали волноваться чуть, крепче натягивали каску и подгоняли бронник.

Комдив собирает всю разведку после приказа и так по-отечески просит сходить на войну. По неписаным законам разведки, после приказа на войну можно не ходить. «Да не вопрос, батя, сбегаем, по два бронника наденем и сбегаем…»

Чем сердце успокоилось

А теперь о самом тяжком моменте моего Афгана. Сейчас поймёте.

ИЛ 76-й, трудяга-работяга, под парами. Тут же стоят лучшие воины войны, 150 человек, в две шеренги лицом к лицу. С открытыми дипломатиками, куплеными за чеки. Ходят тыловики и проверяют, как бы не прихватили землицы афганской с собой. Позор им с натуры!!!!

Доходит до меня кэп, роется в дипломатике. А у меня там тельник с коротким рукавом, маме платочек, девушке духи и 300 с копейками чеков. Я был самый высокооплачиваемый сержант роты — Пинцет. «Что, Кравт, тельничек-то с молодого снял?» Я ему: «Товарищ полковник, я что тут, за 20 месяцев боевых тельник себе не заслужил?» Он: «Ах, ты еще оправдываешься! Выйти из строя!» Вышел.

Команда: «На-пра-на-ле-во!», «К самолету!»

А я стою один на взлетке, аппарель еще открыта, вижу пацанов, с грустью смотрящих на меня. Голос: «Кравт, ко мне!» Рыжий орет, усатый, начальник штаба, поднимали его как-то на горушку, в принципе, ничего мужик. Он там что-то шепнул кэпу, уважал меня.

Мне: «Кравт, в самолет!» Разворачиваюсь, иду, не веря в происходящее. Орет опять: «Кравт, ко мне!» Я шел его убивать Он: «Кравт, сынок, не дерись на гражданке — посадят! Беги к своему отцу!»

А я не могу идти. Ноги налились свинцом! Пацаны кричат: «Пинцет, ну что ты, давай быстрее!» Еле доковылял, обнялись!.. Летим — по громкой: «Наш самолет перелетает границу Союза Советских Социалистических Республик!» Все друг на друга, вой, крик, слёзы... Правда, не послушался я начальника штаба!..

Домой вернулся через месяц после пересечения границы. Обнялись с батей. От радости сдавил его. И врезультате — трещина двух ребер. Зашил тело в мокрое полотенце вафельное. Сам отца сломал, сам его и починил.

Мы такие Рембы все, сам черт нам не брат, а в глазах сталь.

Батя налил нам по стакану, бахнули, и он молвил: «Пацаны, доживите до сорока пяти, посмотрите, как вас останется мало». Мы тогда даже не поняли, о чем он.

В то время мы, конечно же, не представляли, какую атомную закалку тела и духа дали нам воздушно-десантные войска, служба в разведроте, Афганистан.

Проходя все перипетии жизни, так, как было там, никогда не было и не будет. Если что-то случается в жизни этой, я вспоминаю Маланг и мне легчает.

Да, нас осталось мало, кого-то оставили за речкой, кто-то погиб на гражданке, спасая людей, кого подкосило здоровье, кто прошел тюрьмы и ссылки, а кто и не обошел рокового ствола. В целом я благодарен Афгану — за опыт, закалку. В 20 лет я уже считал себя непобедимым.

Жаль только ушедших в мир иной пацанов, покалеченных войной, их родных и близких.

К духам ненависти нет, они были такие же воины. А уж если попадутся на тропе войны, тогда уж кто ловчее. Причем самих афганцев был небольшой процент, в основном пакистанцы, американцы, европейцы. Против нас воевали 30–45-летние мужики, наемники.

А на гражданке я так и не прижился, можно сказать. Среди нас нет успешных людей. Если есть, я их не знаю.