Доктор политических наук Наталья Великая: самая популярная партия в России – это… Никакая

До выборов в Госдуму, запланированных на сентябрь 2021-го, осталось меньше года. Всё та же многопартийность, всё та же борьба почти без борьбы. Эту традиционную для России партийно-политическую систему обозреватель «АН» обсуждает с Наталией ВЕЛИКОЙ – доктором политических наук, деканом социологического факультета РГГУ, заместителем директора Института социально-политических исследований РАН. В основе её рассуждений – мониторинг общественного мнения «Как живёшь, Россия?», ежегодно проводимый в институте с 1992 года под руководством профессора В.К. Левашова.

– Самая популярная партия в России – это…

– Никакая. Именно такой вариант ответа – «ни одна из партий» – является самым популярным на протяжении последних десяти лет. В этом году он достиг своего пика – 46%. Вдумаемся: почти половину населения не устраивает ни одна партия, парламентская или внепарламентская. Партии и Госдума традиционно пользуются наименьшим доверием населения среди гражданских и политических институций (наибольшим доверием пользуется президент, хотя и этот показатель снижается с 2015 года – сейчас он составляет около 60%).

– А нуждается ли эта половина населения в какой-нибудь новой партии? Может, им президента достаточно?

– Не поспоришь с тем, что представления о государстве носят в России преимущественно персонализированный характер. Более трети населения в качестве предпочтительной формы правления называют президентскую республику и только 10% – парламентскую. Такая модель изначально предполагает перевес в пользу президентской власти, исполнительной власти, что затрудняет развитие партий. А поскольку мы пришли уже к суперпрезидентской модели, надеяться на то, что партийная система будет в ближайшее время активно развиваться и отвечать чаяниям граждан, не приходится.

Госдума в нынешних реалиях – сателлит исполнительной власти. Именно она, исполнительная власть, инициирует большинство принимаемых в Госдуме законов, тогда как депутатское законотворчество либо тщательнейшим образом корректируется в администрации президента, либо не приводит ни к каким результатам. Допустим, в бюджете появились дополнительные деньги – и кто вносит законопроект об индексациях пенсий? Президент. Кто принимает решение о выплатах на детей в пандемию? Президент. И кого после этого люди будут любить?

Глядя на прямые линии Путина с народом, мы видим: люди обращаются к президенту с мольбами, уповают в первую очередь на него, а не на губернаторов, мэров или депутатов. Причём обращаются с такими просьбами, на которые должны бы отзываться местные, муниципальные, чиновники. Доминирование исполнительной власти сопровождается доминированием федеральной власти над муниципальной и региональной. 68–75% граждан считают, что не могут влиять на политические процессы в стране, – соответственно, апелляция к президенту вполне объяснима. Почти половина граждан полагают, что В. Путин должен участвовать в выборах 2024 года.

– Декоративен не только парламент – декоративна сама российская многопартийность. КПРФ, ЛДПР, «Справедливая Россия» – все три оппозиционные думские партии не борются всерьёз за победу над «Единой Россией», довольствуясь своими нишами.

– Не буду столь категоричной. Мы не вправе ожидать этого от них, потому что они ограничены системой, её институциональными рамками. Да, народ устал от одних и тех же лиц во главе партий. Да, многие из них пришли в политику даже раньше Путина, сильно раньше. Да, за каждым из них тянется шлейф в том числе негативных ассоциаций. Однако всё это вопросы не только к ним, но и к людям за Кремлёвской стеной, которым выгодно, что конкурентами президента выступают политики, не способные в действительности составить ему конкуренцию.

Впрочем, и сами партии препятствуют продвижению наверх новых лиц. Формирование избирательных партийных списков недостаточно понятное, недостаточно открытое (к слову, меня как женщину не устраивает, что в списках непропорционально мало женщин, а на первых партийных позициях – ещё меньше, почти нет). А главное, списки для голосования у нас жёсткие, избиратель не может обозначить свои приоритеты внутри списка. Значит, все решения имеют внутрипартийный характер, не ориентированы на граждан.

Между тем приток новых людей в политику происходит, и значительный. А именно – через муниципальный и региональный уровни. И речь не только о поисках тёплого местечка, но и об искренних людях, которые пробуют менять ситуацию. Это подтверждает состав региональных законодательных собраний, где представленность оппозиции выше, чем на федеральном уровне.

– Отражают ли официальные результаты думских выборов более-менее реальную картину голосования и электоральных предпочтений?

– Мне бы хотелось, чтобы в нашей стране, говоря о чистоте выборов, перестали произносить это выражение – «более-менее». Либо выборы честные, либо нет. Рассуждать, а «насколько» они нечестные, а «много или мало» пририсовали, «много или мало» бюджетников насильно привели на участки, «много или мало» было «каруселей» и «вбросов», – дело неблагодарное. Мы знаем, что всё это происходит. На выборах в Госдуму 2016 года в некоторых субъектах Федерации на сотне избирательных участков результаты были абсолютно идентичны, до сотой доли процента. Давайте зададим друг другу вопрос: так бывает? Нет, не бывает.

Партии, в том числе парламентские, часто обращаются в суд, но лишь в исключительных случаях он принимает решение о проведении повторного голосования. Стандартное решение суда таково: «Нарушение не повлияло на исход голосования». Судебная система работает в интересах, как правило, одной партии. И избиркомы тоже. Недавно в Нижнем Новгороде кандидат, снятый с выборов из-за якобы недействительных подписей за его выдвижение, привёл в суд людей. «Это наши подписи, они действительны», – говорят люди. «Вы заинтересованы в том, чтобы он баллотировался?» – спрашивает судья. «Конечно! Для того мы и подписались!» – говорят люди. «Если вы заинтересованные свидетели – значит, я не могу принять ваших показаний», – заключает судья. Театр абсурда. Здравому объяснению это не подлежит (кстати, суды в антирейтинге доверия идут на втором месте после Госдумы и партий).

Соответственно, сравнивать электоральные предпочтения с результатами выборов бесполезно: в нашей стране эти вещи не сильно связаны друг с другом. Рейтинг доверия к ЕР за последние два-три года упал с 22 до 15%, но это не значит, что её результат будет таким. Сколько людей из той половины населения, которая не поддерживает никакую партию, проголосуют за ЕР? Думаю, немало. Когда собственных предпочтений нет, часто граждане голосуют по рекомендации начальства.

– Официальная явка на думские выборы в 2016-м составила меньше половины – 47, 9%, на 12% ниже, чем в 2011-м. Что это означает?

– ЕР интерпретирует это в свою пользу: мол, если люди не ходят на выборы – значит, их всё устраивает. Лично я думаю иначе: столь массово люди игнорируют политические процедуры только тогда, когда не доверяют результатам голосования. Проще говоря, не доверяют власти. Низкая явка – удар по легитимности политической системы. Люди в большинстве своём думают: «С государством щей не сваришь. Если сваришь – отберёт». Это сказывается на гражданском участии в широком смысле слова.

– А чем опасна утрата легитимности? Цветной революцией?

– Под цветными революциями мы понимаем такие, которые привносятся извне, спонсируются заграницей. Россия скорее должна опасаться внутреннего недовольства. Оно зреет. Наиболее конфликтная сфера нашего общества – социально-экономическая. Большинство граждан считают, что все экономические реформы осуществляются не в пользу простого населения. Конфликт между простым населением и властью – налицо. Главные страхи граждан связаны с материальным благополучием. На втором месте – страхи, касающиеся непосредственного взаимодействия с властью: давление, несправедливые суды, высокий уровень коррупции.

Правящую политическую партию даже нельзя назвать политической и правящей партией в строгом смысле. Это полукорпоративная лоббистская структура, задача которой – поддерживать крупный бизнес, государственные корпорации. В свою очередь, слабость системной оппозиции чревата укреплением оппозиции несистемной.

– Стоит ли ожидать дальнейшего падения рейтинга ЕР из-за пандемии?

– Если оно произойдёт, то не будет связано с пандемией. Реакция общества на пандемические проблемы очень любопытна: оно впервые доверяет региональной власти сильнее, чем федеральной. Региональным начальникам пришлось больше работать – отсюда и рост их рейтинга. А большинство из них, напомню, – члены «Единой России».

– ЕР размахивает именем президента, КПРФ – социализмом, СР – социал-демократией, ЛДПР – русским национализмом. А тех, кто размахивал бы либерализмом, в Госдуме нет – это следствие субъективных факторов? Или же объективно нет в обществе значительного запроса на либерализм?

– Если под либерализмом понимается не интерес к ЛГБТ-сообществу, как у нас делается, а свобода предпринимательства, рыночная экономика, права и свободы человека, то запрос, конечно же, есть. Однако выразителем такого запроса, особенно по части экономической политики, себя позиционирует «Единая Россия» (и отчасти ей это удаётся: не за социалистов же голосовать крупному и среднему бизнесу), а потому она не пускает других игроков на этот фланг. Вы спрашиваете о либеральной партии, но, на мой взгляд, страна сегодня нуждается прежде всего в консолидированной левой партии – сильной, многочисленной, эффективной. «Класс собственников» у нас маленький. Большинство людей – бедные и те, кто балансирует на грани бедности. Около 60% россиян не имеют никаких сбережений, а те, кто имеет, в массе своей потратят их в течение полугода, потеряв работу. Ситуация складывается так, что 80% трудоспособных россиян будут жить на нищенскую пенсию, получая, если повезёт, помощь от родных. Россия нуждается в социал-демократическом повороте – пора уже оглянуться на простых людей, на общество в целом, а не только на тех, кто качает нефть.