Последний большой опрос об отношении россиян к светлому дню 7 ноября ВЦИОМ проводил в 2008 г.: треть населения отмечала именно годовщину Великой революции, ещё треть – просто старый праздник, остальные вообще не праздновали, полагая дату трагической. Если бы исследование проводили сегодня, особенно среди молодых, получился бы большой процент тех, кто вообще не отличит 7 ноября от 6-го или 8-го. Появились и такие, кто уже толком не объяснит, кем был Ленин. Это ни в коем случае не признак деградации (те же «незнайки» владеют тремя языками, едят только натуральное и путешествуют одни по Филиппинам), но вполне конкретный признак, что общество меняется. Тогда почему опрос, посвящённый 25-летней годовщине Всесоюзного референдума о сохранении СССР, показывает, что 64% россиян сегодня проголосовали бы за сохранение Союза?
На самом деле опросы на тему отношения к революции, СССР или правительству мало о чём говорят. А подлинным показателем трансформации страны являются ценности людей и их экономическое поведение. Воспринимает ли человек своё здоровье как капитал? Относится ли он к лечению как к инвестициям, а к отдыху – как к ремонту? Возможно для него 8 часов в день проводить на нелюбимой работе и чувствовать себя свободным? Особенно когда есть выбор и многие люди им пользуются.
Не всё идёт по плану
Не существует ни одного, ни десяти важнейших событий, превративших СССР в Россию-2019. Эта великая трансформация происходила по капле, и бессмысленно спорить, какая именно капля переполнила стакан или окончательно поменяла цвет булькающей в нём жидкости. Как говорил Мамардашивили, событие можно считать завершённым, когда из него извлечён смысл и вероятность его повторения исключена. Значительная доля россиян в 2019 г. тоскует по Сталину? Значит, сталинская эпоха не завершена.
25 декабря 1991 г. замена советского кумачового флага над Кремлём на российский триколор ознаменовала распад крупнейшей в мире империи. Историки обречены на вечный спор, когда этот процесс стал выраженным: в 1989 г., в 1986-м или ещё раньше. Но бесспорно, что все тенденции оформились в события и явления в течение одного 1991 года.
В январе Центр не сумел вернуть контроль за Литвой, Латвией и Эстонией, несмотря на ввод войск и беспорядки в Вильнюсе и Риге. В Вильнюсе при штурме телецентра «Альфой» и псковскими десантниками гибнут 13 жителей и советский офицер, в Риге – четверо погибших при противостоянии лояльной сепаратистам милиции и рижского ОМОНа, направляемого из Москвы. Пролитую кровь ставят в вину Горбачёву, а вскоре и в РСФСР воцарилось двоевластие: с одной стороны, президент Советского Союза Михаил Горбачёв, с другой – избранный в апреле 1991 г. президент РСФСР Борис Ельцин. Попыткой реставрации советского консерватизма стал августовский путч ГКЧП, после которого Горбачёв сложил с себя полномочия – сначала лидера партии, а потом страны. А в декабре главы России, Украины и Беларуси собрались в Беловежской Пуще, распустили СССР и создали Содружество Независимых Государств – политико-экономический блок 11 бывших союзных республик.
Казалось бы, страница истории уверенно перевёрнута: с постамента на Лубянской площади низвергают бронзового Дзержинского, Компартия запрещена. Как бы не так! Не прошло и года, как Конституционный суд запретил отбирать у коммунистов собственность. А 28-летний музыкант из Омска Егор Летов, уже тогда глыба социального рока, в 1993 г. вновь собрал группу «Гражданская оборона» и вдруг стал одним из лидеров национал-коммунистического рок-движения «Русский прорыв».
Хотя при коммунистах Летова принудительно отправляли в психбольницу, где после «лечения» неулептилом он временно ослеп: «Я впервые столкнулся со смертью или с тем, что хуже смерти. После введения чрезмерной дозы этих лекарств типа галоперидола человек должен мобилизовать все свои силы, чтобы контролировать своё тело, иначе начинаются истерика, корчи и так далее. Если человек ломается, наступает шок; он превращается в животное, кричащее, вопящее, кусающееся. Дальше следовала по правилам «привязка». Такого человека привязывали к кровати и продолжали колоть, пока у него не перегорало «по полной». Пока у него не возникало необратимого изменения психики».
При этом Летов оставался сторонником СССР: «Идеи коммунизма для меня были самоочевидны с детства как понятия добра, справедливости, равенства, братства». Выходец из рабочей семьи, после школы работавший штукатуром на стройке, он называл себя «советским националистом». Но писал песни вроде «Я убил в себе государство» и «Всё идёт по плану», из которых, казалось бы, сочится непримиримый антикоммунизм.
Конвульсии системы ценностей сотрясали не только Летова. Не особо понимая происходящую со страной трансформацию, народ питался надеждой, что у нас скоро станет, «как на Западе». К гиперинфляции, безработице и задержкам зарплат подавляющее большинство россиян оказалось не готово, а появление класса крупных собственников они восприняли как несправедливость и «воровство у народа». Недовольство «шоковыми реформами» привело на митинги коммунистов, казаков и монархистов, а иконы соседствовали с портретами Сталина и Николая II. В состоянии фрустрации тоска по империи оказалась более сильной, чем желание жить, «как на Западе». Но замерять все эти настроения посредством социологических опросов – всё равно что брать интервью у больного ангиной с температурой за 40. Через пару дней жар спадёт, и человек заговорит совсем иначе. Изменение ценностей надо изучать на менее заметных вещах.
Солнечный удар
В 1994 г. в деревне Сологубовка недалеко от Невского пятачка под Ленинградом начали возводить крупнейшее в мире военное кладбище, чтобы захоронить 80 тыс. германских солдат и офицеров, погибших во время блокады Ленинграда в 1941–1944 годы. Советские власти отказывались даже обсуждать подобные идеи. Хотя всю затею был готов оплачивать «Народный союз» – очень влиятельная в Германии общественная организация, опекающая около 800 военных кладбищ в 40 государствах.
Однако в Сологубовке, Лезье, Мге, Кировске жили десятки ветеранов войны, которые свято хранили память о погибших фронтовиках, а всё, что связано с немецкими оккупантами, привыкли клеймить позором. Появился даже телерепортаж, будто спустя 60 лет немцы захватили Невский пятачок. В парке при кладбище поставили скульптуру немки Ирсы фон Ляйстнер «Трагедия войны»: женщину с мёртвым младенцем на руках, которую ура-патриоты тут же окрестили «немецкой Родиной-матерью». Пришлось доказывать, что в камне воплощена реальная жительница Сологубовки Ульяна Финагина, которую немцы расстреляли в 1941 г. на глазах у всех жителей села – она не выдала провокатора, который пришёл в её дом будто бы от партизан. У Ульяны было пятеро детей, в том числе и грудная дочь, которую ей приносили кормить перед казнью. Дочка тоже не выжила.
Изменения ценностей наступили, когда несколько стариков из Сологубовки съездили в Германию по приглашению «Народного союза», увидели, в какой чистоте немцы содержат могилы наших. Причём за пристанищем солдат Первой мировой и при Гитлере следили очень хорошо.Даже в консервативной Баварии издана Книга памяти советских воинов, проведена компьютерная обработка данных на полмиллиона военнопленных, установлены места их захоронений. Не то чтобы немцев в Сологубовке стали встречать хлебом-солью, но пещерные стереотипы развеялись необратимо. Ни одной могилы на кладбище не осквернено по сей день.
Или вот такой штришок эпохи: 7 апреля 1995 г. столичный СОБР штурмом взял квартиру на Петровке, 19, где криминальный авторитет 36-летний Сергей Мамсуров (Мансур) захватил в заложницы двух женщин. Все трое погибли. Вроде бы ничего особенного, в 1990-е случались разборки куда более кровавые. Но именно об этом эпизоде нередко вспоминают деловые люди, рассуждая, как менялся деловой климат.
Сергей Мамсуров родился в благополучной и относительно зажиточной семье: отец – заслуженный морской офицер, мама – преподаватель испанской словесности в ЛГУ. Серёжа с отличием окончил школу и поступил на экономический факультет университета, получил звание мастера спорта по дзюдо. В начале 1990-х он уже в Москве: коммерческий директор крупной фирмы, элегантный завсегдатай модных клубов и, по слухам, «крыша» вещевого рынка ЦСКА. Своего статуса он особо не скрывал и цитировал плохонькие стишки, которые тем не менее закрепили за ним славу бандита-трубадура.
В 1990-е об организованной преступности подробно рассказывали самые респектабельные СМИ. Помимо читательского любопытства удовлетворялась потребность бизнеса знать «расклад». Ведь, разрешив в стране частное предпринимательство, государство не подготовило никакой базы для разрешения неизбежно возникающих конфликтов. Равнодушная и насквозь коррумпированная милиция, рутина в судах, отсутствие адекватных законов, разгул криминала – первые бизнесмены оказались в положении штрафников, выпущенных на минное поле.
Когда договорённости заключаются в устной форме, а деньги даются под честное слово, нужны гарантии на том же уровне. Де-факто роль регулировщиков деловых отношений в переходный период взяли на себя бандиты. И в целом они успешно с ней справились. Другое дело, что этому институту не хватало стабильности и предсказуемости. Поэтому история Сергея Мамсурова вызвала шумную полемику о том, что с бандитами дела иметь нельзя, кем бы они ни прикидывались. Был бы Мансур обычным отморозком – никого бы штурм на Петровке не впечатлил.
Его подельники на суде уверяли, что всему виной наркотики: «поэт» подсел на кокаин, а потом на более сильный крэк. Под кайфом любил пострелять в стену квартиры из пистолета. В приступе ярости он стал скор на расправу: пытал, убивал и расчленял людей в квартире своей подруги. Он сжёг в камине останки архитектора Алексея Галанина, который затянул сроки ремонта. Считается, что Мансур убил и своего покровителя, крупного авторитета Леонида Завадского: вдруг выстрелил ему в голову в конце разговора, а ошарашенному охраннику бросил: «Так надо». Во время штурма СОБРа он прикрывался любовницей, как живым щитом. «Можно ли вести с такими людьми дела?» – снова спрашивали себя предприниматели, прочитавшие разбор полётов в «Коммерсанте». И к началу 2000-х бандитские «крыши» стали массово вытесняться чиновничьими.
В 1994-м 25-летняя журналистка Дарья Асламова опубликовала книгу «Записки дрянной девчонки», в которой описала свои амурные похождения, с юмором изобразив кавалеров – известных политиков, актёров, бизнесменов. Дело даже не в том, что это, вероятно, первые эротические мемуары в самой читающей стране мира. Творчество Асламовой, хоть и критиковалось за безвкусие, несло в себе новую философию раскрепощённой постсоветской женщины.
В 1980-е закладным камнем эмансипации стала повесть Владимира Кунина «Интердевочка», после которой мышление валютной проститутки с широкой русской душой стало если не ближе, то понятнее миллионам читательниц. Но героиня Кунина тащила на себе вериги вины, страдала и погибла. А у Асламовой нет ни малейших признаков рефлексии, когда она рассказывает, приправляя матерком, подробности совокуплений и выжимания из мужчин всевозможных преференций. Советской женщине и в голову не пришло бы испытать гордость, прочитав рядом с телефоном в общаге: «В 526 комнате живут шлюхи».
Не желая «ходить в драных юбчонках и курить болгарские сигареты», свою мораль Асламова называет «кошачьей»: «Когда меня изнасиловали в плену в Нагорном Карабахе, я лишь подивилась внезапному изгибу судьбы. Какая чудесная история сама плывёт мне в руки! Настоящий боевик со всеми атрибутами: красотка журналистка, захваченная в плен коварными злодеями, засада на дороге, перестрелки, счастливое освобождение и убийство всех врагов. Испытав восхитительное чувство ужаса, я тут же села писать репортаж. Меня всегда удивляли женщины, рыдающие после изнасилования месяцами и бегущие на приём к психиатру. Что случилось, то случилось. Надо перешагнуть через неприятность и идти дальше». Легализовав кредо авантюристки, она без осуждения подмечала, что люди, сделавшие блестящую и быструю карьеру, обычно принадлежат к породе умных лгунов.
Нельзя утверждать, что Асламова, Мансур или ветеран вермахта Андрей Блок, написавший иконы для Успенского храма в Сологубовке, изменили Россию сильнее, чем вхождение в ВТО или Хасавюртовский мир. Трудно оценивать их влияние и с точки зрения принесённого в мир добра. Но вряд ли кто-то будет спорить, что на падение империи в 1917-м повлияли пьесы Горького, расширение черты оседлости или объявление анафемы кумиру интеллигенции графу Толстому. Все эти события изменили ценности людей. А если представления человека о добре, справедливости и здравом смысле противоречат векторам государственной политики, то человек может достать из мостовой булыжник. Хотя в учебниках среди основных причин указаны голод, война и народная бедность.
Пошли на новый круг
Но давайте разберёмся.Как уже рассказывали «АН», по подсчётам экономиста Станислава Струмилина, с учётом невысоких цен на продукты питания российский рабочий в 1913 г. зарабатывал больше всех пролетариев в мире, кроме американского. При этом он отдыхал 100–110 дней в году – американцу такая роскошь не снилась. Прямые налоги на одного рабочего в России были тоже самыми низкими в мире: в 3–4 раза ниже Франции и Англии. Тем не менее 9 января «благословенного» 1913 г. в Петербурге бастовали 90 тыс. рабочих. Их представления о справедливости требовали напомнить о 8‑й годовщине Кровавого воскресенья, когда расстреляли мирную демонстрацию, идущую с иконами к царскому дворцу. С начала Первой мировой войны зарплаты выросли вдвое, а цены – в 4–6 раз. Тем не менее к концу 1916 г. квалифицированный столичный рабочий на оборонном заводе получал 5 руб. в день, чернорабочий – 3 руб., в то время как фунт чёрного хлеба стоил 5 коп., говядины – 40 коп., сливочного масла – 50 копеек. Историки единодушны: в России в 1916 г. выдался отменный урожай хлеба, а мяса, угля и дров имелось в избытке. Но властям не хватало лишь способностей решить вопросы с логистикой, хотя районы добычи и транспортировки угля не были охвачены войной. Почему-то месяцами не могли договориться с бастующим профсоюзом железнодорожников и мобилизовать население на очистку путей от снега. Вместо этого у крестьян-коробейников, которые везли в Москву продукты на продажу, полиция отбирала еду. А ведь челноки могли бы накормить города, сбив баснословные цены на продукты.
Почему качество управления было столь низким? Во-первых, ключевые посты занимали чьи-то дяди, племянники и однополчане – и отнюдь не по способностям. Премьер-министром в январе 1917 г. назначают 66-летнего Николая Голицына, который с 1903 г. не имел серьёзной управленческой практики, но был известен императрице по комитету помощи военнопленным. Та же история с главой МВД Александром Протопоповым: креатура государыни-матушки, чуть не ежедневно вызывал дух Распутина. Военный министр Михаил Беляев тоже был назначен под давлением Александры Фёдоровны и имел прозвище Мёртвая голова. Во-вторых, сами чиновники не верили, что их действия могут иметь судьбоносные последствия – ведь монархия была всегда, а значит, будет и дальше.
В феврале 1917 г. Николай II радовался отъезду из Петрограда в ставку: «Мой мозг здесь отдыхает, ни министров, ни хлопотливых вопросов, требующих обдумывания. Я считаю, что это мне полезно…» Государь почему-то не понимал, что главная защита монархии – укоренившийся в народном сознании стереотип «хороший царь – плохие бояре». По словам директора президентского фонда по научной работе Никиты Соколова, самодержец не боялся обнаружить свою некомпетентность, а приближение Распутина считал своим личным делом. Брусиловский прорыв был остановлен им по требованию императрицы, поскольку Распутину было видение. А через два месяца Александра Фёдоровна пишет мужу: «Он просит тебя начать наступление в районе Риги, говорит, что это необходимо…» Очередной призыв начали в разгар полевых работ. Для Петра I это было бы в порядке вещей, и никто бы не вякнул. Но в Зимнем, похоже, не заметили, что к 1917-му страна изменилась.
Казалось бы, команда Михаила Горбачёва, начав перестройку в 1980-х, как раз чувствовала исходящие от страны токи. Но реформы в экономике даже полумерами называть трудно. Камнем на бюджете висели закупки продовольствия: при самой обширной в мире площади чернозёмов на СССР приходилось 15% мирового импорта зерна. Тут бы запустить новый НЭП, дать крестьянам хоть какие-то стимулы производить больше и качественнее. Вместо этого миллиарды рублей заливали в механизацию совхозов Нечерноземья. Треть бюджета улетала на поддержание цен на продовольствие, в пачке масла было 72% дотаций.
В 1989 г., когда страну мучил жесточайший дефицит бюджета, усугублённый низкими ценами на нефть, в полтора раза увеличили расходы на вновь начинаемое строительство. Как пишет экономист Егор Гайдар, финансы рассматривались руководством отраслей, предприятий как элемент неизбежной, но скучной бухгалтерии. Своя «мёртвая голова» руководила половиной министерств. А кадровую политику прекрасно характеризует запись в протоколах Президиума ЦК КПСС «О товарище Засядько»: «О Засядько: говорят, перестал пить. Тогда его министром на Украину». Сам Горбачёв вспоминает о невиданной закрытости финансовых показателей страны: даже ему с Рыжковым, членам политбюро, Андропов отказал в просьбе ознакомить с состоянием бюджета: «Ишь чего захотели. В бюджет я вас не пущу».
Горбачёв при всей своей демократичности не рискнул пойти на либерализацию цен даже к концу 1989 г., когда в относительно свободной продаже находилось лишь 11% товаров народного потребления. А телевизоры, утюги и даже бритвенные лезвия нужно было доставать. При этом не слишком изменилась практика «братской помощи» странам соцлагеря, которая воспринималась ими просто как плата за лояльность. Правитель нефтедобывающей Румынии Николае Чаушеску незадолго до свержения упрекал СССР: почему, мол, Бухарест получает всего 5–6 млн т советской сырой нефти, а соседние страны в 2–3 раза больше?
В результате настоящие рыночные реформы стартовали только через 6 лет после объявления перестройки, когда уже ни о какой «бархатной революции» не могло идти речи. Страну буквально накрыло волной перемен и потащило по 1990-м годам, словно ребёнка по каменистому дну. Неудивительно, что у него остались шрамы, которые ещё долго будут тянуть назад – к директивным ценам, дефицитным продуктам и карательной психиатрии. Но власти почему-то снова не видят, что ключевые ценности изменились, и путают подлинные стремления человека с вредными привычками, от которых он хочет, но не может избавиться. И это снова может выйти боком всей стране.
Вы страной не ошиблись?
В 1989 г. социолог Юрий Левада сформулировал тезис, что СССР разваливается по мере ухода поколений 1920–1940-х годов рождения, для которых в понятие «советский» вкладывались смыслы «новый», «передовой», «независимый», «морально устойчивый». А молодёжь застойных десятилетий была уже прозападно ориентированной.
НО ЗАМЕРЫ 1994 г. показали, что советский человек никуда не исчез. Оказалось, что демократические преобразования большинство россиян считают «бардаком», предпринимателей – «ворами», а вместо благополучной европейской страны с растущим уровнем доходов видят Россию сильной державой, от которой многое зависит в мире. Зато в начале нулевых молодой россиянин вдруг стал другим, хотя на дворе не наблюдалось значимых политических и социальных изменений. По словам профессора Вадима Радаева из НИУ ВШЭ, «новые взрослые» почти не пьют алкоголя, не увлекаются религиями, зато вполне себе карьеристы. Причём большинство работают ради повышения благосостояния, а вовсе не для «реализации своих возможностей». Они хотят чувствовать себя комфортно во всех смыслах, и их трудно, как советских предшественников, развести на слово «надо». Зачем надо? Кому надо?
Конечно, среди родившихся в 1982–2000 гг. немало беспутных алкоголиков или набожных патриотов. Но честная социология лишь отслеживает влияния и тенденции, прогнозируя, каким будет наиболее распространённый городской тип. Получается, что неплохо начитанный, способный самостоятельно разобраться в проблеме, равнодушный к алкоголю, религии, пропаганде и авторитетам, центрированный на себе, своём здоровье и детях, неагрессивный, стремящийся к личному комфорту и счастью. Что он мало похож на советского человека, заметно без лупы.