Художественный руководитель Театра имени Андрея Миронова, народный артист России Рудольф ФУРМАНОВ отмечает в этом году две круглые даты: 80-летие и 60-летие творческой деятельности. Тридцать лет назад он создал в Петербурге Театр имени Андрея Миронова. Основал Российскую национальную актёрскую премию «Фигаро». В его театре открыты настоящий музей и художественная галерея, посвящённые российскому актёрскому искусству ХХ века, а также Книжная театральная лавка писателей.
– РУДОЛЬФ Давыдович, с чего же всё началось?
– Когда я только начинал творческую жизнь, такой профессии, как антрепренёр, не было. Она закончилась вместе с Октябрьским переворотом, а возродилась только в конце 50‑х годов прошлого века с наших театральных концертов.
До сих пор встречаю зрителей тех наших концертов! Им выпала редкая по тем временам возможность попасть на лучшие спектакли Миронова, Папанова, Леонова, Лебедева, Стржельчика, Райкина, слушать Товстоногова и Марка Захарова. С нами работали совсем молодые Леонид Трушкин и Валерий Фокин. И ни один наш концерт не был халтурой!
Недавно мне на спектакль в Театр им. А. Миронова зрители принесли бережно собранные альбомы с фотографиями наших концертов в Северном проектно-конструкторском бюро в 1982–1987 годах. Боже мой! – Зиновий Гердт, молоденькая Крючкова с гитарой, Николай Караченцов, Константин Райкин, Людочка Чурсина, Олег Басилашвили, Алиса Фрейндлих с Юрием Соловьём, Яковлев, Ульянов. Действительно, лучшие из лучших. Вся Россия была тогда нашей сценой: Сахалин, Таганрог, Петропавловск-Камчатский, Рига, Ставрополь, Красноярск, Тува, Донецк, Донбасс, весь Карельский перешеек, Липецк, а залы – от БКЗ «Октябрьский» и «Россия» до цехов на «Красном треугольнике». На «Треугольнике» и в Сосновом Бору были, кстати, наши первые концерты с Андрюшей Мироновым.
– Есть ли разница в отношении к артистам тогда, в 60–80-е годы ХХ века, и сейчас, во втором десятилетии уже ХХI века?
– Я видел, как обожала публика Вадима Медведева, игравшего в кино Евгения Онегина и Телегина в «Хождении по мукам». Я помню, как в Пскове зрители поднимали на руки машину, в которой он сидел. Помню, как подходили к Валерию Золотухину подписать его очередную новую книгу и несли ему молоко и творог: «Боже мой, вы такой худенький, поешьте, пожалуйста!», пирожки специально пекли, чтобы угостить любимого артиста. Наверное, было больше наивности, чистоты и любви. Невозможно было пройти спокойно по улице с Евгением Леоновым...
Я помню, как мы с Николаем Караченцовым и Алисой Фрейндлих оказались с концертами в Западном Берлине, в тот самый день, когда разрушали Берлинскую стену. Вся их жизнь проходила на моих глазах, им я посвятил свою первую книгу.
Твёрдо знаю, что то моё концертное время было для меня самое счастливое.
– Было много и забавного в тех ваших гастролях по всему Советскому Союзу?
– Было много откровенно смешного. В одном городе, где мы были с концертами с Мироновым, у меня было большое вступительное слово, я любил представлять Артиста. И вот после концерта Андрюша раздаёт автографы, и смотрю – ко мне тоже подходит зритель и благодарно так протягивает книгу: «Хорошо говоришь. И говоришь – как пишешь. Подпиши!» Я читаю название… «Чапаев»! Фурманова!
Что тут было с Андрюшей! У Миронова началась истерика!..
– Сегодня уже и у вас, артиста и создателя Театра Рудольфа Фурманова, берут автографы.
-Меня узнают благодаря фильмам и сериалам, в которых я снимался. А я… я стесняюсь. Клянусь!
– Почему?
– Я человек верующий. Не раз говорил – уверен, что Бог меня ведёт по жизни. Может быть, потому, что в полтора года, ещё до войны, я остался сиротой. Моя мама умерла от туберкулёза, отец ведь оставил её вскоре после моего рождения. Единственным человеком, который знал мою маму при жизни, был Георгий Капралов, помните, был такой знаменитый ведущий «Кинопанорамы», мой родной дядька женился до войны на его матери.
Я всё время сомневаюсь в себе. То ли я делаю? Так ли делаю? Почему это мне даётся легко, а вот это трудно? Сегодня, накануне 80-летия, хочется сказать, что, я не такой, каким меня воспринимают. Кто-то меня боится. За что – не знаю. Возможно, потому что завидуют. Но Бог подарил мне одно качество. Я совестливый человек.
К сожалению, в нашем окружении – и гражданском, и театральном – сегодня отсутствуют такие слова, как благодарность и совестливость. Мне действительно неловко, когда меня узнают на улицах. Я не могу отказать в автографе. И никогда не думал, что буду получать так много писем, где совсем молодые люди благодарят за театр, за мои книги.
– Вы создали первый в России негосударственный репертуарный театр с контрактной труппой. Эта модель кажется универсальной и даёт широкие возможности…
– Никто не хочет понять, что в нашей стране давно назрели театральные преобразования. Только выясняют отношения друг с другом. Борются за власть в культуре или, как теперь модно говорить, – за кураторство. Очень хочется им «рулить» всем театральным процессом. Раньше авторитетами в культуре и в театре были режиссёры, руководители театров, большие актёры – Товстоногов, Черкасов, Любимов, Лихачёв… А теперь – кураторы.
Если говорить о государственной системе театрального дела в России, то она ужасна, прогнила насквозь. Да, есть рецепт. Надо переходить на контрактную систему. А то получается смешно: в федеральных театрах у художественных руководителей и главных режиссёров контракты на три года или на пять лет, а в городских государственных театрах Петербурга директора и худруки сидят на бессрочных контрактах пожизненно! Это же безобразие! У меня к нынешней системе большие претензии и множество вопросов. И я, как член коллегии Министерства культуры, приложу все усилия, чтобы как можно быстрее поломать это нелепое финансирование государственных театров, со всеми этими немыслимыми отчётами, тендерами, где «это можно», «это нельзя»…
Я много раз расписывал все необходимые шаги, которые нужно сделать. И прими мои выстраданные и проверенные практикой соображения, точные расчёты – не было бы у нас сейчас таких горьких судебных процессов в театральном мире.
Да, я создал в постсоветской России первый негосударственный театр. Ре-пер-ту-ар-ный, заметьте, театр. И очень долгое время мы вообще не получали никакой государственной поддержки, потому что в отличие от многих я никогда ничего не просил, не ныл, не кричал о том, что мне должны помогать. Никогда не считал чужие деньги. И я, уж простите, никогда не давал откатов. Конечно, со мной трудно. Я давно руковожу театром, спектакли у меня идут по десять лет и собирают полный зал. Я точно знаю, сколько стоят действительные затраты на постановку спектакля и что гримировальный столик не может стоить сто тысяч, если он, конечно, не инкрустированный. Значит – что? Значит, меня невозможно обмануть.
– Значит, у вас всё прекрасно?
– Нет. Потому что российский театр – государственный он или нет – связан одними проблемами. Вы посмотрите, что происходит на практике. Будучи негосударственным театром, я мучаюсь, чтобы составить простой рабочий репертуар на месяц-два вперёд, потому что у нас сто артистов, которые работают ещё и в гостеатрах. А государственные театры Петербурга – они у нас как будто вне закона. Или наоборот – уж не знаю – «в законе»! Они составляют свои планы когда и как хотят, хотя по госзаданию обязаны делать репертуар на квартал. И открывать продажи билетов. А директора подают в комитеты, простите, «филькины грамоты», отписки. А те, кто даёт им деньги, ничего сделать с ними не могут. Почему? «Ох, – отвечает мне милейший руководитель комитета по культуре, – понимаете, дорогой Рудольф Давыдович, наш любимый худрук Иван Иваныч, он такой творческий человек, он пять лет репетирует один спектакль и говорит, что ему неудобно будет!»
Абсурд? Полнейший. В Москве подобного нет. Там вы можете купить билеты за несколько месяцев вперёд. А в Петербурге один, мягко говоря, саботаж.
– Как вы относитесь к своему зрителю? В вашем репертуаре большая часть – это большие проблемные спектакли по лучшим образцам классики…
– Зрителя надо уважать. В моём театре репертуар строится из того, что я видел в детстве: потрясающие спектакли Александринки. «Бег», «Пучина», «Обыкновенная история», «Нахлебник», «Шутники» – эти названия у меня в афише. Это названия, о которых я мечтал в детстве, в юности... Ещё пятьдесят лет назад я думал: если у меня будет театр, то в нём будут идти такие произведения, как «Старомодная комедия» и «Мёртвые души», «Обломов»... Обязательно Бергман «Сцены из супружеской жизни»... И вдруг, когда мои мечты стали явью, появляется Бергман, появляется «Бег»... Я мечтал о «Фантазиях Фарятьева», думал, вот Андрюша Миронов играет Фарятьева в кино и мог бы приехать ко мне сыграть в моём театре. Но это только первый план. Я ищу только настоящую литературу для сцены.
Да, я хочу сохранить русский психологический театр. Я что, должен этого стесняться? Психологический театр сейчас, чтобы унизить, обзывают как? Бытовым! Ради чего навешивают ярлыки? Да ради того, чтобы скрыть свой непрофессионализм. Я просто начал пугаться, когда слышу – ах, вот это настоящий европейский театр! Дорогие, вы его так хорошо знаете? Я вижу в этом раболепстве какую-то потрясающую нищету. А может быть, это наши достижения стоят того, чтобы принести их именно сейчас в европейский театр?
– Как вы считаете, нужна ли нам театральная реформа?
– Все боятся этого слова – «реформа». Страшно! Давайте говорить просто о преобразованиях. Ни в одной стране мира нет столько государственных театров, сколько в одной Москве: более ста! Поэтому я и предлагаю, чтобы было минимальное количество федеральных и государственных театров. Нужны театры на госсубсидиях, потому что театры надо обязательно финансировать. А расходы могут быть разные: на зарплату, на постановки... А дальше делайте такой репертуар, чтобы у вас были аншлаги. И у каждого артиста должен быть договор с работодателем на три года, в котором написано: мой выход на сцену стоит столько-то, репетиция стоит столько-то, а если я болею, то страховка такая-то, если болеет мой партнёр, без которого я не могу сыграть спектакль, то столько-то. Всё должно быть разъ-яс-не-но!
Возьмите скандалы в Большом театре: как это могло произойти? Григоровича выгоняли, Цискаридзе выгоняли... И такое отношение к людям у нас тянется с прошлых веков. Как с Петипа поступили в царской России? Выгнали человека, который ставил выдающиеся балеты. Сделали так, что он не мог пройти в театр через служебный вход. И Владимир Васильев, бриллиант русского и мирового балета, руководивший балетной труппой Большого театра, тоже был лишён возможности войти через служебный вход. Это происходит потому, что нигде в законе не прописано: человек должен танцевать до такого-то возраста, выступать до такого-то возраста. Всё должно быть рас-пи-са-но! А у нас ничего не расписано, ничего не разъяснено. Поэтому и возникают ситуации, когда артисты до ста лет числятся в труппе, но получают унизительные копейки.
Руководить театром должен один человек. Это художественный руководитель. Только если он к тому же ещё и хороший менеджер, как Олег Табаков или Валерий Фокин, тогда он может совмещать должность директора театра. Если нет, то директора театра должен назначать только худрук.
Должна быть очень простая схема. Нужен хозяин. Почему в театрах, которые полностью финансируются государством, где остаётся выручка от спектаклей, такая маленькая зарплата у артистов? Вот за зарплату сотрудников должен отвечать ди-рек-тор! И в договоре должно быть написано: «Директор обязан обеспечить каждому артисту зарплату не менее, например, 50 000 рублей в месяц». Не менее! Не можешь – до свидания, такой директор не нужен. И надо знать, что главное действующее лицо в театре – не осветители, не бутафоры, не костюмеры, не гримёры, не звуковики, не монтировщики и даже не товарищ Директор, а Его Величество Артист. Артисту надо обеспечить нормальную жизнь, чтобы он не мотался везде в поисках заработка. И достойную зарплату артисту должен определить директор театра. Но главный человек в театре – только худрук.
Надо вводить Пенсионный фонд для артистов театров, чтобы им не приходилось существовать на несчастную пенсию. Надо учредить звание почётного артиста театра. «Почётный артист БДТ», «Почётный артист Театра сатиры», «Почётный артист МХАТа»... И к той пенсии, которую платит государство, платить вдобавок театральную пенсию. Делать это можно за счёт сборов от продажи билетов. В некоторых театрах очень дорогие билеты. Сами театры государственные, а цены на билеты коммерческие. Ребята, так вы разберитесь: вы делаете коммерческие спектакли или некоммерческие? Как билет в государственный театр может стоить 20–30 тысяч рублей? Это безобразие? Ещё какое!
– Почему вы не хотите руководить ещё и государственным театром в Петербурге? Сейчас модно руководить своим театром и каким-нибудь большим, государственным.
– Сам я ни за что в жизни, ни за какие коврижки не возьму государственный театр, где зал на 600–1000 мест. Товарищи дорогие, я – Рудольф Фурманов, и я сделал свой театр! Театр имени Андрея Миронова меня вполне устраивает. Иногда смеюсь, иногда раздражаюсь: как только в каком-то крупном петербургском театре бардак, меняется руководство, сразу начинается волнение в рядах театральных «кураторов»: «Ой-ё-ёй, сейчас Фурманов его себе заберёт! Вот век воли не видать – заберёт». У меня уже таким образом есть три – нет, четыре гостеатра: это БДТ, Театр на Литейном, потом Театр Комедии и совсем недавно – Театр имени Ленсовета. В «Фейсбуке» об этом так и писали: «Мне одна баба, простите, куратор, сказала, Фурманов забирает Ленсовет…»
– Рудольф Давыдович, а может быть, это правильно? Вы – самый эффективный театральный менеджер в России. И можете быстро привести любой театр в полный порядок.
– Мне этого не надо. Я создал Театр имени Андрея Миронова, которому дал имя близкого мне человека. Здесь 210 мест – вполне достаточно! Я справляюсь. Да, спасибо, что субсидии получаю – но было время, когда не получал ни копейки. Долго не получал. И не орал: я налогоплательщик, это все вокруг мои деньги на культуру, как сейчас модно манипулировать словами. А всё равно выжил.
Когда в мой театр пришла губернатор Петербурга Валентина Ивановна Матвиенко, то после нашего долгого с ней разговора и родилась идея об официальной, постоянной поддержке негосударственных театров. Я долго говорил об этом, объяснял, и была введена субсидия о поддержке, как получилось впоследствии, – 60 (!) негосударственных театров в Петербурге. Теперь самый маленький негосударственный театр может получить субсидию. Поставить спектакль. Вот это полностью моя заслуга. Понятно? Кстати, сейчас я убедил и министра культуры В. Мединского, что надо поддерживать субсидиями негосударственные театры в России. Он меня услышал.
– Вы настоящий петербуржец… Награждены знаком «За заслуги перед Санкт-Петербургом».
– Я родился в Ленинграде, пережил здесь блокаду. Да, я петербуржец. А для того чтобы быть петербуржцем, надо, конечно, не только здесь родиться, надо быть небезразличным. Вот я, совсем молодой, еду с тётушкой на дачу в Кобрино и вижу разрушенную могилу Абрама Петровича Ганнибала в Суйде, разрушенный домик няни Пушкина Арины Родионовны и Домик станционного смотрителя в Сиверской, в Выре… Я в 20 лет бегал тогда по ленинградским исполкомам, писал письма и добился их восстановления. И я помню, какой восторг, какую радость мы испытывали, когда в Домике станционного смотрителя Золотухин пел «Дорожные жалобы». Вот таким же неравнодушным был и Владислав Игнатьевич Стржельчик, когда мы с ним тащили по Невскому проспекту какой-то кабель, необходимый тогда для ремонта Пушкинского дома.
– Вы думаете о преемнике в театре?
– Хороший вопрос. На нашей сцене идут спектакли, которые мне не близки. Это Жолдак и два последних спектакля моего сына: «Маленькие трагедии» и «Медея» (которая, кстати, в четырёх номинациях выдвинута в этом году на «Золотой софит»). Но это всё тот же мой театр, который просто не может быть музеем, в нём должно быть движение разных энергий. Такой театральный кислород.
В течение многих лет на эстраде я играл Мишу Кувалдина из рассказа Чехова «Дипломат» с Юрием Яковлевым. Сюжет известный: соседи попросили сообщить Мише, что у него умерла жена. Вот Юрий Васильевич пришёл, а сказать не может, так переживает. «Ну что – умерла?» – «Ну, как тебе сказать... Вроде...» – «Что значит «вроде»?» – «А что ты расплакался? Ну…мы все умрём...» – «Да?!» – «Да! И ты помрёшь. И я...» Так у Чехова.
И вот на одном концерте Юрий Васильевич добавляет: «И я... Может быть». Что было с залом! И тогда Яковлев мне и сказал: «Рудик, давай закрепим эту репризу. Я думаю, Чехову очень понравилось бы». Это я к вопросу о своём преемнике. Отвечу так: мы все умрём – и вы, и я… может быть… Я знаю точно, что без меня уже никогда не будет этого театра. Такого, каким его сделал я.
Со всеми этими портретами в фойе, настоящим музеем актёрского театрального искусства ХХ века, с фотографиями великих артистов и режиссёров, я живу в той жизни, в той эпохе... Я твёрдо знаю, что без прошлого нет настоящего, как бы ни хотели сейчас это театральное прошлое принизить и забыть. Я сейчас буду писать книгу, которая называется «Погоня за прошлым». И фильм обо мне снимется с таким названием. Потому что я действительно гонюсь за прошлым. Но я умею делать из него настоящее. Живое. Вот в чём фокус. А дальше что будет, то и будет. Я буду жить долго. Я хочу жить долго. Я верю, что для многих и многих моих зрителей, для тех, кто меня любит, мой театр никогда прошлым не станет. Когда Римас Туминас пришёл ко мне в театр, он прошёлся по его коридорам, оглядел стены моего кабинета и сказал: «Жалко всё оставлять…» А я и не собираюсь оставлять. Заберу с собой. Встречусь там с Константином Сергеевичем и Георгием Александровичем, Вадей Медведевым, Андрюшей, покажу им свой театр и скажу: вот что я сделал!
Андрей УГЛАНОВ