Когда писателя-фронтовика Виктора Астафьева попросили дать оценку очередному блокбастеру про Великую Отечественную, он ответил, что не может этого сделать, потому что был на какой-то другой войне. Дескать, нет смысла обсуждать преувеличения, нестыковки или долю художественного вымысла, сравнивая фильм «Звёздные войны» с галльским походом Юлия Цезаря – это вообще разные вещи. Но почему так вышло? Ведь общественный интерес к правде о войне колоссален – достаточно вспомнить о миллионах россиян, которые 9 Мая выходят на «Бессмертный полк» с портретами предков. Ежегодно растёт число военно-патриотических и поисковых отрядов. При общем падении книжного рынка воспоминания о войне по-прежнему издаются солидными тиражами. Появились качественные интернет-проекты, в том числе библиотека фронтовых дневников. Вроде бы власть первой должна раздувать угольки патриотического настроя сограждан – какое-никакое отвлечение от падающего уровня жизни. Но ничего подобного! В архивах вводят плату за фотографирование документов на собственный телефон. Засекречены пласты важнейших источников военного периода. Дошло до посмертной травли авторов «окопной правды»: не то видели, не о том писали. Казалось бы, какой смысл нынешним чиновникам-патриотам отмазывать сталинскую номенклатуру? Победил-то народ – его и надо превозносить. Но резоны всё-таки есть – и очень серьёзные.
Рама без героя
После войны писатель и фронтовой корреспондент Константин Симонов предложил создать хранилище солдатских мемуаров и дневников при Центральном архиве Министерства обороны (ЦАМО). Идею обсудили на уровне политбюро и от воплощения отказались: против выступили Генштаб и Главное политическое управление Советской армии. Мол, взгляд на Победу и «руководящую роль» должен быть един. Как это понималось, можно посмотреть на примере «Воспоминаний» маршала Г.К. Жукова или других полководцев – кастрированных, вылизанных до неправдоподобности и, скорее всего, написанных «литературными неграми».
При Н.С. Хрущёве издали «Историю Великой Отечественной войны Советского Союза» в 6 томах, из которой невозможно понять, например, какие части Красной армии где дислоцировались в июне 1941 года. Если просеять все 6 томов, можно выудить лишь названия военных округов и номера собранных под их знамёнами армий. Сколько в них было воинов, чем они были вооружены? Типичный фрагмент: «В конце 1940 г. численный состав авиадесантных бригад возрос в два раза. С начала 1941 г. было развёрнуто формирование нескольких авиадесантных корпусов, завершённых в основном к 1 июня 1941 г.». Что значит, «в основном» завершено и «нескольких» корпусов? Это мешки с картошкой, что ли? Десантников в бригадах стало больше в два раза от какого количества?
При Л.И. Брежневе история войны вышла уже в 12 томах, где умышленное запутывание читателя продолжилось. Почему умышленное? Судите сами: перечень рецензентов занимал теперь целую страницу – маршалы, генералы, академики, члены ЦК КПСС. Многие из них воевали, а на войне всё предельно конкретно: подкрепление – 8 танков, 3 «студебеккера», рота солдат. А тут: «Части и соединения ВВС флота состояли на 45, 3% из истребительной авиации, на 14% – из бомбардировочной, на 9, 7% – из торпедоносной, на 25% – из разведывательной». Как нетрудно догадаться, общее число самолётов ВВС флота многотомник не сообщает. И две сотни рецензентов это устраивает.
Но в художественной прозе одними мемуарами начальства грандиозную тему войны не закроешь. Пришлось ослабить гайки. Глотком правды стала «лейтенантская проза», представленная Василем Быковым, Константином Воробьёвым, Виктором Курочкиным, Юрием Бондаревым, Виктором Некрасовым.Нельзя сказать, что они не пытались вписаться в формат: у Некрасова, например, отступающие красноармейцы, словно снопы сена, палят немецкие танки, которых, как мы теперь знаем, в 1941 г. на весь вермахт было меньше 4 тысяч. Но у «лейтенантов» была и беспримесная правда, по которой миллионы ветеранов безо- шибочно опознали своих. Это сейчас нам кажется непонятным, за что в 1963 г. промывали Воробьёва, автора книг «Убиты под Москвой» и «Крик». У него вроде бы вполне патриотичные повести с яркими русскими характерами, однако герои позволяют себе подвергать сомнению единую «руководящую роль». Боец Васюков кричит, что «махал» особистов и раздражён отправкой его в бессмысленную самоубийственную разведку: «Я вот чего не пойму. Скажи, а куда ж делись наши танки? А самолёты? А? Или их не было? Понимаешь, ить с одними ПТР да с поллитрами…»
К сценариям для советского кино о войне подобные вопросы не подпустили бы на пушечный выстрел. Поэтому народу так полюбились лиричные «А зори здесь тихие», где тему «руководящей роли» хитро обошли. И «Летят журавли», среди героев которого нет ни одного полководца, склонившегося над картой. Вроде бы для нынешних кинематографистов дневники фронтовиков – кладезь интереснейшей информации. Тем более что эти свидетельства пробивались к своему исследователю, как цветы сквозь асфальт: ведение дневников на фронте не поощрялось, хотя высочайшего запрета тоже не было. Однако мы не видим, чтобы окопная правда вдохновляла получателей грантов Минкульта и фонда кино. Скорее наоборот: они превращают войну в здоровенную скрепу, маскируя правду, словно в советских многотомниках, и штампуя что-то вроде «Звёздных войн».
Лишь в 1993 г. рассекречена статистика потерь по отдельным сражениям. Однако, по словам директора Международного центра истории и социологии Второй мировой войны и её последствий НИУ ВШЭ Олега Будницкого, фонд Главного политического управления, которое занималось морально-психологическим состоянием армии, до сих пор закрыт для исследователей. Недоступны и фонды военной прокуратуры, таящие информацию о том, как советские люди горели «яростью благородной» (только по официальной статистике, более 994 тыс. военнослужащих за время войны были осуждены военными трибуналами). Закрыт в значительной своей части Военно-медицинский архив, и мы многого не знаем о чисто физическом состоянии бойцов Красной армии. А ведь даже в 1941 г. отсев призывников по медицинским показателям достигал 20%, и многое мог бы сказать о состоянии страны и её вооружённых сил.
Кочка зрения
Известный специалист по архивам пожаловался в СМИ, что «вообще невозможно описать адекватно ни одного сражения Красной армии, если практически все обмены шифрованными телеграммами между И.В. Сталиным, командующими фронтами и армиями и представителями Ставки засекречены». Мы не знаем, какова логика этого запрета. Но можем предполагать. Вот что пишет на эту тему в своих мемуарах фронтовик Николай Никулин: «Однажды ночью я замещал телефониста у аппарата. Тогдашняя связь была примитивна, и разговоры по всем линиям слышались во всех точках, я узнал, как разговаривает наш командующий И.И. Федюнинский с командирами дивизий: «Вашу мать! Вперёд!!! Не продвинешься – расстреляю! Вашу мать! Вперёд! Вашу мать!» Два года назад престарелый Иван Иванович, добрый дедушка, рассказывал по телевизору октябрятам о войне совсем в других тонах».
«Воспоминания о войне» гвардии сержанта Никулина, закончившего войну в Германии с двумя медалями «За отвагу» и орденом Красной Звезды, выросли из фронтовых заметок. Сегодня его часто критикуют за незнание темы безусые блогеры, хотя большего гимна храбрости и упорству русского солдата ещё поискать.
Никулин рассказывает про длившийся два года штурм небольшой железнодорожной станции Погостье под Ленинградом. Немцы хорошо организовали оборону: пристреляли пулемёты, возвели дзоты. Советская дивизия численностью 6–7 тысяч имела потери 12 тысяч за счёт постоянных пополнений. Автор пишет: «Пополнения идут беспрерывно, в людях дефицита нет. Но среди них опухшие дистрофики из Ленинграда, которым только что врачи прописали постельный режим и усиленное питание на три недели. Среди них младенцы 1926 года рождения, то есть шестнадцатилетние, не подлежащие призыву в армию… «Вперррёд!!!», и всё. Наконец какой-то солдат или лейтенант, командир взвода, или капитан, командир роты (что реже), видя это вопиющее безобразие, восклицает: «Нельзя же гробить людей! Там же, на высоте, бетонный дот! А у нас лишь 76-миллиметровая пушчонка! Она его не пробьёт!»… Сразу же подключаются политрук, Смерш и трибунал. Один из стукачей, которых полно в каждом подразделении, свидетельствует: «Да, в присутствии солдат усомнился в нашей победе». Тотчас же заполняют уже готовый бланк, куда надо только вписать фамилию, и готово: «Расстрелять перед строем!» или «Отправить в штрафную роту!», что то же самое. Так гибли самые честные, чувствовавшие свою ответственность перед обществом люди. А остальные – «Вперррёд, в атаку!»
Но кончилось всё известно чем – Погостье взяли. Никулин рассказывает: «Пришла дивизия вятских мужичков, низкорослых, кривоногих, жилистых, скуластых. «Эх, мать твою! Была не была» – полезли они на немецкие дзоты, выкурили фрицев, всё повзрывали и продвинулись метров на пятьсот. По их телам в прорыв бросили стрелковый корпус, и пошло, и пошло дело». Кто ещё на такое способен? Американские фермеры? Безусые блогеры? После войны немецкий ветеран рассказывал Никулину о том, что среди пулемётчиков их полка были случаи помешательства: не так просто убивать людей ряд за рядом – а они всё идут и идут, и нет им конца.
Однако нельзя сказать, что Красная армия умела воевать только массой. История войны знает блестяще проведённую операцию «Багратион», в результате которой немцы оставили Белоруссию, понеся потери большие, чем наступающие войска маршала Константина Рокоссовского. Кто-то скажет, что в начале войны мы воевать не умели, а потом научились. Это неправда – всё зависело от мотивов командования. В апреле 1945 г. маршал Георгий Жуков решил штурмовать Берлин в лоб – и напрасно, как считают многие специалисты, положил 200 тысяч солдат, которым до возвращения домой оставался последний шаг. Есть версия: Жуков люто враждовал с маршалом Иваном Коневым и не мог допустить коневские войска к Рейхстагу вперёд себя. Плюс хотел успеть к 1 Мая.
Танкист Василий Субботин пишет: «Теперь мы знаем, что до войны командный состав нашей армии подвергся страшным репрессиям. От лейтенантов до маршалов. Значит, обстановка среди командного состава была такая, что люди были деморализованы. Они боялись не немцев, а собственного начальства. Боялись отдать какой-нибудь приказ самостоятельно, без приказа сверху. Никто не осмелился взять на себя ответственность и организовать на каком-нибудь рубеже оборону. Просто отступали». Кто-то снова предположит, что так было лишь в начале войны. Но Субботин закончил войну в Берлине, и из его записок не заметно, чтобы система управления войсками изменилась. Самое страшное в ней, что генералов и полковников не слишком журили за большие потери, но за невыполненную в срок задачу могли отдать под трибунал. И не важно, об обороне речь или о наступлении, о 1941-м или 1945‑м.
Виктор Астафьев рассказывает о форсировании Днепра в конце 1943 г., когда воевать, по официальной версии, научились: «Днепровские плацдармы! Я был южнее Киева, на тех самых Букринских плацдармах (на двух из трёх). Ранен был там и утверждаю, до смерти буду утверждать, что так могли нас заставить переправляться и воевать только те, кому совершенно наплевать на чужую человеческую жизнь. Те, кто оставался на левом берегу и, «не щадя жизни», восславлял наши «подвиги». А мы на другой стороне Днепра, на клочке земли, голодные, холодные, без табаку, патроны со счёта, гранат нету, лопат нету, подыхали, съедаемые вшами, крысами, откуда-то массой хлынувшими в окопы… Я пробовал написать роман о Днепровском плацдарме – не могу: страшно, даже сейчас страшно, и сердце останавливается, и головные боли мучают».
Астафьев вспоминает, что их, фронтовиков, «солдатами-то стали называть только после войны. А так – штык, боец, в общем – неодушевлённый предмет». А их рассказы о войне насмешливо прозвали «кочкой зрения». Ему вторит Субботин: «Пионеры и генералы рассказывают нам, как мы воевали…» Но, может быть, по-другому на войне нельзя? Ведь не одни же критики системы вели фронтовые дневники.
Блоги на крови
В записках Константина Симонова 1960‑х годов читаем: «Находясь в действующей армии первые месяцы войны, я стремился найти прежде всего такие факты, которые бы показывали стойкость людей среди обрушившегося на них ужаса, их героизм, их веру в то, что не всё пропало, их постепенно возникающее воинское умение». Симонов полагал, что увидеть на войне неразбериху, панику и трупы вдоль дорог проще простого, куда сложнее найти полк или роту, которая не отступает и дерётся. Для этого нужно было лезть на передний край, и многие коллеги Симонова на этом сложили головы. Тем не менее даже ему – классику, орденоносцу и лауреату – так и не удалось напечатать свои сокровенные воспоминания при жизни: «100 суток войны» издали только в 1992 году. Почему бы?
Похоже, когда Симонов решился написать правду о войне, а не роман «Живые и мёртвые», его герои тут же стали для власти неформатом. Ведь война – это ненормальная жизненная ситуация, где добрые приличные обыватели ведут себя ненормально. И на плакаты всё равно не годятся. «Всю правду знает только народ», – говорит один из симоновских героев.
В дневнике Николая Иноземцева читаем: «На следующий после наступления день заметил окопные работы в расположении немцев. Привели строем человек 40, одетых в шинели, и они под наблюдением 4–5 автоматчиков начали рыть траншеи. Пошёл на батарейный НП, стал наблюдать в стереотрубу, уточнил, что это наши пленные. Запросили штаб полка. Ответ: «Немедленно открыть огонь!» Сыпанули сотни мин. Хороший наглядный урок для тех, кто думал последовать дурному примеру». Фронтовик, немало прошедший к тому времени, считал попадание в плен «дурным примером», достойным смерти.
Или вот Герой Советского Союза Георгий Славгородский переправлял матери в Ростовскую область свои записки с фронта. Летом 1944 г. он пишет из Западной Украины: «На ходу приходится пополнять своё хозяйство, добавили трёх лошадей, а с одной вчера вышел скандал: хозяйка опознала, с одной удалось обмануть хозяина. Единоличники, черти, держатся за каждую клячу, не зная того, что придётся в колхоз сдавать… Ничего, обработаем». Или ещё: «Делал обыск в квартире, где стоял наш хозвзвод: наговорили, что там много трофейного сахару. Виноградов смастерил мне ложное удостоверение, я надел комбатову шинель, комиссарову шапку и боялся, чтобы меня не узнала хозяйка. Роль сыграл хорошо, но ничего не обнаружили».
Славгородский, как и миномётчик лейтенант Владимир Гельфанд, – убеждённые сталинисты. Дневник Гельфанда – это, по сути, «роман воспитания», в начале которого (2 июля 1941 г.) вчерашний школьник пишет: «Война изменила все мои планы относительно проведения летних каникул». Но от армии он косить не собирается: «Испугался слёз матери, поддался её просьбам и решил уйти от воинской службы. Что броня? Не лучше ли весёлая окопная жизнь на благо Родине моей? Жаркая воинская служба, сопряжённая с опасностью, наполненная кровавыми боевыми эпизодами». Казалось бы, Гельфанд – настоящая находка для радетелей за «единый взгляд» на войну. Но к 1945 г. юноша малость изменился: он красочно описывает бесчинства на освобождённых территориях, как перепуганные немки мечтают ему отдаться. Чтобы только ему, а не ещё 20 «иванам».
Фронтовые дневники невольно напоминают, что советский народ победил в самой кровопролитной в истории войне, несмотря на то что его забыли не только научить воевать, но и накормить и даже нормально обмундировать. Ветераны пишут, что многие из них ходили в гимнастёрках и нательном белье со швом на животе – одежду срезали с убитых, а потом зашивали. Кое-кто получил нормальную форму только в декабре 1943 года. Вместо пищи до передовой доходили подсоленная водица, замешанная на горсти муки, и замёрзший хлеб, который приходилось рубить топором. «Жрать и спать» – вот что пишут о своих главных желаниях фронтовики. Но они же гнали лучшую армию мира до самого Берлина. Разве это не повод для гордости потомков?
Так не воевали ни немцы, ни англичане
Миф о том, что без Сталина и Жукова нам совсем кранты, как бы нивелирует мужество и стойкость простых солдат и офицеров, которые вставали в атаку, повинуясь подчас диким бессмысленным приказам. В мемуарах американского генерала Дуайта Эйзенхауэра всплыла история о том, как поддатый Жуков в побеждённом Берлине хвастался тактической находкой: мол, самый быстрый способ разминировать минное поле – отправить впереди танков роту солдат. Эйзенхауэр был в шоке: так не воевали ни немцы, ни англичане, ни даже зулусы. И Русская императорская армия так не воевала.
– Советская историография, рассказывая о первом годе войны, часто использует слово «зато», – говорит историк Виктор Правдюк. – Да, попали в «котёл» полмиллиона красноармейцев, зато они отвлекли на себя большие силы противника и затормозили его продвижение к Москве. Но так можно дойти до абсурда: в плен к декабрю 1941 г. попали 3, 8 миллиона красноармейцев, зато на их охрану немцам пришлось выделить 28 дивизий. Если бы не истеричные приказы Ставки атаковать «прорвавшихся бандитов», если бы не сверхплотная концентрация наших войск у западных границ, может, и не нужно было бы этих «зато»? Может, немцы не стояли бы к осени под стенами Москвы и Ленинграда при нормальной организации обороныи подавляющем превосходстве Союза в танках и самолётах? И нам не пришлось бы спорить, какую цену народ заплатил за Победу: один к пяти или один к десяти?
Версия о том, что Советский Союз победил Германию не благодаря, а вопреки Сталину с Жуковым, как минимум, имеет право на существование. Но она не нравится нынешней власти. Она помешала бы россиянам уверовать, что чинуши, из года в год проваливающие отопительный сезон, способны привести нас к победе в вероятной войне с Западом, о которой они так смело рассуждают по ТВ. Что у них только заморозки и паводки происходят неожиданно, а к ядерному удару по Москве они всегда готовы. А координация усилий и оповещение населения у них не сработали только при наводнении в Крымске и взрыве в питерском метро.
Однако не верится, что самарский губернатор, который подарил телевизор слепому ветерану, будет кормить вшей в окопе. Куда проще представить его на яхте в Мировом океане, кричащем по спутниковой связи: «Вперёд! Вашу мать! Вперёд!» И вряд ли челябинский «папа», считающий, что газ добывают изо льда, будет эффективным управленцем военного времени. А патриарх Кузбасса А.Г. Тулеев, которого сгоревшие в «Зимней вишне» дети так подставили перед начальством, будет беречь в бою солдат. Российские генералы, совсем недавно бросившие тысячи мальчишек-срочников на неподготовленный штурм Грозного, – настоящие наследники Жукова. В академии Генштаба они усвоили главный полководческий секрет: чтобы лучше горело, надо заложить печку дровами под самую завязку.
Кто-то скажет, что великий Сталин – не чета нынешним коррупционерам. На эту тему проливает свет свидетельство замначальника Разведуправления НКВД Павла Судоплатова, которому в первые дни войны Лаврентий Берия поручил по заданию правительства «неофициальным путём выяснить, на каких условиях Германия согласится прекратить войну против СССР… Устроит ли немцев передача Германии таких советских земель, как Прибалтика, Украина, Бессарабия, Буковина, Карельский перешеек. Если нет, то на какие территории Германия дополнительно претендует». Вероятно, отсюда и длительное молчание вождя, только 3 июля разразившегося: «Братья и сёстры…». И веря, что решающий вклад в величие России внёс склонившийся над картой Сталин, мы не должны спрашивать, где тот «русский миллиард», который должен был народиться к концу XX века по прогнозам дореволюционных демографов.
Потерянное без вести поколение
В последние годы наибольший интерес россиян вызывает именно «социальная история» войны, которая изучается на основе «эго-документов»: дневников, воспоминаний, личных архивов. По словам Михаила Мельниченко, создателя и руководителя интернет-проекта «Прожито», занимающегося публикацией личных дневников в Сети, 1942 год уверенно держит первое место среди датировок поступающих к ним записей.
МЕЛЬНИЧЕНКО говорит, что не склонен на 100% доверять авторам дневников. Во-первых, над человеком довлеют различные идеологические установки. Во-вторых, люди даже в дневниках склонны концептуализировать собственную жизнь, подавая себя в определённом виде. Поэтому «Прожито» не комментирует и не оценивает дневники. Документы должны говорить сами за себя. Даже когда военнослужащий Николай Иванов рассуждает: «Каковы успехи в смысле состояния моего благополучия, в смысле удовлетворения моих чисто индивидуальных, эгоистических стремлений? Во-первых, 24 января вечером, часов около 12 ночи, у себя на койке я окончательно заставил отдаться мне Марию М. Как видно, она не первой свежести, несмотря на свои 19 лет». Когда читатель интересуется войной не только в контексте характеристик танков и стрелочек на картах, он размышляет шире. И имеет шанс больше понять.