«Я всегда думал, что я велик. Все свои недостатки я превращал в достоинства», – говорит о себе Пётр ПОДГОРОДЕЦКИЙ, клавишник, вокалист и композитор. Он играл со многими маститыми музыкантами, в том числе с самим Кобзоном, а известность приобрёл в «Машине времени» (именно в его исполнении звучали песни «Когда я был большим», «Этот вечный блюз», «Ах, что за луна»). Много лет назад Подгородецкого уволили из «Машины…» за нарушения дисциплины – и он об этом сейчас не жалеет. На вольных хлебах настоящему рок-н-ролльщику лучше.
– НЕДАВНО экс-гитарист «Машины…» Евгений Маргулис сказал нам, что ваша книга «Машина с евреями» – это книга обиженного человека. Согласны?
– Нет. Я написал её через семь лет, после того как меня выгнали, – к тому моменту всё уже улеглось. Да и не хотел я писать её, потому что ленивый. Издатель настоял.
– Зато Маргулис подтвердил ваше музыкальное авторство хита «Поворот».
– Ура! У меня появился союзник! (Смеётся.) Александр Викторович Кутиков (басист «Машины…». – «АН») придерживается иного мнения. Впрочем, теперь уже какая разница? Я придумал эту музыку в армии. Перед армией успел съездить с московским консерваторским камерным хором в Италию, где накупил пластинок. Под впечатлением от них и написал мелодию. Изначально она была «медляком» на итальянский манер, но что поделать, «Машина…» никогда не умела хорошо играть «медляки».
– Вы говорили, широкую всесоюзную известность «Машине…» принесла советская англоязычная радиостанция RadioMoscowWorldService.
– Да, песни «Машины…» и «Воскресенья» зазвучали на ней под «демократическое советское общество» накануне Олимпиады-1980. Что, впрочем, не помешало на время Олимпиады всех из Москвы убрать, в том числе и «Машину…» выслать в тур по южным курортам на полтора месяца.
– Выслать на время Олимпиады? Объясните мне как «дитю перестройки» – зачем?
– Тайна, покрытая мраком. Государство у нас всегда чего-то боится, бздит. Бздуняшное государство. Это, кстати, всегда играло на пользу андеграунду. Художник участвовал в «бульдозерной выставке»? Значит, надо купить его картину! Музыканта запрещают? Значит, в его музыке что-то есть! Ох уж эта вечная борьба государства с ветряными мельницами…
– Вы построили фразу в настоящем времени. Сейчас власть тоже «бздуняшная»?
-Конечно.Мы идём назад. Сейчас мы уже практически в брежневской эпохе. Как бы не проскочить хрущёвскую оттепель и не прийти к эпохе сталинской… Власть боится своих людей, ненавидит их. Тулеев так и не извинился перед людьми за то, что произошло (хоть и подал в отставку. – «АН»). Он извинялся перед Путиным. При чём здесь Путин? Разве его дети там погибли?
Власть хочет абсолютной лояльности, но не может вся страна быть лояльна! Это вредно для страны, в том числе и для самой власти, потому что у неё начинается звёздная болезнь. Когда у тебя нет критиков, когда тебе лижут все места, тогда кажется, что ты прав всегда и всюду. У нас нет системы сдержек и противовесов – нет независимых судов, нет независимого парламента.
– А когда-то и «Машину…» обвиняли в лояльности к режиму. Питерец Майк Науменко, которого вы назвали великолепным рок-н-ролльщиком, в 1984 году продекламировал под гитару: «Я люблю «Аквариум», я люблю «Россиян», я люблю «Кино», я люблю «Зоопарк», я НЕ люблю «Машину времени» – я люблю только подпольные группы».
– Это вечная история: питерские не любили московских, московские недолюбливали питерских, а сейчас просто не любят питерских. Понимаете ли, какая штука… Москва была более музыкальной, чем Питер. При том, что музыка в России на хрен никому не нужна. Это ведь поэт в России больше, чем поэт, а музыкант не больше, чем музыкант, и композитор не больше, чем композитор. Есть в песне текст, за который можно зацепиться (какой бы он ни был убогий), – всё, этого достаточно, и фиг с ним, что песня на трёх аккордах.
– Думаю, четверо из пяти человек скажут, что столица русского рока – Питер, а не Москва.
– Первой в роке была Москва, и только потом появились питерские, а после – екатеринбургские. Они все вторичны, третичны, пятеричны. Московский рок, конечно, тоже вторичен по отношению к миру, но в стране он был первым. Сейчас действительно почти весь рок в Питере или из Питера. Попса – из Киева, а рок – из Питера. Видимо, москвичи ушли деньги зарабатывать, а Питер так и остался голодранцем. Революционным матросом, матроснёй русского рока. Всё примитивно, в лоб, неумело. Москва прошла эту неумелость и двинулась дальше, а Питер так и не изжил своего комплекса.
– Вспоминая «Машину…» 1980-х, вы написали: «…«Машина времени» была частью этой великой страны со всеми её достоинствами и недостатками… Говорят, в один из самых трудных моментов Великой Отечественной войны Сталин, обращаясь к военачальникам, сказал: «Такую страну просрали…» И был прав. Я не поклонник генералиссимуса, но страна у нас действительно была великая». А сегодня – великая?
– Скажу прямо – нет. Не может быть великой страна с такой коррупцией, с такими завистливыми людьми, с такой нищетой… В СССР все были бедные, находились на одном уровне, но такой нищеты не было. Сейчас многие граждане не могут даже поесть нормально. В СССР я не видел стариков, которые копошатся в мусорном баке, чтобы найти себе что-нибудь пожрать. Не говорю, что надо возвращаться в СССР, – нет, ни в коем случае. Но так жить тоже невозможно. Что же это за жизнь? В советское время я мог приехать в любое село, и везде ко мне подходили молодые ребята с искрой в глазах и спрашивали, например: «Слушай, а как тебе последний альбом Pink Floyd?» Меня это поражало: в такой дыре – такие интересы! А сейчас приезжаешь в какую-нибудь Косопетовку – там люди думают только о том, как бы выжить. Или как бы нажраться. При этом по телевизору нам рассказывают о какой-то духовности, о том, что Россия избрана Богом… Ребята, о чём вы? Посмотрите вокруг!
И ещё одна деталь. У Белого дома в Москве не было забора, который бы отделял власть от народа. И у Останкино забора не было. Бздунявость возросла. Советскую власть не назовёшь близкой к народу, но так явно от людей она не отгораживалась.
– В одной сатирической телепередаче, которой уже давно нет, проводилась аналогия между Берлинской стеной и Кремлёвской – мол, двум частям России тоже пора бы объединиться.
– Кремлёвскую стену я бы не трогал, это всё-таки памятник культуры и истории (смеётся). Но я бы повытаскивал их всех из Кремля и водил бы туда экскурсии.
– Ещё одним последствием перехода к капитализму вы назвали то, что вместо слов любви наутро фанатки стали говорить: «Где деньги?»
– Конечно! Это святое! Фанатки, не просившие денег, выросли и повыходили замуж, и их сменили профессионалки. Я искренне удивлялся: «Как же так?! Я же музыкант, звезда!» А профессионалки отвечали: «Значит, у тебя деньги есть!» Это тоже к вопросу о духовности. Она не сразу исчезла, постепенно выдавливалась материальными ценностями.
– Забавно, что вы поставили рядом духовность и промискуитет.
– Промискуитет за деньги, как ни крути, хуже. Группиз (фанатки, сопровождающие группу в туре и вступающие с музыкантами в интимную связь. – «АН») – это одно, а проститутки в каждом городе – совсем другое. Группиз готовили нам жратву, ухаживали за нами, лелеяли. Просто из любви к искусству.
– А кто способствовал приходу новых времён? Не вы ли?
– Конечно, моё поколение сыграло в этом огромную роль. Мы с «Машиной времени» поучаствовали в туре «Голосуй или проиграешь», когда Ельцин висел на волоске, а у Зюганова не хватило смелости забрать власть. Мы действовали искренне, опасаясь возвращения коммунистов.
– И были правы?
– На тот момент – да. На тот момент были правы.
– Под конец разговора давайте вспомним, как в 1980-х вы играли у Кобзона.
– Давайте вспомним. За два с половиной года работы с Кобзоном у меня было два выходных. Каждый день – концерт или репетиция, и дело не только в его желании заработать. Сейчас, когда Иосиф Давыдович не просто обеспеченный человек, а очень обеспеченный, – он всё равно выступает, не может без этого. Жена Кобзона рассказывала, как в отпуске ночью он плакал, истосковавшись по сцене за неделю. Его память феноменальна, он помнит тысячи песен, и не только свои вокальные партии, но и чужие – у кого какой проигрыш, какая модуляция. Безусловно, он главный и лучший музыкант на нашей эстраде независимо от времени.
– Когда ученика выгоняют из школы, он может списать это на предвзятое отношение. Но если ученика выгнали из двух школ или более… Понимаете, о чём я?
– От Кобзона я ушёл сам, поняв, что вскоре он меня уволит. Придя в этот коллектив молодым и борзым, я фактически развалил его. Там было не принято отвечать на критику Кобзона, а я ответил, подав пример остальным. Когда я положил перед Кобзоном своё заявление об уходе, он сказал: «Умный, сообразил».
Единственная группа, из которой меня выгнали, – «Машина времени». И было за что: во второй половине 1990-х я вёл себя далеко не как паинька. Кстати, пришедшего в «Машину…» на моё место Державина тоже недавно уволили после 17 лет совместной работы.
– В книге вы пишете: «Если бы Макаревич исполнял песни самостоятельно, то это было бы бесконечное нудное нытьё под плохо настроенную гитару, в котором нельзя было бы даже близко признать великие песни самой великой группы нашей страны XX века». Почему же Макаревич решает, кого увольнять, а не вы, например, решали?
– Я не оспариваю заслуженного лидерства Макаревича в «Машине…». Он основал её. Другое дело, что я не признаю за Андреем ведущую роль в успехе группы. Кутиков и Маргулис – не менее плодовитые авторы, чем Макаревич, и преобладание его песен в репертуаре коллектива – это личная воля самого Андрея. Притом работать с его песнями непросто. Он приносит на репетиции приблизительно один и тот же материал, только стихи различаются, и музыкантам трудно каждый раз делать из этих песен что-то новое. Вот тексты у Макаревича хорошие. Несомненно, он настоящий поэт.