Сто лет назад, 3 марта 1918 года, состоялось подписание Брестского мира – новорождённая Советская Россия вышла из Первой мировой войны. Она отказалась не только от территориальных притязаний старого режима, но и от собственно российской территории площадью 780 тыс. кв. км с населением 56 млн человек (треть населения государства). В частности, страна недосчиталась Украины, Польши, Финляндии, Прибалтийских земель и земель с преобладанием белорусов. Почти все политические оппоненты большевиков внутри страны сочли эту капитуляцию мало того что позорной, но и совершенно невынужденной. Ленин писал: «В эпоху Брестского мира… советская власть поставила всемирную диктатуру пролетариата и всемирную революцию выше всяких национальных жертв, как бы тяжелы они ни были». Россия не проигрывала, а выигрывала войну, и это следует из фактов, уверен доктор исторических наук Сергей ВОЛКОВ. Не станем фантазировать на тему «а что было бы», поговорим лишь о том, что было и чего не было.
– НАЧНЁМ с сопоставления боевых потерь.
– Суммарные человеческие потери противников России на Восточном фронте и русские потери соотносились приблизительно как один к одному – по миллиону человек с обеих сторон. Причём эта цифра легко проверяется численностью офицерских потерь (подсчёт убитых солдат вёлся не очень тщательно, но офицеров считали с достаточной точностью, а соотношение между убитыми солдатами и офицерами более-менее постоянно). Вдобавок наши противники активно воевали и на Западном фронте, а Россия там действовала чисто символически – двумя бригадами. В целом на каждую тысячу мобилизованных у нас приходилось 115 умерших, у Германии – 154, у Австрии – 122, у Франции – 168, у Англии – 125. На тысячу жителей мы теряли 11 человек, Германия – 31, Австрия – 18, Франция – 34. Как видим, русские потери были наименее чувствительны, страна воевала с наименьшим напряжением. Доля мобилизованных у нас составляла 39% мужчин призывного возраста, в Германии – 81%, в Австрии – 74%, во Франции – 79%, в Италии – 72%, в Англии – 50%. И при этом нам говорят, что Россия надорвалась в войне. В таком случае надо признать русских крайне изнеженным народом на фоне остальных, что противоречит всем знаниям о наших предках. Удивительно: одни и те же наши современники любят поговорить и о сильном русском характере, и о том, какую слабину он якобы дал в Первую мировую войну.
Кроме того, Россия – единственная из воюющих стран не имела проблем с продовольствием (бунты в Петрограде возникли оттого, что хлеб в город не подвезли вовремя из-за снежных заносов, а не оттого, что в стране якобы не хватало хлеба). Германский военный хлеб с его трухой даже присниться у нас никому не мог (немцы делали его из овса, кукурузы, ячменя, картофельного порошка и т.д. – «АН»). Что касается промышленности, то поначалу она была слабее германской, так как в отличие от нас немцы вступили в войну с завершённой военной программой. Однако за годы войны Россия совершила резкий скачок: металлообрабатывающая промышленность выросла в три раза, химическая – в два с половиной раза. Снарядный голод, ставший причиной отступления русских в 1915 году, был полностью преодолён уже в 1916-м, от него не осталось и следа. По основным видам вооружений русские показатели были даже выше, чем у союзников, не говоря уже о противниках (на ноябрь 1916 года у России на одно орудие приходилось 1179 снарядов, у англичан – 1056, у французов – 995).
– Итак, солдат хватало, оружия тоже. Но готовы ли были солдаты продолжать войну?
– Обратимся к сборникам документов «Революционное движение в русской армии», изданным в СССР к пятидесятилетию Октября. Они призваны были показать успехи антивоенной большевистской агитации на фронте, но показали то, что до Февральской революции особых успехов-то у этой агитации и не было. До Февраля военная цензура фиксировала: около 80% писем с фронта – бодрые, не угнетённые. Конечно, многие желали мира, но почти всегда – победного мира. Причём к угнетённым письмам цензоры относили послания с любыми жалобами (на погоду, на условия быта, на питание), а письма протестного политического характера встречались крайне редко, да и те в основном не были пораженческими. Сегодня антивоенные настроения тогдашнего тыла переносят на фронт, и это совершенно неверно. Начальник петроградского охранного отделения отмечал, что если столичный гарнизон не верит в победу русского оружия, то фронтовые части настроены совсем иначе. Петроградский цензор подчёркивал: «Дух армии довольно бодр и крепок, лишь бы тыл был на должной высоте и не тревожил защитников Родины своими зачастую далеко не патриотичными письмами».
– Но разве армия в массе своей захотела защищать монархию в феврале 1917-го?
– А при чём здесь это? Я не хочу сказать, что армия служила надёжной опорой для власти и готова была подавлять революцию. Я хочу сказать, что антиправительственные и антивоенные настроения – совсем не одно и то же. Напротив, антиправительственные настроения на фронте возникали именно потому, что власть казалась фронтовикам недостаточно патриотичной. Сильнее всего их волновало не социальное неравенство, а воровство, спекулянты и слухи об измене в верхах. Каждая проблемная ситуация – например, не подвезли вовремя продовольствие или амуницию, – воспринималась как результат предательства.
В период от начала войны до Февральской революции на фронте за дезертирство или неповиновение пришлось расстрелять не более сотни человек. А вот после Февраля в армию допустили антивоенных агитаторов – большевиков и эсеров-интернационалистов (сейчас мы знаем их как левых эсеров). Закон всякой революции состоит в её углублении, потому самым ярым элементам не ставились преграды – это было бы расценено как контрреволюция. В итоге армию разложили за восемь месяцев. Вспомним и знаменитый приказ №1 революционного Петросовета от 1 марта 1917 года (приказ освобождал солдат от подчинения офицерам в вопросе политических выступлений и передавал всё оружие под контроль выборных солдатских комитетов. – «АН»). Как результат – к моменту заключения Брестского мира армия стала уже совершенно небоеспособной.
Между тем линия фронта не угрожала никаким жизненным центрам русских. Она проходила по приграничным губерниям – по южной Прибалтике, по белорусским землям – и по австрийской территории. Тогда как на западе фронт находился в опасной близости от Парижа – на расстоянии нескольких десятков километров. Подкрепление привозили из французской столицы на такси.
– Трудно поспорить с тем, что антивоенные агитаторы сыграли огромную роль в разложении нашей армии, но это удалось им благодаря аргументации. Была ли нужна та война русским людям? Затрагивала ли она жизненные интересы России?
– Затрагивала. Напомню последовательность событий: боснийский серб, выступающий за независимость Боснии и Герцеговины, убивает наследника австрийского престола; Австро-Венгрия, за спиной которой сильная Германия, выступает с унизительным для Сербии ультиматумом, желая нарушить её суверенитет и требуя от неё допустить на свою территорию австрийскую полицию для расследования убийства; та не подчиняется, и Австро-Венгрия объявляет ей войну; русские заявляют, что не допустят оккупации Сербии, и Германия объявляет войну русским. Обращаю внимание: России объявили войну.
– России объявили войну постольку, поскольку она взялась защитить Сербию.
– Это лишь повод. Германия рвалась в бой, и рвалась как можно скорее, поскольку на тот момент была готова к войне лучше всех. Эйфория от недавнего создания Германской империи настраивала немецкие круги исключительно агрессивно. Да и могли ли русские поступить иначе? Австро-Венгрия хотела включить в свой состав славянские страны, проявлявшие тяготение к России. Русским пришлось бы принуждать сербов к капитуляции, как Ельцин уговорил Милошевича капитулировать в 1999 году. Россия потеряла бы лицо.
А через несколько месяцев в войну вступила Турция (обстреляв наши черноморские города. – «АН»), страна, которая была главным врагом русских на протяжении столетий. Обострился жизненно важный для России вопрос черноморских проливов. Это наше уязвимое место: чужой флот может беспрепятственно войти в Чёрное море из Средиземного (а русский флот по собственной воле войти в Средиземное море не может). Именно поэтому в ходе Крымской войны англо-французский десант сумел попасть в Севастополь. Именно поэтому Сталин претендовал на проливы в переговорах с Гитлером в 1940‑м. Именно поэтому сегодня наши власти вынуждены очень робко вести себя в отношениях с Турцией, контролирующей проливы. Вот за это – за контроль над проливами – и сражались русские в Первую мировую. Идеалистические мотивы – вернуть крест на Святую Софию в Константинополе – совпадали с рациональными.
– Но давайте посмотрим на Брестский мир гуманистически: наши люди перестали гибнуть на фронтах той войны.
– И начали гибнуть в Гражданской войне – войне между красными и белыми, которые Брестского мира не признали и восприняли большевиков как германских ставленников. «Превращение империалистической войны в гражданскую» было официальным большевистским лозунгом.
– Впоследствии большевики включили в состав СССР многое из того, от чего отказались в 1918-м, и даже Западную Украину, которая в состав Российской империи никогда не входила. Нельзя ли назвать Брестский мир тактическим отступлением?
– Безусловно, для них это было именно так. Правда, отступили они не для того, чтобы потом восстановить территориальную целостность России, а ради сохранения своей власти в интересах мировой революции. Им казалось, что она произойдёт через полгода-год – и эти вопросы потеряют значение. Все большевики – и те, кто был за Брестский мир (Ленин, Сталин, Свердлов, Зиновьев. – «АН»), и те, кто был против (Бухарин, Урицкий. – «АН»), и те, кто воздержался (Троцкий, Дзержинский. – «АН»), – все они жили тогда мечтой о мировой революции. И расходились лишь в том, как правильнее поступить – выйти из войны и распустить армию или же понести революцию в Европу на её штыках. Остаётся признать: заключив Брестский мир, они по-своему поступили абсолютно правильно.