Реквием по Камерному театру
14 февраля 2018, 18:30 [ «Аргументы Недели» ]
Наша с вами, дорогие зрители, культура в 2018 году понесёт очередную большую утрату. Тьфу-тьфу, пока все живы-здоровы, только и это уже не повод для радости. Министр культуры Российской Федерации Владимир Мединский вынес решение о том, что текущий, 47-й сезон в истории Камерного музыкального театра (КМТ) имени Б. А. Покровского станет последним. Театр сливают. Это не сленг, простите. Камерный театр сливают с Большим.
Не хочется использовать некорректные образы, но, когда река впадает в океан, она перестаёт существовать. Эта аналогия приведена не для того, чтобы умалить значение Камерного театра, совсем наоборот — с целью подчеркнуть его уникальность. Он абсолютно неповторим — как и любой театр, по сути. Независимо от величины труппы, размера и количества площадок, театр уникален как явление культуры. Труппа, постановки, режиссёрские решения — все эти наработки очень быстро уйдут в область истории, забудутся и размоются после слияния, пишет Собеседник.ru
Сомнений нет — Большой проглотит всё и всех. Артистов и музыкантов Камерного театра ждёт переаттестация, и понятно, что пройдут её не все. Как уже была упразднена должность главного дирижера, которую занимал Владимир Агронский. Как в феврале 2017 года был уволен главный режиссёр Михаил Кисляров, занимавший этот пост с 2010 года, а до того с 1989 по 2007 гг. бывший режиссером-постановщиком Камерного под художественным руководством его основателя Б. А. Покровского. Будто бы в издёвку мастеру, поставившему шедеврального «Холстомера» В. Кобекина, «Альтиста Данилова» А. Чайковского, «Четыре самодура» Вольфа-Феррари, «Контракт для Пульчинеллы с оркестром, или Посторонним вход разрешен» по произведениям Перголези и Стравинского, «Идоменея» Моцарта в редакции Штрауса, «Мавру» Стравинского и «Леонору» Бетховена, предложили занять при театре должность... реквизитора!
Потеря творцов означает конец театра, который славился тем, что ставил редкие оперы, которые нигде, кроме как в Камерном, послушать не удавалось. А теперь и не удастся.
Конечно, всё то, что происходит в театральной жизни, — это продолжение и отражение общих тенденций, которые становятся всё более заметными в нашем многострадальном обществе. Вместо знаменитого принципа «пусть расцветают сто цветов», который, по сути, и вывел в итоге Китай в лидеры сегодняшнего мира, у нас всё происходит с точностью до наоборот: назад, в Советский Союз, где мог существовать только один банк, одна почтовая служба, одна партия и один авиаперевозчик. Даже не о конкуренции идёт речь, хотя монополизация вредит всем без исключения — и потребителям, которым при отсутствии выбора продают продукты низкого качества по неадекватным ценам, и производителям, которые навсегда отстают от мировых лидеров в своей области ради сиюминутной выгоды. В искусстве не может быть соревнования, бесценно каждое его проявление. Нельзя сравнивать арбуз и свиной хрящик, нельзя впрягать в одну телегу коня и трепетную лань. Большой — это «блокбастеры», это ВИП-театр для богатых, он не про искусство, а про пафос.
И ведь даже с точки зрения логики четвертая площадка Большому без надобности: на оперные постановки билеты хорошо продаются, только если они идут на Исторической сцене — Новая далеко не так популярна, а Бетховенский зал и вовсе открывают для зрителей по большим праздникам. Однако это не помешало директору Большого Владимиру Урину потребовать в собственность и здание Камерного театра. Этот Робин-Бобин-Барабек запросто проглотит не только «сорок человек», но и «Славянский базар» целиком. Его аппетиты превосходят самые смелые ожидания: он, похоже, жаждет основать свою небольшую театральную монополию и руководить ею. Ну, а почему, скажем, Газпрому можно, а ему нельзя?!
Напомним, Урин был назначен директором Большого театра в 2013 году на пять лет, но ещё до истечения этого срока, в феврале 2017 года, президент Владимир Путин одобрил продление его контракта еще на пять лет. А ровно год спустя министр культуры Владимир Мединский сделал Урину ещё один подарок — Камерный театр. Видимо, это за сговорчивость, проявленную директором в деле «Нуреева». После срыва премьеры балета в постановке Кирилла Серебренникова летом прошлого года генеральный директор Большого театра, кстати, признался, что «репутационные потери есть». Однако этот факт, который для любого другого театра стал бы убийственным, Большой просто не волнует: «Финансовых потерь абсолютно нет, спектакль, на который потрачены государственные деньги, состоится в мае», — заявил тогда Урин. И несмотря на то, что балет всё же был показан — не в мае, в декабре, теперь в афише Большого вы его не найдёте. А зачем? Опальный режиссёр по-прежнему под арестом, так что дешевле снять с репертуара популярный спектакль, чем рисковать тем, что на следующее представление в майках с надписью «Свободу режиссёру» придут не только артисты, но и зрители. А это уже дело политическое — в кого метят-то, да ещё и накануне выборов!
Кроме того, любопытно узнать: если финансово Большой театр совершенно не зависит от сборов, то почему же билеты в него стоят, как крыло от самолёта? Тот же Владимир Урин, оправдываясь за другой скандал, когда администрация Большого театра не пустила на балет «Лебединое озеро» несколько семей с детьми младше 12 лет, напомнил, что билеты на спектакль стоят до 15 тысяч рублей, и «люди, купившие их за такие деньги, вправе смотреть спектакль так, чтобы никто им не мешал». Это, если вы забыли, выше средних зарплат учителей по многим регионам России.
А пока, согласно постановлению, до конца текущего сезона, то есть до июля 2018 года, труппа Камерного театра «продолжит выполнять свои обязательства перед зрителями и будет работать в соответствии с ранее утвержденными планами». И на постановки билетов не достать — зрители пытаются надышаться напоследок, посмотреть знаменитые спектакли Покровского. Ведь, как заметила в публикации в «Новой газете» Мария Бабалова, в 1972 году Камерный театр создавался в знаменитом подвале на Соколе как раз в пику Большому театру, где его основателю не давали ставить редкие и прежде всего современные произведения.
Но, как известно, перед смертью не надышишься.