Революция разделила историю России и судьбы людей на «до» и «после» Октября 1917 года. Жизнь поменялась круто и навсегда. Миллионам граждан бывшей Российской империи пришлось решать, как жить и что делать дальше в новой реальности. О юридических последствиях Великого Октября размышляет один из творцов действующей российской Конституции Сергей ШАХРАЙ.
ТЕ ПРЕДСТАВИТЕЛИ юридической элиты, кто остался в большевистской России, и те, кто отправился в эмиграцию, не могли оставаться сторонними наблюдателями: всеми своими трудами, выступлениями, проектами юридических актов (включая проекты Конституций) они выражали отношение к революции 1917 г., к новой власти, к будущему молодого государства.
Размышления о личной ответственности за Россию были тесно связаны ещё и с вполне практическим вопросом – если остаться, то как строить отношения с новой властью? Помогать или противодействовать? Пытаться убедить большевиков в необходимости уважать закон и покориться диктатуре права либо сделаться послушным «оформителем» деяний новой власти, подчинить право текущим нуждам диктатуры пролетариата?
От ответов на эти вопросы зависела не только судьба (а порой и жизнь) юристов, оставшихся в революционной России, но и облик советского права.
Если кратко выразить желаемое соотношение революции и Конституции, то можно предложить формулу – «лучше спорная Конституция, чем бесспорная революция».
За то, что конституционная реформа сто лет назад потерпела неудачу, а разрушительный джинн революции был выпущен на свободу, ответственны не только большевики, но и российская элита, которая чуть ли не в едином порыве призывала: пусть скорее грянет буря!
Буря грянула, но справиться с ней уже не смогли. И если в Европе в ходе революций один ставший негодным правопорядок быстро сменялся на другой, более совершенный и демократичный, то опыт российского 1917 г. оказался совсем иным.
Поначалу после Февраля Временное правительство намеревалось в целом сохранить прежний «юридический быт» России. Однако Октябрь провозгласил полный отказ от старого права, законности и системы юридических институтов. И хотя диктатура пролетариата предложила свою формулу правовой идентичности, основанную на марксистском представлении о праве как классовом явлении, взявшие власть большевики не один десяток лет блуждали в поисках подходящей теории нового права.
В результате появилась идея «социалистического права» (автором этого термина стал Михаил Рейснер).
О его сущности и содержании довольно долго шли жаркие споры. Для некоторых участников дискуссий дело закончилось расстрелом (Евгений Пашуканис, Николай Крыленко и др.). Но при всех теоретических разногласиях на практике социалистическое право понималось как явление формальное, даже техническое, и считалось чем-то вроде подсобного инструмента для оформления партийного волеизъявления
В результате большевистская революция создала совершенно новые, основанные на классовых подходах конституционную, общеправовую и правоприменительную системы, которые оказались далеки от принципов гуманизма и общечеловеческих ценностей.
Чем это «достижение» обернулось для советского общества, хорошо известно. И конечно, не следует забывать, чем это обернулось для юридической профессии, юридического образования и науки, всего юридического сообщества в нашей стране.
Только в начале 90-х годов ХХ в. мы начали по-настоящему возвращаться к праву. Вырос авторитет юридической профессии, начался бум юридического образования, появились влиятельные общественные организации (Ассоциация юристов России, союзы адвокатов).
«Революционная ситуация» в СССР начала 90-х не завершилась революцией, гражданской войной и «большой кровью» в первую очередь потому, что общество не забыло уроки своей истории. Растущее общественно-политическое напряжение вылилось в баталии на парламентской трибуне, в горячие споры o «желаемом будущем», в борьбу вокруг многочисленных конституционных проектов. А едва не начавшаяся гражданская война так и не вышла за периметр вокруг мятежного Дома Советов.
Разработанный в итоге политической дискуссии проект Конституции, да и ещё получивший высшую санкцию – одобрение всенародным голосованием, стал основой для формирования нового общественного согласия, юридическим инструментом консолидации общества и планом будущего для России.
Ещё один, чрезвычайно важный вопрос касается проблемы легитимации новой власти после революций, иных крупных социальных катаклизмов. В этом Февраль и Октябрь 1917 г. тоже оказались диаметрально противоположны.
Похоже, что Временное правительство осознавало дефицит собственной легитимности и разрыв конституционной преемственности и пыталось найти способ их восстановления. Как известно, «февральское правительство» было создано Временным комитетом Государственной думы, деятельность которой уже приостановил Николай II. И оно было «наделено» властью из рук не имевшего права на наследование российского престола Михаила Романова, в пользу которого «странным» с юридической точки зрения образом отрёкся Николай II – сразу за себя и за своего сына.
А большевики, взявшие власть в результате вооружённого восстания (до 1927 г. даже они называли это событие «Октябрьский переворот»), не считали нужным следовать каким-то устаревшим «юридическим церемониям» для обеспечения легитимности своего правления.
Пожалуй, один из немногих, если не единственный, кто понимал важность этой проблемы и заботился о её решении, был уже упоминавшийся Михаил Рейснер, вставший на сторону революции. Поскольку «матрос Железняк» (Анатолий Железняков) уже объявил Учредительному собранию o его роспуске, то Рейснер был вынужден искать иные механизмы легитимации новой власти. В своём конституционном проекте 1918 г. он предложил оригинальную формулу: построить властную пирамиду «снизу», от корней, начиная от производственных коллективов и небольших сообществ, коммун как основы власти, и до всероссийского собрания депутатов. Так должна была возникнуть легитимная власть – не «взятая», не объявленная, не узурпированная.
Но этот проект, пусть и в какой-то мере авангардистский, так и не нашёл принципиального понимания у большевиков.
Пренебрежение этим вопросом дорого обошлось советской власти. Точно так же, как в один день большевики смели старую Россию, «в один день» рухнул их партийно-государственный механизм. И дело тут не в силе тех, кто демонтировал прежний строй, а в порочности его государственно-правовой конструкции. В «минах замедленного действия», заложенных в фундамент советской государственности.
И самой опасной из них оказалось следование постулату Карла Маркса о праве наций на самоопределение и закрепление в Конституции РСФСР 1918 г., как и в последующих союзных Конституциях, национальной основы построения федерации с правом свободного выхода из состава государства. В итоге право на сецессию буквально взорвало изнутри «Союз нерушимый республик свободных».
Сегодня нет смысла искать правых и виноватых. В революции, как и в гражданской войне, у каждого своя правда и своя вина. Мы несём ответственность за то, что из всех возможных исторических вариантов нередко выбираем самый трагический путь.