Великое послушание Большого театра

В Большом театре сообщили, что в декабре всё же состоится премьера балета «Нуреев», поставленного театральным режиссёром Кириллом Серебренниковым. Это действительно большое и знаковое событие. Старейший государственный театр страны на наших глазах становится всё более современным, привлекает продвинутых зрителей со всего мира.

КАЗАЛОСЬ бы – чисто театральное событие, о котором после премьеры напишет Татьяна Москвина. Но до премьеры, как говорится, вопрос остаётся политическим. Серебренников сидит под домашним арестом с обвинением в растрате казённых средств. И пропусти театр премьеру, его руководителей тоже могут обвинить в растрате – как-никак, на подготовку уже истрачено несколько сот миллионов рублей.

Напомним, что премьеру «Нуреева» не показали летом по причине якобы неадекватного показа личности главного героя. Якобы «гомосексуальная составляющая» спектакля кому-то наверху не понравилась. Мол, и танцовщики танцуют с голыми ягодицами, и в финале во всю сцену висит портрет голого Нуреева с гипертрофированно большим членом. Одним словом, спектакль сняли, а режиссёра обвинили в растратах. Правда, по другим спектаклям.

Но тучи постепенно рассеиваются, и, скорее всего, у западного зрителя не останется поводов обвинить современную Россию в излишнем пуританизме. Ясно же, что на этот спектакль в Лондоне, Нью-Йорке, Париже и Токио народ пойдёт валом. Даже лучше, чем на «Лебединое озеро». В развитых странах тема гомосексуализма рассматривается только с эстетической, но никак не с религиозной и моральной сторон. Видно, и наш путь туда же. Уже сегодня кому-то будет жалко, если руководство театра пойдёт на поводу у отсталых ретроградов и всё же оденет танцовщиков в трусы. И совсем плохо – уберёт со сцены огромное фото голого Нуреева.

В мире ежечасно происходят эпохальные события. Расстреливают невинных людей, терзают сепаратизмом страны и континенты, беспрестанно проводят выборы и взрывают бомбы. На этом фоне давайте посмотрим на совсем мелкое событие – символическое возвращение в страну великого артиста – танцовщика, овеянного слухами и легендами. Возвращение скандальное.

Но Большой – не первый, который вернул его в родную страну. В километре от Большого находится другой театр – Театр Стаса Намина, известного композитора, режиссёра театра и кино, создателя групп «Цветы», «Парк Горького»... Вот уже ровно два года в его театре идёт спектакль «Нью-Йорк. 80-е. Мы». Так вот – «Нуреев» в Большом – это детский лепет по сравнению со спектаклем Стаса Намина. Автор сценария – близкий Нурееву по американской жизни живой гений мирового уровня художник Михаил Шемякин. Спектакль поставлен по его дневниковым записям и даёт портреты-зарисовки не только г-на Нуреева, но и многих звёзд советской эмиграции. Это вам не сочинения г‑на Серебренникова, который его и в глаза не видел.

Несколько слов о спектакле. На сцене занавес с семью черепами на фоне бело-серых небоскрёбов. Сцены спектакля сопровождаются настоящими фотографиями г-на Шемякина, сделанными им 30 лет назад. Фотографии оживают в игре актёров. Сам Шемякин выходит на сцену и рассказывает, что спектакль о его старых друзьях и знакомых по Нью-Йорку – Иосифе Бродском, Сергее Довлатове, Наташе Макаровой, Нурееве и Барышникове, Саше Годунове, Эдичке Лимонове и многих других. Почти все они – персонажи спектакля в исполнении прекрасных актёров. Их игра убедительна и безупречна.

Как оказалось, известное имя – ещё не повод для поклонения. Поскольку о творческих талантах героев спектакля – почти ничего. Он о трагедии изгнанников, живущих в тесном мирке эмигрантов. Не зная языка и законов США, они вынуждены вариться в собственном соку, любя и ненавидя друг друга одновременно. Начинается с того, что тогдашняя жена Лимонова г-жа Щапова очень хочет попасть в гей-клуб, чтобы «почувствовать атмосферу». Шемякин и Лимонов её отговаривают. Вот они у дверей клуба. Появляется Нуреев. Он ждёт «хоть одну афроамериканскую ж...у». «Её» долго нет, но вот появляется негр и поворачивается к г‑ну Нурееву задом. Коротко бросает – 100 долларов за час. 1500 за ночь – отвечает Нуриев, и они удаляются. (Уж не ответ ли балет К. Серебренникова в Большом на такой натурализм?)

Г-жу Щапову в гей-клуб поначалу не пускают. Но она туда всё же проникает и встречается нос к носу с Лимоновым, своим мужем. «Лимонов – ты пидарас?» – кричит она в изумлении. Тот от ответа увиливает. На стене висят 9 гипсовых задниц. На каждой подпись владельца – Ив Сен-Лоран… Хорошая сцена. Красный свет. Сам Шемякин в исполнении актёра Олега Лицкевича настроен скептически. Это явно не его атмосфера. Но он вынужден слушать утверждения поэта и балетного критика Геннадия Шмакова (умер от СПИДа в 1988 году), что будь он геем, то намного быстрее стал бы великим. Мол, все главы крупных издательств и картинных галерей – геи. Вот Лимонов это давно понял и косит «под голубого». Поэтому книга «Это я, Эдичка» пошла у американцев на ура.

Так что г-н Нуреев, будучи гениальным танцовщиком всех времён и народов, мог сбежать из СССР, опасаясь ареста за свой тайный грех. В СССР за него давали 8 лет колонии, где он пребывал бы на правах опущенного ниже уровня тюремной шконки зэка. Политика была ни при чём. Он о ней никогда и не высказывался.

Весь спектакль пересказывать нет смысла. Далее будет сцена с голой г-жой Щаповой на чёрной лошади – она модель М. Шемякина. Ещё одна сцена, где в ресторане «Одесса» на Брайтон-Бич справляют еврейский день рождения и гуляют наши герои. Появляется Сергей Довлатов, и Шемякин обвиняет его в доносе в КГБ на себя. Поёт Вилли Токарев, и до самого конца русские таланты глушат себя водкой и тоской.

Понятно, что всю палитру нью-йоркской русской жизни в спектакль не уместишь. В нём нет гостей из Москвы, которые гуляли в той же «Одессе» в компании представителя «Аэрофлота» в США. Нет знаменитого и хлебосольного Лёни Усатого (Леонард Лев), совладельца ресторана «Одесса», который привёз Вилли Токарева в СССР, где тот прятался от КГБ у Аллы Пугачёвой – думал, его арестуют. Нет Бориса Сичкина (Буба Касторский) и русских таксистов Нью-Йорка, что гуляли в «Одессе» по вечерам. Нет Вячеслава Иванькова (Япончика), который появился в Нью-Йорке к концу 80-х и удивил всех местных своим пристрастием к дорогим часам. Причём пили не «Столичную», как показано в спектакле, а модную тогда во всём мире шведскую водку «Абсолют». Под селёдку толщиной с кулак и крупно нарезанный кольцами сладкий белый лук с чёрным хлебом.

И что любопытно – тема отношения полов среди этой далеко не творческой и многочисленной публики не затрагивалась. Русско-американские мужики любили своих баб и наоборот. «Тонкие материи» появились много позже в воспоминаниях тех, кто и помнить-то ничего не может – тот же Серебренников. Было бы больше правды, танцуй на сцене Нуреев не «обнажённой загадкой», а пьяницей. Такой его период был бы правдивее.

Что касается спектакля Михаила Шемякина в Театре Стаса Намина, то его воспоминания – это не эстетское смакование жизни «голых тёток и алкоголиков», а рассказ о трагедии выброшенных из страны творческих личностей. Лишь немногие, как Михаил Шемякин, сумели сойти с рельсов, ведущих в никуда, и вернуться. Почти все его друзья по Нью-Йорку уже в могиле. Это про них знаменитая песня Александра Галича «Когда я вернусь». Она звучит в финале.

…Рудольф Хаметович Нуреев умер от СПИДа в 1993 году. Похоронен в Париже. Он вернётся сначала в Москву вместе с Кириллом Серебренниковым и Большим театром. Потом – в город своей разгульной молодости – Нью-Йорк, далее Париж, Лондон… Туда, где ему рукоплескали лучшие сцены мира. Великий танцовщик достоин такой чести.