Свобода слова: 1920 год

Челябинский историк и краевед Алексей Яловенко передал в редакцию нашей газеты, свой очередной труд, уникальный архивный материал, о более чем непростых взаимоотношениях южноуральских журналистов и сотрудников ВЧК в первые годы советской власти. О том, как в освобожденном от белочехов Челябинске боролись за свободу слова.

От автора:
Прежде чем предложить этот материал я просмотрел огромное количество архивных материалов и мне нигде не удалость найти такого справедливого и правдивого материала про Челябинское ЧК. Кстати официально считается, что Бояршинов был первым Челябинским председателем ЧК. Я же нашел упоминание о некоем Коростине, который занимал эту должность до него….. В материале я старался сохранять орфографию тех времен.

Справка:
«Советская правда», ежедневная газета, орган Челябинского ГубКома РКП (б) и губернского ревкома, с № 140 орган губкома РКП (б) и губисполкома (1920-1927). Заменила газету «Советская Сибирь». Редактирование осуществляла редакционная коллегия. «Советская правда» выходила на 2-4 полосах формата 36*71 или 33*43 см. Выполняла роль общегосударственного издания, с ноября 1923 года – окружного, с февраля 1926 года в основном ориентировалась на сельского читателя Челябинского округа (с февраля 1926 года по декабрь 1927 выпускалась одновременно с газетой «Челябинский Рабочий»). Первая местная газета, снабженная иллюстрациями. Отличалась боевитостью, яркими материалами, нелицеприятной критикой «все еще имевшихся недостатков новой советской жизни». Эпизодически выпускала многочисленные приложения: «Официальный отдел», «Страничку женщины-работницы», «Страничку красногвардейца», «Страничку красной молодежи», «Челябинский гудок» и др.

В августе 1921 года в Челябинске был образован союз журналистов. Его возглавил член редколлегии «Советской правды» Вадим Лавров.

Статья, опубликованная в газете «Советская правда» в 1920 году:

С этим нужно бороться

На днях в Губернский Отдел Управления явился сотрудник Губчека, - уполномоченный по одному из Районов Губернии, и изъявил пожелание получить открытый лист для разъездов по Волостям. При просмотре его документов обнаружилось, что совершенно отсутствует командировочное удостоверение, дающее право на получение открытого листа, о чем ему и было заявлено сотрудником Губотдела Управления. Казалось бы, что уполномоченному Губчека, если он не был удовлетворен заявлением служащего Отдела, следовало тотчас же обратиться непосредственно к заведующему Отделом и с ним, выяснив положение, так или исчерпать инцидент.

Однако уполномоченный Губчека предпочел избрать иной путь и применил метод террора и непосредственного воздействия. Устроив целый погром в Отделе, и доведя до слез, разгневавшего его служащего, расходившийся чекист, объявил его арестованными и вслед за тем, пригрозив арестом и заместителя заведующего Отделом, шумно удалился. Этим, однако, инцидент не закончился.

Через два дня на имя заведующего Губотдела Управления был получен, скрепленный многочисленными подписями, пространный «нагоняй» от Губчека, «нагоняй» заканчивающийся следующей угрозой: «предупреждаем, что в случае повторения подобных явлений (выдача открытого листа) , вы будете привлечены к суду РевТрибунала».

Невольно напрашиваются печальные вопросы:
Как широко развернет свои «таланты» в деревне этот зарвавшийся советский чиновник, не постеснившийся учинить погром даже в Отделе Губревкома, и как застонет деревня под тяжелой рукой, водворяющего «свои» порядки, чекиста.
Не свидетельствует ли, полученный Губотделом Управления «нагоняй» и только что отмеченное происшествие об излишнем легкомыслии руководителей Губчека, отсутствии необходимой дисциплины и желании контролировать действия и соблюдения своих агентов, и это не первый случай вызывающего и беспричинно-грубого отношения к Отделам Губревкома и другим Советским учреждениям со стороны сотрудников ГубЧека.

С этим надо бороться.

А на будущее посоветовать Губчека, относиться серьезнее и осмотрительнее к выбору своих агентов, особенно предназначенных для работы в деревне.

В. Горин.

Подготовленная в газету статья – опровержение, которую отказался печатать член коллегии редакции губернской газеты «Советская правда» Вадим Лавров:

Так надо, так и будет.

В статье, помещенной в номере № 87 помещенной в «Советской Правде» гр. Гориным указывается на отсутствие необходимой дисциплины в Губчека, чем явно доказывается, что не только автор этой статьи, но и отделы Губревкома начинают пугаться той железной дисциплины, проводимой руководителями Губчека, которая действительно необходима при строительстве Советского государства.
Бюрократические чиновники, которые заняли ответственные посты в Советских учреждениях, слишком зарвавшиеся и обнаглевшие за последнее время, не чувствуя над собой твердой власти, решаются даже совать нос в действия учреждения, способствующего процветанию Советской Республики и оберегающего интересы пролетариата и беднейшего населения.
Губернская Чрезвычайная Комиссия неуклонно преследует свои цели и, не покладая рук, ведет упорную и беспощадную борьбу с врагами революции и всякого рода саботажниками, умышленно или несознательно приносящими вред Республики, и в корне пресекает всякое зло, почему считает нужным поставить в известность гр. Горина впредь не давать «своих советов» кого и куда следует назначать, ибо его советы останутся «гласом вопиющего в пустыне», в виду полного непонимания им работы Губчека, а также предлагает всем Советским учреждениям и в особенности отделам Губревкома относится более серьезно к требованиям Губчека, так как она не скуки ради диктует те или иные предписания, а лишь видя в них необходимость, при чем сообщает, что виновные в неисполнение, не считаясь с их положением, будут караться самыми строгими мерами и, в случае необходимости, будет доводиться до сведения Центра.

* * *

ГубЧека Президиум.

В Челябинский Губернский Комитет. Р.К.П.

От Вадима Михайловича Лаврова.

Около 3-х часов дня, 13 марта 1920 года в помещение редакции явился в сопровождении вооруженного красноармейца помощник начальника секретно-оперативного Отдела ГубЧека и, предъявив мне ордер об аресте, обыске и т.д., подписанный т. Коростиным (председатель Чека в Челябинске) и Вилковым, объявил меня арестованным. 

На моё заявление, что я подчиняюсь аресту лишь после того как поговорю по телефону ГубКомитета и ГубРевкома - агент, арестовавший меня заявил, что разрешить мне этого не может и лишь после моего категорического требования и своего разговора с тов. Коростиным он мне это разрешил.

Я выразил по телефону т. Полякова, который после переговоров с Коростиным мне сказал, что арестован не буду и лишь должен пройти в ГубЧека для переговоров.

В кабинете председателя ГубЧека, когда я туда вошел, находился Коростин, Вилков и два других лица, очевидно, члены коллегии.

Один из последних в моем присутствии начал делать выговор агенту, арестовавшему меня за то, что он допустил мой разговор по телефону – Вы должны были обращаться как с арестантом и в случае неподчинения вашим приказаниям могли стрелять – вот почти его точные слова. Слыша это и недоумевая, я обратился к т. Коростину «Я пришел выслушать Вас и согласно слов Председателя ГубРевКома аресту не подлежу. На это мне Коростин ответил: - Постановление об Вашем аресте есть постановление коллегии ГубЧека, и я его не отменял». После этого мне было предложено пойти в комендантскую, где на меня должен быть составлен арестный лист в общем порядке. Мой протест против ареста остался без ответа.

В комнате помощника коменданта на меня был заполнен арестный лист. В это время по телефону было отдано распоряжение о «тщательном обыске» меня.

Два красноармейца сняли с меня полушубок, выворотили карманы, сняли ботинки, чулки, расстегнули брюки и довольно долго, хотя и не умело обыскивали. Записная книжка с деловыми бумагами и частными записками, деньги, блокнот – были отобраны.
После обыска помощник коменданта предложил мне расписаться в заполненном арестном листе; одна графа – «предъявленное обвинение» - заполнено не была, и естественно при подписи я её прочеркнул, тем более, что обвинение мне формально предъявлено не было.

Помощник коменданта, с площадной бранью вырвал у меня ручку и в чрезвычайной грубой форме, на «ты», закричал на меня, что я должен делать то, что он мне приказывает, а не черкать зря бумагу. На мое указание, на недопустимость такой формы поведения и просьбу назвать свою фамилию он и вошедший в комнату какой-то весьма полный и румяный молодой человек в одежде защитного цвета закричали на меня, выругались и я, видя их, очевидно укрепившуюся привычку такой формы «разговора» со всеми арестованными счел за лучшее замолчать.

Меня под усиленным конвоем отвели в комнату, где содержались наиболее опасные контрреволюционеры и спекулянты. Комната была настолько переполнена, что негде было сесть: арестованные валялись вылежку на полу.

Проседев несколько часов здесь, я был переведен в другое помещение, где содержались преступники – «помельче». Второе помещение, было также переполнено до пределов, воздух невыносим, паразиты кишат.

Через караульного начальника я заявил Коростину. что условия, в которых я содержусь, невыносимы и, продолжая оставаться в них я, безусловно, заражусь тифом. Через час я получил ответ – т. Коростин оставил вашу просьбу без последствий.
Около одиннадцати вечера я все же был переведен в другую камеру, где содержались кроме меня еще три арестованных, в это же время мне был дан кусок хлеба. До этого с 2-х дня я был голоден. «Спать» приходилось на голых нарах. Было ужасно холодно – печь не топлена. «Спать» - я ставлю в кавычках, так как благодаря паразитам и холоду в продолжении всей ночи я забывался всего лишь на несколько минут.

На следующий день в час дня я был вызван к заведующему следственным Отделом ГубЧека на допрос. Прождав около полу-часа у двери кабинета заведующего, я был вызван км нему. Здесь мне было представлено обвинение, в отказе напечатать возражение ГубЧека на статью т. Горина, будирующую и восстанавливающую массы беднейшего пролетариата и трудового крестьянства против революционного органа ГубЧека. Объяснить мотивы непомещения опровержения я отказался и заявил, и заявил, что я могу их сказать или в кабинете редакционной коллегии или же при судебном разбирательстве моего дела. Ответив на ряд мелких вопросов, касающихся некоторых несущественных деталей, мне было предложено вновь объяснить мотивы непомещения опровержения, причем было заявлено – ГубЧека является органом административно-карающим, дело мое будет рассмотрено без моего присутствия и от ответа зависит характер меры пресечения. Дать ответ я вторично категорически отказался и опять заявил, что мой арест я считаю насилием над социалистической прессой. После этого допрос был закончен и я видел, как следователем было написано заключение: «Мера пресечения – содержание под стражей в тюрьме». На мою просьбу сообщить Губкому и ГубРевКому о том, что я продолжаю оставаться под арестом, следователь ответил, что ГубЧека ходатайство ГубКома о моем освобождении не удовлетворило и поэтому он считает исполнение моей просьбы лишним.
Тут же мною был заявлен протест недопустимых условий моего содержания под стражей и о ругательстве и оскорблениях меня после обыска. – «Подайте письменное заявление» - был ответ. Считаю нужным добавить, что допрос велся в очень корректной форме.

После допроса я был препровожден в прежнюю камеру, откуда и был освобожден, по постановлению объединенного заседания коллегии ГубЧека, ГубКома и ГубРевкома, как мне сказало лицо, выдавшее мне пропуск.

Считая мой арест и издевательства надо мною, которые мне довелось перенести во время моего заключения фактом самоуправства, кулачной расправой, свидетельствующей о полном разложении и безответственности у руковителей ГубЧека, кроме того и, самое важное, недопустимым насилием над социалистической прессой – прошу Челябинский Губернский Комитет Р.К.П. Расследовать это дело и виновных привлечь к ответственности.

Вадим Лавров

С подлинным верно
Секретарь Губотдела 
Управления.
15.марта 1920 года. г. Челябинск.