Петербургские социологи из Высшей школы экономики провели уникальную международную конференцию, собравшую более сотни учёных из России, Грузии, Таджикистана, Финляндии, Швеции, Великобритании, Германии, США. В центре внимания участников этого знакового мероприятия были взаимоотношения поколений отцов и детей. Один из главных организаторов конференции, учёный с мировым именем, руководитель Центра молодёжных исследований НИУ ВШЭ в Санкт-Петербурге профессор Елена ОМЕЛЬЧЕНКО рассказала «АН-СПб» о том, как сегодня меняются настроения в обществе, в том числе под воздействием государственной политики.
- Елена Леонидовна, нашу беседу хотелось бы начать с вопроса о том, совпадают ли настроения в молодёжной среде и настроения в обществе в целом?
– Одна из наших самых значимых, исходных позиций – молодёжь не является изолированной частью общества. Она вовлечена во все процессы, зависит от всех трансформаций, новых политических проектов, геополитических изменений. Молодёжь и люди старшего, то есть третьего или четвёртого возраста (учёные по-разному его называют), – эти две группы наиболее зависимы от социальных обстоятельств. Молодёжь ещё не включена в политический истеблишмент, не обладает достаточным количеством финансов, культурным капиталом, социальными связями. Пенсионеры и «поздние» пенсионеры в силу возраста и состояния здоровья выключаются из многих процессов и становятся крайне зависимыми.
– Влияет ли на настроения в обществе и особенно в молодёжной среде пресловутый менталитет?
– Я не очень люблю слово «менталитет», но историки много пишут о наличии определённого рода ментальной предрасположенности к самого разного рода фобиям и патриархальности. Общинность, патриархальность, склонность недоверять соседям, склонность к негативной солидаризации определённо имеются.
– Как у представителей молодого поколения меняется отношение к труду?
– На конференции социолог Яна Крупец рассказывала про наши исследования по труду и потреблению. Для молодёжи характерны очень раннее включение в рынок труда, множественная занятость и высокая степень зависимости от рыночных колебаний. Помимо того что молодёжь приобретает опыт работы, она ещё приобретает опыт неравенства. Информанты рассказывали о том, что вынуждены совмещать работу в школе с репетиторством, подрабатывать переводами, вести онлайн-курсы, продавать хендмейд – и таким образом поддерживать свой уровень независимости. Это очень сложно, и дальше будет, видимо, только хуже.
– Влияет ли это на взаимоотношения внутри семьи?
– Социологи говорят о таком понятии, как межпоколенческий контракт. Он имеет как экономические, материальные, так и психологические, эмоциональные составляющие. Новое, работающее поколение кормит уходящее поколение, а уходящее выступает в определённой зависимости. При этом существуют взаимные ожидания и требования как морального, так и экономического характера.
Мы видим, как ломается моральный контракт между поколениями, который существовал в советское время. Молодые в этом поколенческом контракте играли роль скорее эгоистическую. Советское общество провозглашало, что молодёжь – это будущее, это надежда, всё от неё зависит, ей строить коммунизм и жить при коммунизме. Всё для молодёжи: лагеря, дома отдыха, парки, огромная развитая инфраструктура. Это поколение выросло в патерналистском ощущении.
Сейчас молодёжь ничего не получает. Уже давно нет никакого распределения выпускников, обязательств по трудоустройству со стороны государства. Возникает определённый дисбаланс. Родители ждут заботы. Они протянули молодёжь через кризис 2007–2008 годов (наши исследования выявили, что молодёжь тогда не почувствовала негативных изменений – хватало еды, денег на мобильную связь, Интернет, клубы). Неустойчивое положение приводит к тому, что молодёжь до 35 лет или даже дольше оказывается в зависимости от родителей. Это общеевропейская тенденция.
– К чему это ведёт?
– Мы видим массовые процессы, судебные в том числе, по выяснению, кто кому должен платить алименты, кто кого должен содержать. Стало легитимно говорить об этом. Это очень интересный момент. Мы находимся в процессе трансформации – то же самое было с брачными отношениями. Сейчас изменения касаются взаимоотношений детей и родителей, стариков. Это отражение неравенства. При отсутствии патронажа со стороны государства молодёжь сталкивается с непроходимыми противоречиями и сложностями – как поддерживать уровень морального долга, если нет материальной базы? Здесь мы видим выплывающие наружу конфликты вокруг собственности. Это меняет тональность взаимоотношений. С одной стороны, уходит ханжеское представление о том, что разговаривать об этом неприлично: есть проблема, её надо решать. С другой стороны, старики активно ждут помощи, поддержки, в первую очередь эмоциональной. А дети скорее готовы идти на формальные отношения – подписать контракт и выяснить, за кем квартира.
– На конференции, в докладе социологов Надежды Нартовой и Яны Крупец, прозвучал и другой тезис – о том, что чувства к родителям связаны с патриотизмом, что, не желая оставлять родителей, молодые люди часто отказываются от миграционных планов.
– Существует целый сгусток противоречий. Это не только долг, это эмоционально чувствительная и очень значимая связь. Но здесь очень важно смотреть на класс. В социологии существует интерсанкциональный подход – нельзя изучать гендер, или поколение в отрыве от класса, этничности, религии. Необходимо видеть множественность. Одно дело, когда о невозможности уехать от родителей говорит девушка из среднего класса, которая не испытывала особой нужды, действительно имеет с родителями сильную эмоциональную связь. И совсем другое дело – когда речь идёт не только о том, чтобы оставить родителей, но и о возможности уехать из села, поступить на работу в Москву. Проблема неквалифицированной миграции для стран Восточной Европы и России достаточно сильна. Важна классовая принадлежность людей, которые уезжают, и тех обстоятельств жизни, которые к этому подталкивают. Это вопрос очень сложный, тонкий, его надо исследовать.
– Как сейчас выстраивается политика государства в отношении молодёжи и как она влияет на общество в целом?
– Мне кажется, молодёжная политика переживает кризис. Об этом говорят все эти непонятные шатания, которые проявляются, в том числе в отношении субкультур. Сначала был всплеск активности в отношении готов и эмо, сейчас взялись за толкиенистов. С одной стороны, упрекают их в увлечении западными ценностями, с другой – заигрывают, хотят превратить в электорат. Как? Всех толкиенистов перевести в «Наших»? Это невозможно. Я думаю, это признак серьёзного концептуального кризиса. Работать с различающимися группами не могут и, может быть, не хотят. Или работают старыми, проверенными методами: готовятся люди, внедряются внутрь группы, собирают шпионские сведения. Это демонстрирует недоверие к молодёжи, формирует стремление к закрытости, мешает установлению диалогов, если только эти диалоги не декларативные. На молодёжных форумах уровень декларируемого понимания не имеет ничего общего с повседневными разговорами молодёжи, с их пониманием того, что происходит.
Молодёжная политика уже 30 лет не может отойти от комсомольского способа руководства, перейти в режим реального включения в жизнь молодёжи.
– В чём заключалась специфика движения «Наши» – самого яркого прокремлёвского движения?
– В манифесте «Наших» провозглашались три идеи-задачи: предотвратить «оранжевую» революцию, вернуть России былые мощь и могущество и сменить политический истеблишмент, повестку дня. Удалась только первая часть – она реализовывалась не столько через пропаганду, сколько через прямую мобилизацию. Использовался административный ресурс, старые наработанные каналы: работа велась по всем обкомам, администрациям, райкомам, университетам, ПТУ. Приходили на занятия, спрашивали: «Кто хочет поехать в Москву? Бесплатно. Там надо будет постоять на площади. Бесплатные дорога, еда, футболки». Собирались отряды, использовались определённые методы сетевого маркетинга.
Смысл был в том, чтобы собирать в определённое время в определённом месте огромные толпы регулируемых людей, и принципы этого регулирования были достаточно жёсткими: да, ты бесплатно едешь в Москву. Но, когда ты выходишь из вагона, ты фотографируешься для общей фотографии, и она вывешивается на сайт и где-то существует. Потом будут в архивах рыться – а, у тебя «нашистское» прошлое! Очень много было такого рода практик, которые, с одной стороны, поддерживали дух коллективизма, приобщённости, а с другой стороны – воспроизводили паноптикум, который существовал в советское время: ты следишь за соседом и, если что, на него доносишь.
– Как складывается судьба активистов подобных движений?
– Молодой возраст – это игра в войнушку, ощущение власти. И оно, как мне кажется, оказалось вирусоподобным, вырабатывающим определённое привыкание. «Высокие» комиссары движения «Наши» начали делать карьеры, у них начались междусобойчики, всякие нехорошие дела. Потом с финансированием стало хуже, пошли судебные процессы, скандальный Русский марш. Абсолютное одобрение, поддержка власти, мне кажется, спровоцировала определённое ощущение вседозволенности, и вновь родившиеся движения – «Сталь», «Щит», «НаркоСтоп», «СтопХам» – стали, не всегда оправданно и часто переходя границы, заниматься чисткой городов, контролем, моральным регулированием. Это прямой возврат к советскому прошлому. Я об этом писала ещё в 2004 году. Это опасно. Волны, которые расходятся, заряд, который дан, – они же никуда не уходят. Лидеры «Наших» говорят: бывших комиссаров не бывает. У них может возникнуть обида – как у бывших афганцев, синдром власти, синдром силы, приобщённости. Только что я был вхож, а теперь меня не пускают – что это? Давайте тогда свою движуху сделаем! Вот смотрите, что творится, – в аптеках наркотики продаются! Давайте устроим контроль. Или давайте бордель накроем, или педофилов будем ловить. Мы хотим сейчас попытаться заняться этими движениями. Хотя их сейчас поприкрывали, особенно антимигрантский «Щит», который крушил рынки.
Призыв к патриотизму, национальным идеям, ощущение причастности, вовлечения в большое дело, связанное с изменением мирового порядка, – это всё очень сильные вещи, они на всю жизнь.
Никакой правитель не может предвидеть последствия стимулируемых им активностей. Эти активности нельзя остановить. Молодёжное многообразие всё равно будет прорываться, причем очень по-разному.