Сегодня мы начинаем публикацию воспоминаний Нами Микоян о годах жизни, прошедших рядом с легендарным партийным и государственным деятелем СССР Анастасом МИКОЯНОМ. Нами Артемьевна была женой Алексея Микояна, третьего сына Анастаса Ивановича. Избегая общих оценок, она описывает реальную жизнь, калейдоскоп деталей, из которых складывается общая картина времени, незнакомая читателю. Публикация воспоминаний основана на оригинальном материале из книги Нами Микоян «Своими глазами. С любовью и печалью» и представляет собой воспоминания о пережитом, истории её семьи, судьба которой тесно переплелась с судьбой страны.
С 1950 года моя жизнь резко изменилась. Я вышла замуж и переехала в Москву.
Мой дядя (Григорий Арутинов, с конца 1937 по 1953 год – 1‑й секретарь ЦК Компартии Армении. – Прим. ред.) с 1946 года часто по служебным делам бывал в Москве. Если поездка совпадала с каникулами, то мы с тётей ездили вместе с ним. По служебному положению он имел право пользоваться салон-вагоном (самолётами тогда почти не летали). Это был трофейный немецкий вагон, отделанный внутри белым деревом. Пользовался им дядя только в служебных целях, никто ничего бы не сказал, если бы ездили одни мы, члены семьи, но у нас очень чётко разделялось государственное и личное.
Когда мы с дядей приезжали в Москву, нас обычно приглашал на дачу А.И. Микоян, тогда член Политбюро. Я и тётя знали его по Еревану, когда он приезжал в связи с выборами в Верховный Совет – депутатом от Армении. Анастас Иванович останавливался в нашем доме – тогда гостевых резиденций для руководства не было (появились они только при Хрущёве), и эту роль играла квартира первого секретаря. У нас было пять комнат, одна из них – гостевая, там обычно останавливались высокие гости из Москвы: Микоян, Косыгин, Толбухин, Тюленев и другие.
Семья Микояна была большая, много молодёжи, всегда приходили гости, смотрели зарубежные фильмы, играли в бильярд.
У Анастаса Ивановича и его жены Ашхен Лазаревны было пятеро сыновей. Один, Володя, погиб во время войны под Сталинградом в воздушном бою. Старший Степан – лётчик-испытатель, авиаинженер, уже был женат. Третий Алёша – военный лётчик-истребитель, служил в армии в Кубинке и учился в Военно-воздушной академии в Монино, в Академии имени Жуковского учился четвёртый сын – Вано, пятый Серго – в Институте международных отношений.
С Алёшей мы симпатизировали друг другу. Он приходил к нам в гостевую квартиру в Армянском переулке при постпредстве Армении, где останавливался дядя. Мне нравились и его внешность, и обаяние, и молодцеватая выправка лётчика, но я не показывала вида, тем более что слышала о какой-то любовной его связи. Как же я обрадовалась, когда он неожиданно позвонил мне в Ереван, затем стал звонить каждый вечер, говорил, что думает обо мне, хочет видеть. В августе 1950 года Алёша приехал в Ереван к своим родственникам, пришёл к нам, признался в своём чувстве ко мне и просил меня выйти за него замуж.
Мне было двадцать лет, а ему двадцать четыре. Всю осень, до ноября, он звонил регулярно, уговаривая меня стать его женой. В ноябре Алёша снова приехал, его обаяние притягивало, завораживало, он становился мне невероятно родным, не хотелось думать о плохом, и в ноябре 1950 года мы вместе отправились в Москву. По дороге заехали в Сухуми, где отдыхал Анастас Иванович, там и поженились.
Лет шесть мы жили очень счастливо, у нас родился сын, мы с Алёшей назвали его в честь Анастаса Ивановича – это было большой радостью для деда, потом родилась дочь Нина. Не было ни облачка в наших отношениях. Мы жили в авиационных гарнизонах и в Москве, много путешествовали во время отпусков, счастливыми были поездки вокруг Европы на корабле, в Египет, по странам Европы, казалось, так будет всегда. Но об этом позже.
Семья Микоян. Слева направо: сидят Артём Микоян, А.И. Микоян, Г. Туманян, А. Микоян, стоят Володя, Серго, Степан, Алексей, Вано
Итак, Москва, 1950 год, декабрь. Кремль был совершенно безлюдным. У въезда в арку Боровицких ворот (у Каменного моста) стояла охрана из офицеров особого 9-го управления КГБ. Одеты они были зимой в хорошо сшитые светлые короткие дублёнки; рослые, молодцеватые офицеры выглядели всегда подтянутыми. В Кремль без остановки въезжали машины только членов Политбюро.
Дом, в котором располагались квартиры Молотова и Микояна, стоял по правую сторону улицы. Его теперь снесли, хотя это была прекрасная трёхэтажная постройка XIX века. Сейчас на этом месте находится Дворец съездов. А часть дома в начале улицы сохранили – там какое-то время жил Ленин.
Вид на Кремль 1950-е
У входа в жилой подъезд изнутри стояла снова охрана, члены семей, живущих в Кремле, имели особые пропуска – небольшие тёмно-вишнёвые книжечки с фотографией, полным именем, на гербовой бумаге, с подписью коменданта Кремля. Охранники отдавали честь, каждый раз тщательно проверяли пропуск, сверяли фотографию и вежливо возвращали, называя по имени и отчеству. Следующая охрана на этаже, и вся процедура повторялась. Рядом с лестницей был добротный красивый лифт. Старинные мраморные лестницы покрывали красные ковровые дорожки с жёлтыми цветами по краям. Такие кремлёвские дорожки можно было увидеть только в правительственных зданиях.
Семья Микояна занимала квартиру из восьми комнат. Вместе с родителями здесь жили два сына с жёнами и племянник. Длинный коридор, по левую и правую стороны – комнаты. Стены комнат всюду были обшиты на три четверти деревом, дом отапливался кроме парового отопления старинными большими стенными кафельными печами. Дубовая мебель, естественно государственная, с жестяными номерками, покрытая белыми чехлами. Казённо и неуютно. В этой квартире Микояны стали жить после женитьбы сыновей. Предыдущая квартира, несколько меньшая по размеру, такой же планировки была рядом.
Мы жили, как на острове, но остров не был экзотически роскошным, а скорее походил на комфортабельную молчаливую тюрьму, отгороженную крепостной стеной из красного кирпича. Безлюдные улицы и площади внутри Кремля. Причудливые постройки, множество незаметных внутренних двориков, Потешный дворец с яркой крышей, величественный Успенский собор, белая колокольня Ивана Великого, громадный Царь-колокол... Как в сказке, в которой злой волшебник заколдовал дворец и все живущие в нём заснули навечно. В Кремле редко можно было увидеть проезжающую машину, охрана также была не видна снаружи зданий. Ощущение таинственности и постоянного напряжения не спадало.
Семьи живущих в Кремле членов правительства в эти годы уже не тянулись к общению друг с другом. Выезжали в город на машине сразу от подъезда и так же возвращались.
В одном из небольших строений, со стороны внутреннего дворика, располагалась квартира вдовы Ф.Э. Дзержинского Софьи Сигизмундовны. Мы часто с ней виделись, когда она выходила на прогулку, а я гуляла с ребёнком.
Интеллигентная, образованная, ни мещанства, ни суетливости как во внешнем облике, так и в манере поведения. Софья Сигизмундовна не отличалась эмоциональностью. Суховатая, строгая, подтянутая. Женщин с дореволюционным партийным стажем объединяла внутренняя дисциплина, обязательность, я таких встречала часто.
В среднем здании, стоявшем напротив наших окон, на первом этаже работала прачечная, где стирали и гладили по старинке – руками сдержанные, молчаливые девушки, в чьих документах значились военные звания. Номер на нашем белье был 4, цифра в углу простыни, вышитая красными нитками мулине, эти нитки не теряли цвета.
Парторганизация, куда входили мы, не работавшие члены партии из семей, живущих в Кремле, включала также сотрудников прачечной, горничных, обслуживающих дома и несколько офицеров. Моя свекровь очень бережно относилась к партбилету, он лежал в конверте в её спальне, в ящике туалетного столика. Она волновалась и нервничала перед собранием, готовилась заранее – это было её единственное общественное дело, единственная связь с миром.
Вячеслав Михайлович Молотов, председатель Совета министров СССР, чья квартира была над нашей, жил один. Дочь вышла замуж и предпочитала жить в городе. А жена его, Полина Жемчужина, организатор
ТЭЖЭ, была арестована по распоряжению Сталина и сидела вначале в тюрьме на Лубянке, а потом её выслали то ли в Среднюю Азию, то ли во Владимир. Сталин наказал её, кажется, за вмешательство в хлопоты группы евреев во главе с Голдой Меир (будущей главой Израиля) о перемещении Еврейской области из Биробиджана в Крым. Молотов вынужден был с этим решением Сталина смириться. Мы с соседом сверху никогда не встречались.
Через Коммунистическую улицу, что была напротив нас, жили вдова и дочь Серго Орджоникидзе, государственного деятеля, покончившего с собой в 30‑е годы, что тогда скрывалось.
В Кремле наш двор упирался в торец – продолжение дома, на первом этаже которого помещалась парикмахерская для сотрудников Кремля высшего ранга, и мы тоже пользовались ею. Было там стерильно чисто, просторно. Несколько мастеров в белом, зеркала над умывальниками, ничего лишнего, флаконы с «Красной Москвой», на столиках – газеты. Обслуживание было бесплатным.
Кремль и всё, что связано с ним, обслуживалось 9-м управлением КГБ. Интерьеры типовые: деревянные дубовые панели, одинаковые красные с жёлтыми цветами по краям ковровые дорожки, плотные коричневатые шёлковые шторы на окнах, дубовая мебель, чаще всего сделанная на московской мебельной фабрике «Люкс». Люстры – деревянные с плафонами. Нигде никакой роскоши – только самое необходимое. Комфорт проявлялся в аккуратной уборке, чистом белье, для всего имелось своё место: газетный столик, столик для телефона, шкафчик для обуви и прочего. Книги в так называемых шведских шкафах, хорошо пригнанные белые двери комнат, в ванных мыло всегда свежее, но наше, советское, без душистого аромата. В кухне вытяжка в форточке. Ничто не радовало глаз особой красотой или подчёркнутым уютом. Только порядок. Строго, чисто. Каждый день одно и то же.
В 50-е годы в кремлёвской квартире ещё топили дровами печи. Рано утром девушки приносили мелко напиленные аккуратные поленья дров и разжигали в коридоре большие белые кафельные печи с медными дверцами и задвижками. Этого тепла хватало на сутки. Печи так и остались, когда установили паровое отопление. Не могу забыть, как наш дом безжалостно ломали чугунной бабой, разбивая дубовые деревянные панели и кафель ванных, когда мы уезжали из Кремля и там уже было задумано строительство Дворца съездов.
Надо сказать, что бережливость у государственных служащих была своеобразной. Насколько аккуратно относилась к казённым вещам в квартире моя свекровь и требовала того же от убиравших квартиру девушек, настолько безжалостно уничтожалось всё это, когда уже кончало свою службу. Из служащих никто ничего не имел права уносить,да и членам семьи не пришло бы в голову что-то взять из Кремля. Правда, помню, как один из братьев мужа, узнав, что дом будут ломать, а вместе с ним всё оборудование, просил коменданта разрешить взять или купить дубовую обшивку хотя бы одной комнаты, но получил резкий ответ, что приказано уничтожить всё. Приказы шли от руководства Девятки, спецохраны.
Много позже, в 80-е годы, как-то пришла во Дворец съездов со служебного входа – у знакомого директора продуктового хозяйства дворца я иногда покупала продукты, которые были, конечно, лучше, чем в городе, и хорошего ассортимента. Сидела около выхода в вестибюле и ждала свой свёрток. В это время рабочие вынесли дубовую деревянную этажерку и бросили её в мусорный ящик. Я поразилась вслух, а вахтёр сказал: «Ненужное приказано выбрасывать, главное – не дать людям, чтоб не пользовались казённым». Это был уже 85-й год, а дух остался старый. Законы 9-го управления.
Возвращаясь в 1950-е годы, вспоминаю небольшой магазинчик Военторга на территории «Арсенала» – это влево от Троицких ворот, в доме, опоясывающем Александровский сад одной стороной, а другой стороной смотрящем на Кремль, напротив главного здания, где находились квартира Сталина, его кабинет и кабинеты руководителей государства. В этом «Арсенале» жили все солдаты и офицеры, приписанные к Кремлю. Так вот там, сразу от входа в арку, направо помещался однокомнатный магазинчик. Директором и продавцом был некто Борисов, мужчина с хорошей военной выправкой. Очень редко мы тоже туда ходили. Так как в городе в 50-е годы было очень худо с товарами, одевались мы в ателье – ещё не появилась двухсотая секция ГУМа, где при Хрущёве был создан рай для семей правительства и высших чиновников. Никакими торговыми базами и складами семья Микоянов не пользовалась, думаю, так же жили и другие члены правительства. (Я ничего не знаю о быте семьи Берии в особняке на Никитской, закрытом для всех, думаю, он был гораздо менее аскетичным, чем кремлёвский.)
Атмосфера семьи, общая напряжённость постепенно повлияли на мой характер. С тех пор как я начала жить в Кремле, я перестала играть на рояле. Зажатость чувств, постоянное напряжение, стеснение незаметно оформились в робость, которая меня сопровождала все дальнейшие годы и стала перерастать в депрессию, состояние, из которого позже я с трудом выбралась. Помню, в первые месяцы жизни в большой семье А.И. Микояна как-то в воскресенье на даче за обеденным столом, когда все обязательно должны были присутствовать, хозяин восторженно заговорил о певце Рашиде Бейбутове. Я, привыкшая дома в Ереване спокойно участвовать за столом в разговорах, заметила, что Бейбутов – певец средний и не заслуживает такой высокой оценки. Наступила полная тишина, все смолкли. Анастас Иванович мне ничего не сказал. Когда мы вышли из-за стола, муж мне объяснил, что не соглашаться с отцом у них не принято, это большая дерзость. На другой день со мной строго говорила свекровь, напомнив, что Анастас Иванович не просто глава семьи, но и член Политбюро и при нём надо уметь молчать.
Сталин и члены Политбюро работали в здании, находившемся через площадь, ближе к стене, выходящей на Красную площадь. Там же была и квартира Сталина, но жил он недалеко от Москвы, на так называемой Ближней даче в Волынском. До смерти жены квартира Сталина была в помещении Потешного дворца, со стороны Коммунистической улицы.
Семья Микояна жила скромно. Питание частично оплачивалось государством, остальное добавлялось из зарплаты всех сыновей, живущих с отцом.Никаких деликатесов за столом, хотя, конечно, имелись широкие возможности. Существовала специальная продуктовая база, обслуживающая членов правительства, где можно было заказать любой продукт, производящийся в СССР. Однако при Сталине, который сам отличался чрезвычайным аскетизмом в быту, его соратники старались не нарушать заведённых правил. Конечно, не было у женской половины семей ни дорогих украшений, ни иных предметов роскоши.
В одежде то же самое. Готовые платья хорошего качества тогда в СССР не продавались. Шили частные портные. Были ведомственные и обычные ателье мод. Самое «закрытое» и качественное – ателье КГБ на Кутузовском проспекте, так называемое Ателье Легнера. Легнер – личный портной Сталина, шил его знаменитые военизированные френчи. В этом ателье одевались некоторые женщины из семей членов правительства. Шила им одна из лучших портних Москвы Нина Матвеевна Гупало, мать журналиста Аджубея, будущего зятя Хрущёва.
Жена Микояна – армянка из Тбилиси – была очень скромной в быту. Никаких драгоценностей, колец, серёг и прочего у неё, конечно, не было. Педагог по профессии и дальняя родственница своего мужа, она была в 50-е годы уже много пережившей и больной женщиной. Гибель сына Владимира на фронте, постоянный страх во время войны за двух других сыновей, тоже лётчиков, напряжение суровой жизни сталинской эпохи отразились на ней. Ашхен почти потеряла слух, её мучила гипертония, жила она очень замкнуто, в основном на даче, её постоянной болезненной заботой были чистота и порядок в доме. Новые вещи Ашхен Лазаревна шила редко, но вкус у неё был хороший. Когда при Хрущёве приехал в Москву Ричард Никсон (в то время вице-президент) с женой и организовали приём в честь его супруги, на котором присутствовали жёны членов нового советского правительства, то среди этих пышнотелых дам из простонародья шестидесятилетняя Ашхен Микоян в элегантном чёрном костюме и маленькой чёрной шляпке – наряд от Нины Матвеевны ещё с послевоенного времени – резко выделялась, фотография этой встречи была напечатана в журнале «Лайф».
Сравнительно скромным бытом отличалась и дочь Сталина Светлана. Она жила с двумя детьми в доме на улице Серафимовича, так называемом Доме правительства, в небольших четырёх комнатах, где было много книг и никакой роскоши. Для обычного советского человека четыре комнаты – уже роскошь, но льгота для членов правительства существовала: на человека по комнате плюс одна общая.
В дни похорон Сталина в Москву вызвали руководителей всех республик. В их числе был мой дядя. Микоян, вернувшись с работы домой, послал за ним машину в гостиницу. Они сидели за большим столом в столовой. Была ночь. Вся семья спала, я осталась читать в соседней комнате, чтобы потом проводить дядю к машине. Сидели они три часа. Слышался только возбуждённый голос Микояна, он рассказывал о том, о чём, по-видимому, никогда не говорил вслух: о своём истинном отношении к Сталину. Слов я не могла разобрать, но по интонации догадывалась. Дядя молчал.
Позже, когда Микоян постарел, он часто возвращался к теме Сталина, к своей работе рядом с ним, мысленно продолжая спорить, оправдываться, вспоминал первые годы, полные веры. Сталин навсегда связал своих соратников с собой.
Пока был жив Сталин – я имею в виду 50-е годы, о нём ни в семье дяди, ни в семье Микояна не говорили ни о его жизни, ни о поступках. Сталин никому не доверял до конца, кроме, может быть, Берии. Да и то в последний год жизни Сталин, кажется, начал подозревать и его. Неясна до конца причина смерти Сталина. Однако, когда его хоронили, Берия, спускаясь с мавзолея, со слов Микояна, сказал: «Ещё немного, и он дошёл бы до меня». Возможно, что именно к нему и относился бессильный гнев умирающего Сталина, о котором рассказывала Светлана, когда после его смерти посетила семью Микояна.
«Дворцовые» интриги описаны в разных воспоминаниях о том времени, во многих – сплетни, но всюду отрывки впечатлений. К сожалению, я тоже могу поделиться только отдельными фактами, которые мне известны.
Сталин в 50-е годы жил очень замкнуто: его дочь Светлана, сын Василий – командующий Военно-воздушными силами Московского округа, внуки не могли к нему приехать без предварительного согласования с начальником охраны генералом Власиком. Сам Сталин редко проявлял желание общаться с детьми.
Василия я знала хорошо, так как мой муж, военный лётчик, был с ним дружен. Когда мы познакомились, он был генералом авиации. Лётчик он был храбрый, я знала об этом от генерала авиации В.П. Бобкова – в войну они служили в одном полку, об этом говорил и Алёша. Друзьям, которых он имел в большом количестве, Василий был верен. Кстати, когда погиб брат Алёши, Вася на своём самолёте сделал надпись «За Володю».
Но так как всё сходило безнаказанно, он много пил, был неразборчив в связях с женщинами. Вокруг него собирались самые разные люди. Отец о его образе жизни не знал. Однажды в начале 50-х годов после авиационного праздника Сталин, увидев сына навеселе, снял его с должности и отправил учиться в академию.
Кстати, вспоминаю такой случай. Перед моим замужеством у Алёши была какая-то любовная связь, которая очень возмущала его отца. Анастас Иванович требовал её прекратить. Алёша не слушался, и однажды охрана отобрала у него пропуск, и вход в Кремль для него был закрыт. Только через несколько месяцев Вася Сталин взял на себя примирение Алёши с отцом, привёз Алёшу на дачу к отцу в своей машине.
Мы бывали у Василия на даче, которую он занимал как командующий Военно-воздушными силами Московского округа.Она находилась недалеко от Зубаловки, дачи его детства, вправо от Успенского шоссе, на берегу Москвы-реки. Жил он с двумя детьми от первого брака с Галей Бурдонской. Его вторая жена Катя Тимошенко, дочь маршала, жила с двумя больными детьми у родителей. Потом появилась знаменитая пловчиха Капитолина Васильева. С жёнами он вёл себя грубо: то прогонял, то возвращал обратно.
После смерти Сталина, которую Василий тяжело переживал, он заезжал к нам с чёрной траурной повязкой на рукаве, оставшейся с похорон отца, он не снимал её очень долго. Рассказывал, как его приглашали на приём Хрущёв и Булганин, тогда министр обороны, предлагали работу на выбор, а он, издеваясь, ответил, что готов заменить на должности Булганина. С ними Василий разговаривать не хотел, многое о них знал, понимал их истинную цену, считал виновными в смерти отца, обвинял в лицемерии и предательстве. Несколько раз он хотел встретиться с иностранными журналистами. Закончилось всё его арестом, а позже тяжёлой болезнью и смертью в Казани, где власти держали его подальше от Москвы