В Москве менялась погода. Синоптики обещали тепло после внезапных весенних заморозков. Давление прыгало. Знакомый нам известный либеральный журналист Иван Ханыгин почувствовал, что загибается. Осунулся и позеленел лицом. Тупо грёб по асфальту старенькими сапогами, хрустя собянинскими химикатами. Домой, чтобы выпить таблетку аспирина и плюхнуться в кровать. Силы покидали его, но он всё-таки дошёл.
Сбросил куртку в прихожей, включил свет на кухне, налил в кружку воды из-под крана, дождался, когда пенящийся кружок упсарина полностью растает, и выпил залпом. Подумал, что теперь не умрёт, и лег спать поверх одеяла не в силах укрыться. Мигом заснул и очутился в красивом сказочном сне. Будто идет золотой нивой напрямик. Меж тучными колосьями таращатся на него васильки, а над головой в бескрайнем синем небе поют жаворонки и летают, снуют туда-сюда серебристые самолётики. И все вокруг ласково поёт в безмятежной неге и надежде на самое лучшее. И поле бескрайнее вплоть до самого горизонта. И солнце не палит, а греет, и душа не болит, а радуется, и просит чуда и откровения.
Сорвал Ханыгин василёк, прижал к груди, вскинул руки к небу и увидел тучную фигуру, бестолково размахивающего руками парашютиста, накрывающего его необъятной брезентовой задницей. Узнав в посланце небес известного пропагандиста, Ваня жалобно закричал как суслик, схваченный ястребом, и проснулся в холодном поту и конвульсиях.
Между тем в дверь отчаянно звонили. Ханыгин надел тренировочные штаны и опасливо заглянул в глазок. Первым делом он увидел пузатую бутылку Хеннеси, а за ней смеющееся лицо своей бывшей жены, променявшей его год назад на бывшего лучшего друга.
- Неужели Катенька вернулась, - подумал наш герой, отпирая замок слабыми пальцами.
Но Катя пришла не одна, а вместе с новым мужем. Степан Захребетников, журналист из газеты «Медвежье вымя», как тать спрятался на лестнице, а потом рванул и ловко впихнул женщину раздора в убогую Ванькину прихожую вместе с бутылкой и кучей пакетов из «Азбуки вкуса». Сам он держал огромную бронзовую птицу, со свернутой головой, глядящей налево.
- Хеппи бёздэй ту ю! - заголосила Катенька.
А Степан следом сказал:
- Будь здоров, дурила, ты наш психический, и вручил ему изваяние пернатого. Неимоверная тяжесть изделия повергла тщедушного хозяина квартиры навзничь. Падая, Иван ударился головой об острый выступ калошницы и потерял сознание. Пока птица счастья ломала ему ребра, Ханыгин опять очутился в своём сказочном сне. Он увидел кусочек пронзительной лазури в золотом обрамлении спелых пшеничных колосьев и круглое, встревоженное лицо прибившего его задом парашютиста:
- Ну что Ханыгенко, жив, курилка, или альбац? В глаза смотреть! Говори, кто с тобой работает, Навальный, Быков, Шендерович, Новодворская?
- Альбац, - сказал слабым голосом Ханыгин, - полный альбац и Сахаров вместе с Ростроповичем.
- Я научу тебя, гад, родину любить, бандеровский прихвостень, - пригрозил круглый и выпустил газы, разгоняя по полю череду затухающих волн.
- Трава поблекла вся: холодный, печальный след лежит на ней, и грусти чистой и свободной я предаюсь душою всей, - захрипел по-тургеневски Ваня, и очнулся.
Нашатырь подействовал. Пока Катенька обрабатывала его рану, Захребетников снял свой весомый подарок с груди новорожденного, поставил на пол и нежно пересчитывал его ребра своими заскорузлыми пальцами.
- Жив, курилка, а я думал альбац! – радостно закричал Степан, - ребра целы и стихи бормочет как подорванный, - Петрарка, блин, долбанный!
Через полчаса они сидели на кухне в дружной семейной обстановке. Ваня выпил коньячку, покушал деликатесов, захмелел, повеселел, вспомнил, о чем ему намекают весь вечер и искренне удивился. Оказывается, его пришли не убивать, чтобы отобрать квартиру, а просто поздравить с днем рождения.
- Ты очень красивый с перебинтованной головой, намного круче всадника из Вальтера Скотта, - нежно шепнула ему на ухо бывшая супруга, когда они танцевали под песню «Машины времени» - «Давайте делать паузы в словах».
- Пральна, вылитый Щорс, твою мать, - авторитетно поддакнул Захребетников, - а меня, падлы, в список нерукопожатых на том свете до сих пор не включили.
За десертом очухавшийся Иван спросил своего заклятого друга, почему он так переживает. Степан за словом в карман не полез.
- Вот я нерукопожатый у всякой там бандеровской сволочи, ты уж извини, брат, вроде тебя. Георгиевский бант сам Юдашкин делал. Как у Железняка. Большой, красивый. Сплю в нем. Опять-таки либерастов с дерьмократами бичую напропалую, руки им не подаю. Имущество все заграничное продал, детей от первого брака перевел из лондонского колледжа в рязанский дурдом, счета из иностранных банков, таким же образом - в сбербанк, а отдачи до сих пор никакой не имею. По заслугам, как полагается. Для чего же все эти лишения, если меня до сих пор в списки врагов запада не включили? Или я рожей не вышел? Слух прошел, кого Обама с Евросоюзом не оприходуют, те, значит, и есть национал-предатели, другими словами говоря, пятая колонна, вроде тебя, и их всех скоро оприходует ФСБ. Поголовно, под гребень. Мы же, Вань, не чужие люди, ты там шепни за бугор по своим каналам, чтобы и меня посчитали правильно как главного врага мирового империализма. Подставь под санкцию, может орден дадут. Ты же видишь, я весь вечер только твою водку пью отечественную, палёную, как патриот, жизнью рискую, а ты весь мой коньяк выпил, фирменный, как враг народа, некоторым образом.
- Помоги ему, Ванечка, ты же настоящий мужчина, лучше тебя у меня никого не было, - голубицей заворковала Катя и поцеловала его в бинт.
Захребетников подавился маслиной, побагровел, но сдержался и одобрительно кивнул головой.
Ханыгин поддался на женские чары, замялся, и, в конце концов, согласился:
- Ладно, шепну, где надо, что ты главный враг продвинутой западной цивилизации, но гарантий дать не могу, очередь слишком большая. Не ты один такой крученный. На вас на всех санкций пока не хватает.
- Не погуби, Вань, я приплачу, если надо, зеленью. Это ты отрезанный ломоть, а у меня семья, дети от первого брака. Перспектива роста.
За окном громыхнул роскошный праздничный салют. Ханыгин вопреки своей правозащитной демократической функции обрадовался как ребенок, но виду не подал.
Тогда Захребетников достал из-за пазухи два парадных георгиевских банта, нацепил на себя и Катю. Наклеил на нос Ивана белую полоску медицинского пластыря, чтобы тот был как все. Грохнул бутылкой шампанского и предложил выпить за Россию, президента и возвращение Крыма.
Ханыгин хотел выпить за себя, свободу личности, узников совести, единую и незалежную, но не смог отказаться, вспомнив брезентовый зад, увиденного во сне парашютиста.