Об этом шёл разговор на очередной дискуссии петербургского Экспертного клуба, посвящённой российскому среднему классу. В ней приняли участие: Мария Мацкевич, кандидат социологических наук, старший научный сотрудник Социологического института РАН; Александр Конфисахор, кандидат психологических наук, доцент кафедры политической психологии Санкт-Петербургского государственного университета; Дмитрий Прокофьев, экономист, Master of science International management (Высшая школа бизнеса, Франция), вице-президент Ленинградской торгово-промышленной палаты; Татьяна Чеснокова, кандидат психологических наук и писатель; Андрей Столяров, культуролог.
Политики в России говорят о среднем классе так часто и горячо (тут же приводя примеры его численности), что поневоле начинаешь верить в существование химеры. Численность его вообще представляет загадку: политики политиками, а народ, как всегда, остаётся при своём мнении. Так, ещё в 2011 году Дмитрий Медведев уверял всех, что только к 2020 году численность среднего класса у нас составит 60–70% населения, но россияне уже были убеждены, что 57% сограждан – середняки (данные Института социологии РАН). Через год Владимир Путин утверждал, что средний класс – это 20–30% россиян, а соотечественники были убеждены, что середняками являются 80% (данные «Левада»-центра). Так в чём дело? Гражданам стыдно признаться в своей бедности, или политикам надо искать в определениях общие точки с другими странами, где средний класс точно существует, или надо всего лишь договориться о единстве критериев оценки принадлежности к среднему классу?
Теория не про нас
Такая теоретически замечательная вещь, как пирамида потребностей, сформулированная американцем Абрахамом Маслоу ещё в 1954 году, вписалась в западные рассуждения о среднем классе. Эта иерархия простенько и со вкусом объясняет людям, к чему им надо стремиться: от удовлетворения насущных физиологических потребностей к демократическим ценностям. Всё логично: когда человек голоден, он про самореализацию думать не расположен. Но зато когда он сыт, «включаются» потребность в уважении, жажда знаний, потребность в эстетике. Раскрытие внутреннего потенциала – пик: у меня есть ВСЁ – хочу делать, что хочу. Абсолютно точно, что политикам не очень-то выгодно, чтобы все на свете люди, получив хлеб и зрелища, стремились к наивысшей точке маслоувского рая. Политикам куда выгоднее застопорить материальное продвижение основной массы граждан, снабдив при этом их самым необходимым, – в таком случае надёжнее среднего класса для правящей верхушки нет никого. Как говорится, и волки сыты и овцы целы… Но если, как говорит психолог Татьяна Чеснокова, недовольные своим положением граждане в массе застревают на какой-либо (особенно низшей или предпоследней) ступенях, глядишь, может сложиться и революционная ситуация. Так что Запад, уже более полувека вооружённый теорией, постоянно регулирует общественную массу в свою пользу: большинство довольны, большинство – средний класс, большинство своё получает.
А кто у нас ответит?
Вот и по мнению писателя Андрея Столярова, судьба России зависит не от элит и не от бедноты, а именно от среднего класса. Со Столяровым нельзя не согласиться в том, что любая власть работает в режиме «запрос – ответ». Если вы вслух говорите, что зарплата маленькая, умная власть вам её поднимет. Если недовольны повышением квартплаты, власть немного квартплату понизит. «Есть ошибочное представление, что бедные – это революционный класс, – говорит Столяров. – Бедные в обществе выполняют функцию стабилизации: как правило, они голосуют за власть. Они находятся на грани нищеты, и риск перехода этой грани очень велик со сменой власти. Они всегда голосуют за стабильность». Но, позвольте, кто же тогда нашей-то власти обеспечивает большинство голосов? Ведь как уже было указано, 80% сограждан считают себя средним классом… Ребята, так, может быть, вы и не средний класс вовсе, а люди на грани бедности, просто признаться в этом стесняетесь? Вот в СССР идеология и соцсфера целенаправленно средний класс, как главную свою опору, ковали и подковывали, обеспечивали и снабжали, но зазнаваться ему не давали. Зато, когда в конце 80-х делать это перестали, средний класс оказался на баррикадах первым, действительно став движущей силой демократической революции. И тут Маслоу «работал» в полную силу.
Предприниматели, да не те
В большинстве стран средний класс – предприниматели. Но Татьяна Чеснокова приводит статистику, доказывающую, что предпринимательством Россию измерить не удастся: за последние годы количество выпускников школ, которые хотели бы заняться предпринимательством, уменьшилось с 10 до 2%. «Это минимальный показатель за всё постсоветское время, – говорит Чеснокова. – Есть мнение, что сдвиги в сторону предпринимательства происходят в России только под давлением жёстких экономических обстоятельств: на волне «тучных» лет россияне предпочитают хорошо оплачиваемую работу в корпорациях, чем ответственность и риск». Это не означает, что поголовно весь российский бизнес таков, тут важно другое: наш средний класс ничего общего с европейским не имеет. Так, может быть, и назвать нам эту общественную прослойку следует по-иному, чтобы не путать никого? Об этом говорит социолог Мария Мацкевич, которая приводит в пример просьбу иностранных коллег об употреблении в отношении России других терминов. Мол, вы тут говорите «средний класс» в унисон со Старым и Новым Светом, а понимаете под этим своё… Мацкевич также отмечает, что для среднего класса характерен не только некий финансовый показатель, но и целая совокупность показателей (статус, образ жизни, ценности и самооценка), учёт которых может привести к выделению нескольких разновидностей среднего класса. Александр Конфисахор, доцент кафедры политической психологии СПб ГУ, в первую очередь выделил бы психологические критерии. И хотя Конфисахор считает, что закономерности Маслоу в России работать просто не могут, он считает, что средний класс – это люди, достигшие в упомянутой пирамиде уровня самоуважения и в какой-то мере не зависящие от других людей. Но к движущей силе революций психолог середняков не относит, скорее считает их стабилизатором власти, существующим в согласии с принципом заинтересованного подчинения.
Так о чём говорим, товарищи?
Выходит, что наш средний класс – некое фантомное соединение, «помесь бульдога с носорогом»? По словам Андрея Столярова, к нему относятся и политически неактивные чиновники, поддерживающие власть, но конкретно в ней не заинтересованные; и бизнесмены, которые могли бы поддерживать власть, да не очень этого хотят; и интеллигенция, которая хотела бы стоять за власть, да финансовое положение ей этого не позволяет. Выходит, определение «класс», доставшееся в наследие от Карла Маркса, уже вовсе здесь не подходит, но внятного альтернативного определения в России так никто дать и не может: химера остаётся химерой?
Экономист Дмитрий Травин тем не менее убеждён, что умеренно демократические революции делаются именно руками «многослойного» среднего класса, разные сообщества которого могут терять свой статус в результате перераспределения властью финансовых потоков. Тут-то (при условии, что обиженных будет большинство), по мнению Чесноковой, включается революционный потенциал, имеющийся в людях, достигших уровня самоуважения… Если же власть найдёт возможности их самореализации на требуемом уровне, средний класс и у нас может стать стабилизатором власти.