Где моя деревня?

«Аргументы неделi» продолжают цикл публикаций в рамках проекта «Не всё равно», цель которого – привлечь внимание к самым острым проблемам России. Наш сегодняшний разговор – о проблемах сельской России.

Земля больше не кормит

Ни для кого не секрет, что важнейший ресурс сельской местности – это земля, обеспечивающая людей занятостью в сельском хозяйстве. Если государство проводит здесь грамотную политику, вопрос о «трудной судьбе» деревенского жителя не возникнет. У него будут и работа, и деньги, и вся необходимая инфраструктура вроде хороших дорог, больниц и школ. Именно по такому пути идут европейские государства: редкий турист из России не умиляется забугорными пейзажами, состоящими из возделанных полей и аккуратных зажиточных посёлков.

К сожалению, наша страна снова пошла своим путём. «Визитной карточкой» российской политики в последние 20 лет стало наплевательское отношение к земельному фонду сельскохозяйственного назначения. (Качеству этого фонда, отметим, по праву завидуют мировые державы: по данным Российской академии сельскохозяйственных наук, Россия входит в пятёрку стран, имеющих самую большую в мире площадь пахотных земель.)

В начале 1990-х государство дало понять, что желает сбросить с себя заботу о земельном фонде на плечи частников и фермеров. В итоге сегодня ничьей земли в России нет. Каждый клочок обязательно кому-то принадлежит – чаще всего некоему предприимчивому дельцу, вовремя подсуетившемуся и за бесценок скупившему у вчерашних колхозников так называемые паи (права на часть бывших колхозных угодий, которыми наделили всех бывших колхозников после перестройки). Успешных фермеров, на которых делали ставку либералы, в России единицы: большинство либо не выдержали «государственной заботы», либо сдались под натиском тех же дельцов, которые завладели огромными земельными пространствами.

Далее сценарий развивался по трём вариантам. Первым делом новые хозяева прикидывали, нельзя ли перевести землю в другую категорию и продать под застройку. Таким образом, например, свои пашни и пастбища почти полностью потеряло престижное Подмосковье, лишились сельхозугодий территории, расположенные рядом с крупными населёнными пунктами. Если не получалось, в лучшем случае новый хозяин создавал агрохолдинг, куда крестьяне шли работать (за какие деньги и на каких условиях – вопрос отдельный). В худшем – и, увы, более распространённом – новый владелец считал покупку земли «хорошей инвестицией», по возможности перепродавал по выгодной цене и даже не думал о распашке и засеве. Мол, я хозяин – а там хоть трава не расти. К слову, колхозники, у которых всё же остались в собственности их паи, работать на земле тоже не спешили. Так называемый пай представляет собой бумажку, подтверждающую право собственности на виртуальный кусочек земли определённого размера где-то в границах бывшего колхоза. Чтобы выделить его в натуре, надо пройти десять кругов бюрократического ада – и понятно, что этим не занимается почти никто.

Итог такого подхода оказался катастрофическим. На бывших колхозных полях трава не растёт уже давно: там поднялись заросли кустарников и деревьев. В первое десятилетие после распада СССР в России было заброшено более трети сельскохозяйственных угодий (1,7 млн. га). И беда не только в том, что своих овощей, хлеба, молока и мяса в стране в разы меньше, чем могло бы быть. Огромные территории превращаются в «мёртвые зоны», где нет ни работы, ни перспектив нормальной жизни.

Безработица на селе составляет 32,4%. Закрыто около 13 тыс. сельских школ. В сельских больницах не хватает 21 тыс. врачей

Аргумент неравнодушных

Как показывает практика, сельская местность сегодня выжить всё же может, но при одном условии: если люди, живущие там, предпочитают не паковать чемоданы, а самостоятельно добиваться от власть имущих положенного по закону. Например, именно так действуют жители деревни Кирполье в Ленинградской области. Около 7 лет назад для защиты своих интересов они создали Общественный совет, который знают не только в их Всеволожском районе, но и в области. И свои интересы они защищают настолько активно, что можно с уверенностью сказать: эти-то уж точно никуда не уедут.

«Всё началось с того, что жителям деревни надоело жить без нормального водопровода, электроснабжения и дороги, – рассказывает руководитель Общественного совета Вадим Почкин. – Проблемы были катастрофические: например, зимой жителям приходилось растапливать лёд, чтобы обеспечить себя водой. Мы создали Общественный совет и начали штурмовать кабинеты местных чиновников. Одновременно с этим запустили сайт, с помощью которого распространяли информацию о наших проблемах везде где только можно. Сначала власть отделывалась отписками, но мы не сдавались и в итоге добились своего. Словом, нормальная жизнь стала возможной».

 

Музыкант Максим Покровский

 

Чёрная дыра

Отсутствие работы – главная социальная проблема и исток всех остальных бед сегодняшней сельской России. По данным статистики, доля безработного трудоспособного населения в деревнях сегодня составляет 32,4%. Немудрено, что все имеющие хоть малейшую возможность, стремятся уехать в города. В итоге сокращается не только население в сельской местности, но и число самих деревень. Перепись 2010 г. показала, что начиная с 2002 г. с карты России исчезло 2,2 тыс. сельских поселений. Ещё 6,5 тыс. формально существуют, но по факту там не проживает ни одного человека.

Казалось бы, подобная ситуация должна была встревожить власть имущих и заставить искать пути для того, чтобы удержать народ в деревне: думать о возможностях трудоустройства, улучшать инфраструктуру. Не тут-то было. Чиновники цинично рассудили, что сокращение населения в сельской местности – превосходный способ урезать социальные расходы бюджета. И высоколобые математики из министерств и ведомств, ничтоже сумняшеся, сделали вывод, что на три села достаточно одной школы, на две деревни – фельдшерско-акушерского пункта, где работает «два с половиной врача», а нормальная дорога необязательна: построишь – все и подавно разбегутся. В итоге под бодрые лозунги о «реструктуризации» и «оптимизации» за последние 16 лет в стране закрылось около 13 тыс. сельских школ, в сотнях больниц осталось одно-два отделения вместо прежних пяти-шести – узкие специалисты работать в деревню не едут, даже несмотря на обещанные недавно «подъёмные» – 1 миллион рублей.

И российские, и зарубежные эксперты твердят давным-давно: когда в селе закрывается школа или больница, оно умирает, даже если там есть работа, – молодые семьи с детьми уезжают в города и забирают с собой родителей. Но чтобы они не закрывались, твердят чиновники, в селе должно жить определённое количество народа, иначе содержать бюджетное учреждение невыгодно. И им не объяснишь, что, для того чтобы в селе жили люди, там должны быть (помимо рабочих мест, разумеется) школа и больница, а не «оптимизация и реструктуризация».

Как же не хочется верить, что круг замкнулся навсегда.