Наша встреча состоялась дома у Наташи. Так известную актрису Наталью ВАРЛЕЙ зовет ее внук Женька. Красавица, комсомолка, спортсменка, действительно умница высказалась по ряду социально значимых тем.
- Наташа, ты много ездишь, видишь разные регионы России. Какое складывается впечатление? Что сегодня видно из окна поезда? Как тебе, например, Владивосток?
– Во Владивостоке я бываю часто. К сожалению, он становится наполовину китайским. Кругом бегают китайские детишки, их гены не победишь. В Китае нельзя рожать второго ребенка. Там за это приходится платить государству. А если китаец в России женится на русской девушке, то наоборот. Чем больше нарожают, тем лучше – за детей уже им самим платит российское государство. Таким образом происходит экспансия.
Я переживаю. Что-то неладное происходит. И не только у нас – во всем мире. Разве мы могли предположить, что у высокотехнологичных японцев, которые живут, считай, уже в XXII веке, на атомной электростанции в Фукусиме могли быть давно устаревшие технологии? Да еще абсолютно не учитывающие возможные цунами. В итоге их катастрофа оказалась посильнее чернобыльской.
Я переживаю, когда лечу над тайгой и вижу проплешины. У нас думают: вырубать или не вырубать Химкинский лес? Конечно же нет! Вокруг Москвы скоро пустыня образуется! Каменная пустыня, где невозможно жить – только зарабатывать деньги. Едешь по Подмосковью и видишь, что маленькие поселочки превращаются в города. Был лесной городок, а теперь каменные джунгли. Конечно – города выгоднее.
Едешь с дачи по Можайке – кругом лес. И вдруг видишь выгоревшие деревья. Это свалка. Пять лет назад была маленькая горка, а сейчас она до неба. Вонища – невероятная. Свалки – не наше изобретение. Во всем мире они есть. Но там с этим борются, а у нас только раскручивают, пока деньги приносит. Я помню, мы прилетели на Кипр. И увидели там огромную свалку. Гигантская гора, а над ней летали вороны. Огромное количество. Сашка достал видеокамеру и начал снимать. Абсолютно апокалиптическое зрелище… Через пару лет прилетели туда еще раз. А на месте той страшной горы – зелененькая травка. Поняли, что этого делать нельзя. А у нас же наоборот. Где лес шумел – лишь гарь и гниль.
– А в Сочи ты давно была? К зимней Олимпиаде там грандиозное строительство развернулось.
– Для меня Красная Поляна – это гора для туристов и маленькие-маленькие домики. Чистейшая вода в реке, в которой я плыла и вытаскивала Шурика Демьяненко… Я давно там не была. Не могу туда ездить. Мне это невыносимо, потому что окажусь на австрийском курорте. Пусть для меня это останется тем заповедным оазисом, которым когда-то была Красная Поляна. Хотя бы в памяти. Когда приморские города становятся мегаполисами, они теряют свое очарование, не притягивают. Тем более что в их искусственном блеске все равно сквозит глубокая провинциальность. Теперь Сочи – это тусовка. А я не тусовщица. Мне грустно, что гибнет природа. А место, где отдыхала душа, становится центром для бизнес-интересов.
– Зато мы станем центром спортивных интересов.
– Все упирается в цену, которую придется заплатить. Любовь к собственной стране проявляется не только спортивными достижениями или окупаемостью. Она должна заключаться и в сохранении первозданности.
– Но этот райский уголок нужно не только беречь, но и развивать. Или ты исключительно за дикие места?
– Нет, я за первозданность. И за общедоступность. Я возмущена тем, что какие-то дядьки скупили все озера, а теперь начинают торговать лунками для рыбной ловли. За что они собирают дань? За обслуживание? А в чем оно? Просто теперь к воде будет не подойти. И вокруг по берегам настроят шалманов и пошлых кабаков. В Швейцарии, Германии первозданность ценится. Когда я поехала на операцию в Германию, то попала в один корпус – там вокруг поля и леса с бегающими косулями. Кругом маленькие милые и уютные городочки. А ведь Германия – чуть ли не самая густонаселенная страна в Европе. Как они умудряются и промышленность иметь передовую, и в мире с природой жить? И почему у нас так не выходит? Если лес – то дикий бурелом. А если приходит человек – свалка и кабак.
Немецкие города живут себе мирно, не расстраиваются. Там парки. А у нас что ни заповедник – то стройка, рельсы, питейные заведения. У меня был лесной участок. Условие было – ни в коем случае деревья не трогать. По поводу любого дерева нужно было разрешение, документы. Если срубил – посади новое.
– Сейчас шумят дискуссии по поводу среднего и высшего образования…
– Моего мнения не спрашивают. Но если бы спросили, я бы сказала – посмотрите на лицо министра, и вы все поймете…
– А что у господина Фурсенко с лицом?
– Посмотрите на его выражение.
– С лица воду не пить.
– Еще как пить! Потому что человеку должно быть не все равно то, чем он занимается. Нужно было в глаза ему посмотреть, когда он заявлял, что литература – это не обязательно. Ее можно, мол, изучать факультативно. Кто хочет – изучает. Кто не хочет – его дело. Есть ли там хоть какой-то просвет, в этих глазах? Надо выбрать между русским и литературой! Да как же можно выбирать? Как можно выбирать – есть тебе или дышать? Кем нужно быть, чтобы оставить новое поколение в темноте, в неведении? Выпустить в мир поколение, которое даже не узнает, чем же оно богато?
Когда я училась в театральном, к нам приходили студенты-бельгийцы. Они говорили: «Какие вы счастливые, у вас есть Достоевский, Чехов, Пушкин. У вас страна великих писателей». А сегодняшним детям предлагают синопсис «Анны Карениной» и «Войны и мира» на пяток страниц. В Америке школьникам и вовсе Толстого в комиксах выдают – так, мол, легче воспринимается. Чистое безумие. Чтение только в компьютере – тоже опасно. Ведь шуршание листов и запах книг – это генетическая память… Читальные залы… Не знаю, ходят ли сейчас люди в публичную библиотеку. Когда я училась, попасть туда было невозможно. А сейчас началась эпоха беспредела.
– Я знаю, что ты поступила в 38 лет в РАТИ. Зачем? Что это тебе дало? У тебя ведь все уже было: и профессия, и образование.
– До четырнадцати лет я перечитала все что могла. Считала себя знатоком литературы. Но потом, когда поступала в литинститут, мне нужно было сдавать экзамен. Взяла список литературы, пролистала… Первыми значились «Мертвые души». Решила освежить в памяти, начала читать. Но я читала уже как взрослая женщина! И оказалось, что воспринимаю книгу совершенно по-другому. Я не просто читала сюжет, я наслаждалась языком. Все остальное в этой стопке литературы так и осталось нетронутым – слишком увлеклась Гоголем. И, рыдая, пошла сдавать экзамен. И не поверишь, мне попался билет именно по «Мертвым душам». А принимал аспирант. Он меня слушал завороженно, не останавливал. А потом признался, что у него от общения со мной голова перестала болеть.
Это к вопросу, что мне это дало. А зачем? Я всегда тяготела к знаниям… Галя Кожухова, супруга Алексея Петренко, когда встретила меня рыдающей перед экзаменом, стала успокаивать: «Наташа, вы получите пятерку даже только за то, что вы пришли». Ведь мне уже было 38 лет.
– Как ты относишься к тому, что милиция стала полицией?
– Не понимаю логики. Вряд ли милиция приобретет новый статус от перемены названия. Полисмены… Ну какие они полисмены? Полисмен не станет прятаться в кустах, чтобы триста рублей у водителя выцыганить. Или нынешним пэпээсникам, которые таджиков ловят и деньги с них трясут, вместе с названием под фуражку доложат мозгов, а в душу – совести? Это очередной реверанс Западу.
У нас все время все делается с оглядкой на Запад. Для чего? Чтобы вступить в ВТО? Нас туда не принимают не из-за этого. Да и нужно ли это ВТО? Вот нас все время на Западе попрекали – в СССР все ходят строем. А что теперь? Все страны Евросоюза тоже ходят строем. Европа ходит строем и стонет… Мы от этого отделались, а теперь обратно в строй, только под чужое командование? Глобализация – это тот же строй, как при социализме. Все индивидуальное исчезло. А я не люблю, когда «под одну гребенку».
Поверь, все не так просто, как говорят и как кажется. Я неоднозначно восприняла и снос Берлинской стены. Думаете, Западная Германия с восторгом встретила своих восточных братьев? Ну да, разве что на словах. А уж про переселенцев из СССР и вовсе речи нет. У меня много знакомых – бывших «наших» немцев. Из Сибири, Поволжья, Казахстана. Они рассказывали, как им туго живется. В СССР мы были немцами – а здесь мы русские. Эмигранты. Второй сорт. Русские немцы в Германии не ассимилируются! Они общаются в основном между собой. Многие из них даже не выучили немецкий.