Послание президента поставило точку в одной внешне не очень заметной, но крайне важной политической интриге. Поэтому оно и вызвало «такое оживление в семейной жизни» – на посторонний взгляд, абсолютно неадекватную истерику в «обществе». Самые респектабельные СМИ потеряли лицо. Одна деловая радиостанция, например, смонтировала фрагмент из Послания о детях со знаменитым монологом Остапа Бендера. Все «разговорные» станции, «независимые» сайты отмобилизовали всех способных держать оружие на борьбу с нейтральным, казалось бы, текстом.
Впрочем, психологическая реакция вполне понятна. Как остроумно выразился мой старый товарищ, ныне оппозиционный журналист, «нарастающая тревога ждущих обеда», как это обычно бывает у избалованных людей, «прямой склейкой» переросла в истерику. Обеда не дождались. Фальстарт.
Никто даже не заметил единственного зашифрованного намека в Послании. Последняя фраза: «Так и будет!» – автоцитата из предвыборного ролика 2008 года. Это мелкая, но важная деталь. В случае нормальной журналистской реакции фразу обязательно бы заметили и обыграли в первых же комментариях.
Но деталь не сыграла, потому что сильнее оказалась композиция. Последовательность развития событий и их связь. Избиение Кашина – Суркова в отставку. Речь Парфенова: Парфенов и Медведев – спасители родины (вынесено в заголовки всех ведущих изданий). Выражаясь языком одного телеведущего, казалось бы, при чем здесь Сурков? Тем более Медведев? Но любой мало-мальски опытный медиаменеджер понимает: мы имеем дело с кампанией – системой вбросов – информационных поводов, объединенных особой логикой, логикой цели и результата, а не логикой событий. Эти вбросы последовательно запланированы и скоординированы. Варианты типа «общественность изнемогла, и все случайно получилось» не годятся даже для среднего потребителя нынешнего, не самого высокого уровня пропаганды. Итак, мы имеем дело с политической интригой. В самом факте нет ничего страшного. Если есть власть, то должна быть и борьба за нее.
Меня смущают детали. Свою страстную и неумеренно пафосную речь о достоинстве и нищете профессии Парфенов начал с рассказа о своем утреннем визите к Олегу Кашину в больницу. Это стало своеобразным «нравственным камертоном», как сказали бы в семидесятые, его дальнейшего выступления. Где еще взять силы для поступка? «Гул затих – я вышел...»
Я тут же вспомнил, как несколько месяцев назад на шумной и гламурной презентации в кинотеатре «Пионер» фильма «Зворыкин Муромец» Парфенов подошел к одному из организаторов и тихо, с напряжением, спросил, показывая глазами в сторону: «А кто позвал сюда этого м…ка?» Я обернулся и увидел, что м…к – это, как все узнали впоследствии, «лицо российской журналистики в прямом и переносном смысле». Олег Кашин, если кто не понял. Каждый, кому не лень, может зайти в блог Кашина и убедиться, что у Парфенова были все основания тогда так сказать. Если человек каждый день, пусть даже в электронном виде называет десятки людей «гандонами, сраными козлами, х…сами» и т.д., он вполне должен быть готов к тому, что и его кто-то будет считать м…ком. Дальше включилась логика утилизации. М…ка избили – надо отрабатывать политическую целесообразность. Отрабатывать тщательно. Не я первый заметил, что Парфенов, обладая уникальной профессиональной памятью ведущего старой школы, почему-то зачитал речь по бумажке. Допустим, волновался. Интереснее другое – он впервые в своей карьере читал напечатанный текст. Коллеги хорошо знают, что маэстро не умеет печатать на компьютере и все свои тексты пишет только от руки, а тут все видели – текст был напечатан. Что, несомненно, вызывает уважение, профессионал – он во всем профессионал. Согласовывать написанный от руки текст – хамство по отношению к заказчикам.
Повод подвернулся – лучше не бывает. Близкий друг перед всем честным сообществом организовал выдачу премии. И заодно эффектный выход под софиты. Шесть лет ел с руки человека, который, рискуя своей репутацией, ходил в Кремль и выпрашивал под свои личные гарантии (другие там не принимаются, если кто не знает) каждый твой выход в эфир на своем канале. Парфенов не вчера родился, за плечами много гражданских поступков, чего стоит его возвращение на новое НТВ и демонстративный разрыв с «уникальным журналистским коллективом» (УЖК) – старыми товарищами в борьбе за свободу слова. Он хорошо понимал правила игры и не мог не знать, в какое положение поставит Эрнста своим выступлением. Но профессионал отличается от любителя тем, что интересы заказчика всегда ставит выше личных отношений.
Дело здесь не в Парфенове, а в принципе. Все участники этого нового процесса ведут себя удручающе одинаково. Все они, от Касьянова до Павловского, действуют по этой инфантильной логике «убийства» отцов. В России эта модель имеет свой архетип: «Все при мне будет, как при бабушке. Но повеселее… Слезки-то, слезки вытереть извольте».
Чего хотят эти мужественные люди? Они совершенно этого не скрывают. Под весь описанный политический процесс подведена прозрачная идеологическая база с заголовком: «Лихие двухтысячные», девяностые – «наша эра». Идея убить прошлое и вернуть позапрошлое – выбросить из Мавзолея Сталина и вернуться к Ленину – убить отца, чтобы, «как при бабушке», – абсолютно азиатский метод и, к сожалению, очень характерный для нашей политической истории.
Есть знаменитый текст Сервантеса, он относится к литературе, шире – к культуре, но является точной метафорой европейского отношения к актуальной истории. В нем Сервантес говорит, что дело писателя не уничтожать прошлое, а понимать и прощать, оправдывать его. Ибо никто, кроме писателя, не может оправдать, в высшем смысле этого слова, стремления и порывы живших ранее людей.
В этом коренное отличие Европы от нас. Там на разоблачении культа Наполеона никто себе карьеру не строил. Правда, и у нас в последнее десятилетие кое-что незаметно стало меняться. В эти самые лихие двухтысячные никто не уничтожал ни режим Ельцина, ни его представителей, ни по большому счету его политического наследства. И дело здесь не только в масштабах личности. Дело в принципах и векторе политики. Вся постгорбачевская политика – это классический термидор. Попытка через имитацию реакции сохранить завоеванные ценности и осторожно, но последовательно двигаться вперед. Девяностые Ельцина – создание и укрепление класса крупных собственников. Двухтысячные Путина – создание никогда не существовавшего в нашей стране класса – среднего. Из двух стран на одной территории, страны «богатых» и страны «бедных», создать наконец одну – отчетливый европейский вектор. Медведевская модернизация – попытка создания так называемого креативного класса, может быть, в социальном смысле последнего недостающего звена на нашем пути к нормальной в западном смысле стране.
Все эти попытки удались (хоть и отчасти) только потому, что мы оправдывали предшественников, а не использовали в личных целях энергию их уничтожения.
Субъекты сегодняшней политической интриги предлагают банальный реванш. Для начала – вернуться в девяностые, которые «не так уж плохи» и т. д. (Желание по-человечески понятное – люди с комплексами, в свое время «недобравшие» и подсознательно стремящиеся в это «свое» время, чтобы добрать.) При этом используются методы несложных психологических воздействий в духе более ранних восьмидесятых. Там, если кто помнит, главным мотивом для политической элиты был мотив нравиться не своему народу, не большинству, а самим себе – приличным и умным людям – и таким же (да что там говорить – гораздо более) приличным людям на Западе. Этот мотив на практике был преодолен сначала угрюмым своенравием Ельцина, а потом брезгливым презрением к любым видам «общественного давления» Путина.
Без закрепления этого элементарного, но неустойчивого у нас навыка – считать «своим» свой народ, а не приятную тебе референтную группу – нас, безусловно, ждет не модернизация, а нечто прямо противоположное.
Из знаменитого позднеэмигрантского анекдота.
Один русский таксист в Париже говорит другому:
– Трагическая ошибка – вступить в войну с Германией. Был бы жив Столыпин, он бы этого не допустил.
– О чем ты говоришь? Это наши святые союзнические обязательства!
– Вот потому мы здесь и работаем.
Элита, у которой есть обязательства большие, чем перед своим народом, так всегда и заканчивает.
ОПРОС ПО ТЕМЕ
Верите ли вы журналистам?
Егор Ивантеев, Рязань:
– А верите ли вы шиномонтажникам? А армянам? А велосипедистам? Журналисты – это не монолит. Они разные бывают. Кому-то верю, кому-то нет.
Анатолий Чухломин, Вологда:
– Один не известный мне поэт хорошо сказал: «Я верю в честность президента и в неподкупность постовых, в заботу банка о клиентах, в русалок верю, в домовых…» Журналистов можно смело ставить в этот ряд.
Мария Дольская, Москва:
– Как говорил Мюллер-Броневой – верить нельзя никому. Зачем же безоглядно верить тем, для кого работа с информацией – хлеб насущный? У каждого издания своя позиция и своя выгода. Надо брать несколько точек зрения, иногда противоположных. Сравнивать их, оценивать. Ведь журналист очень редко сознательно и бессовестно врет. Он просто высказывает свою точку зрения, которая может не совпадать с твоей. А у тебя своя голова на плечах. Слушай его, а выводы делай свои.
Алексей Нефедов, Тосно:
– Я смотрю на его костюм, часы, прическу. Чем дороже выглядит журналист, тем больше вероятность, что он врет. За правду обычно платят мало.
Лариса Фомина, Пермь:
– Верить надо батюшке в церкви. От журналистов надо узнавать новости. Я делаю так – если журналист говорит: там-то и там-то случилось то-то и то-то – верю. Как только слышу что-то вроде «дадим отпор», «надо усилить», «доколе» – сразу переключаю канал. Это уже не журналистика, а пропаганда, мне это неинтересно.
Вера Зиганшина, Саранск:
– Как ни странно, я доверяю репортерам-«желтушникам». Они что видят, то и поют. Тем, кто пишет о политике или финансах, – не верю однозначно. В этих областях крутятся слишком большие деньги, чтобы верить в бескорыстие.
Андрей Носков, Москва:
– Чем ближе газета или канал к власти, тем меньше доверия. Прямо как в советские времена. В «Правде» правды не ищи. С другой стороны, профессиональным оппозиционерам тоже не верю. Стараюсь искать что-то среднее.
Геннадий Полозов, Ростов:
– Газетам еще можно доверять. А вот «ящику» – нет. Все каналы дудят в одну трубу. И кто дирижирует оркестром, слишком заметно.
Роман Жильцов, Тула:
– Журналист – как торговец на рынке. Только его товар – информация. И как на рынке, здесь те же правила игры. Если ты веришь торговцу безоглядно, он тебя обязательно обманет. Не со зла. Просто так полагается. Будешь смотреть журналисту в рот – жди разочарования. Будешь относиться к его речам критически – получишь правильный товар, да еще и со скидкой. Лохов никто не любит.