Мы продолжаем публиковать отрывки из книги Андрея Караулова. Очередной посвящен моменту крушения Советского Союза и переживаниям Генсека Горбачева. Этому событию исполняется уже 19 лет.
Андрей КАРАУЛОВ: Прошу читателей не относиться к моему роману как к историческому источнику. Все события, в нем описанные, полностью придуманы, а совпадение имен, отчеств и фамилий его героев с реальными персонажами русской истории конца ХХ века – случайная вещь.
Паника в Москве
– Нурсултан, не занимайся х…ей, – понял? Ты… ты слышишь меня, Нурсултан? Возвращайся в Алма-Ату и сиди на телефоне – я им к черту сейчас все обломаю!
В Москве была паника.
Горбачев так швырнул трубку, что рычаг чудом не раскололся.
Рядом с ним, осторожно поджав больную ногу, сидел Александр Николаевич Яковлев – самый умный человек в Кремле.
Коржаков все-таки нашел Назарбаева во Внукове (приказ есть приказ), и Назарбаев тут же, не мешкая, доложил Горбачеву о приглашении в Вискули.
Если бы не Назарбаев, Президент СССР узнал бы о гибели СССР только из утренних газет.
– Бакатина убью, – подвел итог Горбачев. – На кой черт нужен КГБ, который потерял трех президентов сразу?
Яковлев зевнул. Он вернулся в Кремль к Горбачеву после Фороса, размолвка была недолгой, хотя взаимные обиды – остались. Горбачев был очень мелочен: подписав указ об отставке Яковлева, он приказал тут же отобрать у него служебный автомобиль, и Яковлев возвращался из Кремля домой на машине своего друга Примакова.
Автор доказывал, что КГБ «подписал» Горбачева на стукачество еще в 51-м, когда он, мальчишка, получил свой первый орден. Именно Комитет, сообщала газета, рекомендовал Михаила Сергеевича сначала на комсомольскую, потом на партийную работу.
Горбачев внимательно смотрел на Яковлева.
– Там же, в лесу, с поличным, так сказать… – а?
– Бо-юсь, Михал Сергеич, арестовывать-то будет некому…
Яковлев говорил на «о», по-ярославски, это осталось с детства, с довоенной ярославской деревни.
– Ты что?! У меня – и некому?
Горбачев был похож на ястреба – насторожившийся, вздернутый…
– А кто даст ордер на арест-то? – Яковлев сладко зевнул, прикрывая ладонью рот. – Они, басурмане эти, как рассудили? Есть Конституция, так? Каждая республика может выйти из состава Союза, когда захочет. Вот им и приспичило… Спрятались в пуще, попили там… чайку… и – вынесли решение. Если Верховный Совет… Украины, допустим… это решение поддержит, какая разница, где сейчас Кравчук – в тюрьме, в своем кабинете или у бабы какой на полатях; если – в тюрьме, то они, пожалуй… в Киеве там… скорее проголосуют, Кравчук-то мученик, получается, за «нэньку ридну», страдает…
– Знаешь, ты погоди! – Горбачев выскочил из-за стола, – погоди! Мне разные политики говорили, что, раз они идут на выборы, им надо маневрировать. Теперь я вижу: Ельцин так маневрировал, что ему – уже не до маневров, уже не выбраться, приехали! Он же был у меня перед Беловежской пущей, клялся, что они там – ни-ни, только консультативная встреча, все! Но если мы Ельцина – в Бутырку, на трибуну зайду я, буду убеждать, убеждать… надо – два, три часа буду убеждать и – беру инициативу… Я – на трибуне, Ельцин – в тюрьме, – чувствуешь преимущество?
Александр Николаевич хотел встать, но Горбачев быстро сел рядом и вдруг коснулся его руки:
– Ну, Саша… как?
– Арестовать Ельцина… с его неприкосновенностью… можно только с согласия Верховного Совета.
– Я – арестую! Саша, арестую!..
– Если не будет согласия депутатов, – спокойно продолжал Яковлев, – это переворот, Михаил Сергеевич. И вы… что же? Во главе переворота… так, что ли? Кроме того, свезти Ельцина в кутузку действительно некому.
– А Вадим Бакатин?
– Не свезет. От него по дороге пареной репой пахнуть будет!
Горбачев встал, открыл шкаф и достал из-за книг бутылку «Арарата».
– Нурсултан улетел? Найди его во Внукове, в самолете, – где хочешь, но найди!
С секретарями в приемной Президент СССР был самим собой: резким и грубым.
– И – в темпе вальса, – понял? Кто пришел?.. Я не вызывал!
Секретарь доложил, что в приемной Анатолий Собчак.
– Ладно, пусть войдет…
«Несчастный, – подумал Яковлев. – Для кого он живет?..»
Кандидат в премьеры
Мэр Ленинграда Анатолий Александрович Собчак знал, что Горбачев видел его кандидатом в премьер-министры.
– Какие люди, а?.. – воскликнул Собчак, пожимая Горбачеву руку. – Герои Беловежья! Здравствуйте, Михаил Сергеевич! А с Александром Николаевичем мы сегодня виделись… – добрый вечер.
– Ну что, Толя, – прищурился Горбачев. – Какие указания?!
– Прямое президентское правление, Михаил Сергеевич, – немедленно! – Собчак говорил простым, глуховатым голосом. – Радио сообщит о беловежской встрече не раньше пяти тридцати утра, но перед этим Президент СССР должен обратиться к нации. Зачитать указ о введении в стране чрезвычайного положения, распустить все съезды, Верховные Советы… – на опережение, только на опережение, Михаил Сергеевич, причем сегодня, уже сейчас! Если нет Верховного Совета, беловежский сговор – только бумага. Самое главное: Указ Президента должен быть со вчерашней датой. А уж потом, среди прочей информации, сообщить людям, что незнамо где, на окраине какой-то деревни, после охоты встретились трое из двенадцати руководителей советских республик и (по пьяной роже) решили уничтожить Советский Союз. Сейчас они доставлены в местный медвытрезвитель, обстоятельства этой пьянки и количество выпитого – уточняются…
Казалось, что Собчак всегда говорит искренно.
– Слушай, слушай, – Горбачев посмотрел на Яковлева. – Это Толя Собчак, да? Тот Толя, который… когда меня уродовали Ельцин и Сахаров, бился, я помню, на всю катушку…
– Жизнь не так проста, как кажется, она еще проще! – воскликнул Собчак. – Кто-то мне говорил, Александр Николаевич, это ваша любимая поговорка?..
– Я, небось, и говорил, – усмехнулся Яковлев. – Мои слова!
– Я в своем кругу, Михаил Сергеевич, – спокойно продолжал Собчак. – Жесткие меры. Очень жесткие! Пока Верховные Советы России, Украины и Белоруссии не утвердили беловежскую акцию, вы – Президент Советского Союза. Утвердят – вы никто! Но сейчас вы еще Президент. До пяти утра – Президент!
– Хорошо, – они подгоняют войска и стреляют по Кремлю! – возразил Горбачев.
– Еще чего!? – удивился Яковлев. – Новая власть начинает с того, что отправляет на улицы танки, которые палят в законного президента, – да кто ж с ними после этого будет разговаривать? Не иначе как Буш, у которого собственные выборы на носу?
Секретарь доложил: Назарбаев.
– Нурсултан, – Горбачев кинулся к телефонам, – слушай меня, звони в республики, поднимай руководство, к утру должно быть их коллективное осуждение. С кем говорил? А… сучий потрох – понятно! Что Ниязов? Они что там, с ума посходили? Погоди, Нурсултан, не до шуток, на хрена ему, бл..., свой самолет, он у меня в Москву на верблюдах ездить будет! А еще лучше – улетит на своем персональном самолете сразу в Бутырку, будет там… с другими пилотами… к посадке готовиться! В одной клетке Лукьянова повезем, потому что Форос, ты знаешь, под него натворили, а в другую – остальной зверинец соберем, я им такие смехуечки устрою, мало не покажется, забыли, блин горелый, кто их людьми сделал!
«Никогда, никогда без тюрем Россия сама с собой не разберется… – вдруг подумал Яковлев. – Нет, никогда…»
– Звони, Нурсултан! Заявление – к четырем утра!
«Подарили Ельцину Россию!» – понял Яковлев.
«Что мы от него хотим? – задумался Собчак. – Просто мужчина в пятьдесят пять лет, вот и все».
– Ты, Толя, вот что: попов поднимай! Всех! Поднимай Патриарха! Пусть даст по полной программе! Его заявление должно быть сразу после моего!
– А если… не даст, Михаил Сергеевич?
– Да куда он денется! Рычаги всегда есть, тем более на них…
«Странная у него особенность всех мерить исключительно по себе, – вздохнул Яковлев. – Люди-то разные, но для него все на одно лицо…»
Собчак кивнул головой и – вышел.
Ревность бонз
Яковлев, конечно же, ревновал к Горбачеву («я пишу, Горбачев озвучивает», – поговаривал он в кругу близких). Но еще больше, чем Яковлев, к Горбачеву ревновал Шеварднадзе: там, в Форосе, и – с новой силой – теперь, в эти роковые декабрьские дни, выяснилось, что у Горбачева нет команды, единомышленники есть, а команды – нет, что он – самый одинокий человек в Кремле.
Шеварднадзе мечтал возглавить Организацию Объединенных Наций: Перес де Куэльяр уходил в отставку, а по МИДу ползли слухи, что Шеварднадзе на посту министра вот-вот сменит Примаков.
Свой уход Шеварднадзе сыграл по-восточному тонко: он вышел на трибуну съезда народных депутатов и сказал, что в Советском Союзе «наступает диктатура» – не называя фамилий.
Генеральным секретарем ООН стал Будрос Гали, а Эдуард Амвросиевич, проклиная себя, перебрался в небольшой особнячок у Курского вокзала, где под его началом была создана странная (и никому не нужная) «международная ассоциация».
Говоря о «диктатуре», Шеварднадзе имел в виду Горбачева, но тут случился Форос, Шеварднадзе вроде бы оказался прав – он же не называл фамилий! Уступая просьбам американцев, Горбачев вернул Шеварднадзе в МИД: в «международной ассоциации» у Эдуарда Амвросиевича не было даже «вертушки»...
Гнев и глупость
– Ельцин, Ельцин!.. – Горбачев полуоблокотился на спинку стула, – врет напропалую!
– С цыганами надо говорить по-цыгански, – зевнул Яковлев.
– Так откуда, спрашивается, взялся Ельцин? – вдруг подвел итог Горбачев. – Вот откуда? Ведь Ельцин – это народный гнев.
– Э… э… – удивился Яковлев. – Ельцин – не народный гнев, а народная глупость, извините меня!
– Так что, Саша, я сделал плохого? Что?!
– Сказать? – сощурился Яковлев. – Я скажу, Михаил Сергеевич! Плохо мы сделали самое главное – перестройку, вот что… Посмотрите на Ельцина! У него – кувалда в руках. А у нас, Михаил Сергеевич, перочинный ножичек… Оно, конечно, кувалда для страны страшнее, кто с этим спорит, но мы-то… перестройку… перочинным ножичком вырезали: резвились, резвились… и переиграли самих себя…
Горбачев встрепенулся – в нем мелькнуло что-то злое, очень злое:
– К топору, значит, Русь зовешь?
– Топором, Михаил Сергеевич, у нас в деревнях до сих пор дома строят, – зевнул Яковлев, прикрывая ладонью рот. – Топор-то… в России… великая вещь…
Не сговариваясь, Горбачев с Яковлевым взяли рюмки.
– «Умри, пока тебя ласкает жизнь!» – усмехнулся Яковлев.
Закусили.
Беловежский Чернобыль
– Беловежье – это второй Чернобыль, – заметил Яковлев, принимаясь за ростбиф. – Никто не знает, что страшнее…
– Страшнее Чернобыль, – махнул рукой Горбачев, – главный инженер… Дятлов, я даже фамилию запомнил, был связан с кем-то, то ли с ГРУ, то ли с Комитетом, хотя какая, хрен, разница! И умник какой-то, генерал (кто – не выяснили) отдал приказ: снять дополнительную энергию. Логика, – Горбачев потянулся за соком, – простая, советская: если завтра война, если завтра в поход, заводы можно вывезти, эвакуировать, а что с реактором делать? С атомной станцией? Врагу оставить? Курчатовцы доказывают: реактор можно остановить, но надо в запасе иметь хотя бы сорок секунд, чтобы запустить дизель-генератор. Рубашка реактора начнет охлаждаться – пойдет процесс! А где их взять, эти сорок секунд? Где их найти? Вот Дятлов… по подсказке комитета, видно… и упражнялся… по ночам. Восемь дизель-генераторов по восемьсот киловатт каждый! А пока они маневрировали – упустили запас защитных стержней, вот и все.
На пульте с телефонами вдруг пискнула красная кнопка.
– Что?! – Горбачев подошел к столу.
– На городском – Ельцин, Михаил Сергеевич, – доложил секретарь.
– Ельцин?
– Так точно, на городском.
– Засранцы, конечно… – Яковлев зевнул. – Сами не спят и нам не дают…
– Не брать?..
– Да… Возьмите, чего уж там…
Горбачев снял трубку:
– Ну, Президент, здравствуй! Тебя, я слышал, поздравить можно? Новые полномочия схватил?..
Они по-прежнему боялись друг друга, неизвестно, кто кого больше.
Ельцин что-то говорил в трубку.
– …Хорошо, а это как понять?! – вдруг закричал Горбачев. – Как?!.. Выходит, Бушу вы доложились раньше, чем Президенту собственной страны!..
Ельцин сказал что-то резкое? и разговор оборвался. Только сейчас Яковлев почувствовал, что в кабинете очень холодно.
– Они говорят, Буш их… благословил… – медленно сказал Горбачев.
Он стал похож на ребенка.
– Вот так, Саша… Вот так…
Через несколько минут позвонил Назарбаев: руководители союзных республик – все как один – отказались поддерживать Горбачева.
Утром, ближе к десяти, явился Собчак: похожую позицию занял Патриарх Московский и всея Руси Алексий II.
– «Милые бранятся – только тешатся», – заявил Патриарх...
Поздний ужин закончился тихо, Горбачев и Яковлев не сказали ни слова.
Обреченные друг на друга
Он приехал домой в пятом часу утра. Раиса Максимовна, только что вышедшая из больницы, не спала – просто лежала в кровати.
– Что, Захарка, боишься?..
– Ложись и засыпай, гулена-Президент! Потом поговорим. Мягкой тебе подушки.
Декабрь, декабрь… – самая страшная пора в ее жизни. Страшнее Фороса...
Захарка – лучше, чем Раиса, теплее, но Раиса – красиво!..
Они были обречены друг на друга, он и она всей своей жизнью обречены… – мучились, тяготились друг другом, но страшились одиночества и друг без друга не могли.
Сон не идет…
План Яковлева был на самом деле неплох. Ельцина и беловежские бумажки – не признавать, функции Верховного главнокомандующего – не сдавать. Ядерную кнопку отключит, конечно, но это уже скандал. Более того: Горбачев как Президент СССР сразу начинает серию государственных визитов в страны «семерки» с широчайшим освещением этих встреч в мировой печати.
Самое главное: поручить Примакову (или Яковлеву?) провести неофициальные переговоры с американцами, лучше с руководством ЦРУ. Показать на конкретных примерах, что Ельцин, который блестяще выполнил (сам того не подозревая!) их послевоенный план по развалу Советов, уже опасен, уже смешон; это, если угодно, русский вариант президента Никсона, который, приняв на грудь бутылку Black lable, очень любил (ближе к ночи) собирать свой аппарат на какие-то совещания и все время хотел кого-то бомбить – либо Советский Союз, либо Польшу, либо еще кого-то (Никсон особенно не любил поляков).
Раиса Максимовна здесь, но ее нет. Она с ним. Но она уже против него.
– Поговорим, Миша.
– Давай, – прищурился Горбачев и зажег ночник. – Я это приветствую.
Как же она не любила, Господи, этот жесткий, пристальный взгляд – «взгляд Генсека», как она говорила!
Горбачев накинул халат и сел на краешек кровати.
– Миша… сейчас так ужасно… быть Президентом…
– Я не уйду, – оборвал ее Горбачев.
– Ты же ушел, Миша, – вздохнула она и повторила: – Ты уже ушел. Только не хочешь понять, что ты уже ушел, что тебя в Кремле уже нет…
Горбачев взглянул на нее исподлобья:
– Не влияй на меня, знаешь…
– А… Кремль, должность… – продолжала она, – все уже… несерьезно, Миша. Нелепость какая-то.
Он встал, резко запахнул халат и тут же сел опять – на краешек кровати.
– Знаешь, я вот это слушаю… просто теперь не обращаю внимания!
– А ты обращай, Миша, внимание… твердо сказала-пропела она. То, что скажу я, никто не скажет, ты это знаешь.
Он смотрел на жену совершенно затравленно.
– Эти перехлесты, сплошные… смешно уже... – наконец сказал он. – То, что видишь ты, можно только в общем плане сейчас сказать.
– В этой… уже сложившейся ситуации, Михаил Сергеевич, кто-нибудь из Кремля все равно Горбачева выкинет. – Раиса Максимовна повысила голос, и в нем опять появились интонации учительницы. – Хорошо, если не народ! Так могут по шапке дать… – и ты что, стрелять в них будешь? А, Президент?! Выстрелишь– сердечко твое тут же и лопнет! Эту страну, Михаил Сергеевич, никто не выдерживает, в России все президенты рассыпались в маразме, все до одного… – Брежнев, Сталин, Ленин… Хрущев не успел, хотя был уже на грани, все говорят. А погибать в этом кабинете, как Альенде в Чили… – ты что, дурак, что ли?
Раиса Максимовна дотронулась до руки Горбачева, но он вдруг резко отдернул руку.
– Уходить нельзя, слушай! Ты что? Да ни в какую! Нагрузим общество – дальше что? Что.. дальше?.. Такое начнется… и кто будет во всем виноват? Горбачев!
– Посмотри на меня, Миша. Я – инвалид.
Горбачев поднял глаза:
– Знаешь, не соглашусь! Я ж разговариваю с врачами, у них, я скажу, оптимизм, так что не подсекай меня, не подсекай! Сейчас надо мыслить в других категориях.
– Если ты не уйдешь – я погибну, – крикнула Раиса Максимовна, – слышишь? И ты тоже погибнешь… и Ира, и Катя… это вопрос времени!
Горбачев, сгорбившись, сидел на кровати.
– Этот бой не для нас, Миша, – она быстро взяла себя в руки, – но Крючков был прав, прав… Люди, страна неплохо к тебе относятся, я это чувствую. Проблема в другом! Если ты – есть, Ельцин силен, нет тебя – Ельцин сдуется – все, нет его, сразу нет! Тут-то и окажется, что король – голый! А ты сейчас только укрепляешь Ельцина! Если лошадь слишком долго стоит рядом с ишаком, она сама превращается в ишака!
– Они не посмеют стрелять.
– Посмеют. Ты Ельцина не знаешь!
Горбачев поднялся:
– Сейчас вернусь…
– Если хочешь заснуть, съешь булочку с маком! Хватит жрать эту тайскую гадость! Любая таблетка, Михаил, отличается от яда только дозой… – она встала. – Не дам! Иришка привезла булочки с маком, они там, внизу, в салатнице. Мак ешь хоть ложками, от мака уснешь!
– Хочу воды.
– Значит, пойдем вместе.
– Миша, а почему ты не обратишься к людям? – вдруг тихо спросила Раиса Максимовна.
Горбачев по-прежнему сидел на краешке кровати со стаканом кефира в руках.
Он отвратительно смотрелся, этот стакан.
– В России нет народа, Раиса. Запомни это.
Он все-таки очень редко называл ее по имени.
– Я бы обратился, конечно. Не к кому.
– Ты хочешь сказать… – Раиса Максимовна… вдруг запнулась… – ты хочешь сказать… с русскими можно делать все что угодно?
– Да. Абсолютно.
– Раньше ты так не говорил, Миша…
– Раньше я это… не понимал…
– И что же делать?
Горбачев поднял глаза:
– Думать будем… думать…
– Ты великий человек, Михаил Сергеевич.
– Так многие считают. В Америке. И еще – в Германии.
– Миша…
– Я гадок себе, – вдруг сказал Горбачев...
На всю жизнь он запомнил этот разговор.
Передача власти
Передача власти произошла на редкость спокойно, даже как-то буднично. Первый (и последний) Президент СССР показал Ельцину документы из «особой папки», в том числе – секретные протоколы Молотова – Риббентропа о разделе Европы и материалы о расстрелах в Катыни. Потом передал ядерный чемоданчик и тут же пригласил Президента России на обед.
Ельцин подтвердил, что он исполнит все просьбы Горбачева: госдача переходит в его пожизненное пользование, ему будут выделены большой «сааб» с мигалкой, охрана, врачи.
«Прикрепленных» охранников, поваров и врачей Президент России сократил в десять раз: Горбачев просил выделить двести человек, Ельцин согласился на двадцать.
Было решено, что Михаил Сергеевич получит в Москве, на Ленинградском шоссе, здание для Горбачев-фонда, а через неделю, в январе, правительственный авиаотряд выделит ему спецборт для поездки в Ставрополь, к матери.
Горбачев попросил, чтобы его кабинет в Кремле пока оставался бы за ним. Он хотел спокойно разобраться с бумагами и вывезти на дачу личные вещи.
Договорились, что сразу после обеда Горбачев вызовет телевизионщиков и запишет свое обращение к нации.
Обедали втроем: кроме Президента России Горбачев пригласил Александра Яковлева. Ему очень хотелось, чтобы за столом, рядом с ним, был бы кто-то из своих.
Ельцин пытался шутить, но быстро замолчал: настроение у всех было скверное.
Заявление Горбачева об отставке снимал первый канал. Ельцин предложил, чтобы уход Президента снимала бы команда Попцова, он не любил Егора Яковлева, но Горбачев настоял на своем.
Текст указа Президента СССР о собственной отставке лежал перед Михаилом Сергеевичем на столе. Пока телевизионщики ставили зонтики, рассеивающий свет и проверяли звук, Егор Яковлев подошел к Горбачеву:
– Михаил Сергеевич, сделаем так, наверное: вы скажете все, что хотите сказать, и тут же, в кадре, на глазах всей страны… телезрителей… подпишете указ об отставке.
– Брось, Егор, – махнул рукой Горбачев. – Чего церемониться?.. Сейчас подпишу – и все!
– Как сейчас? – не понял Яковлев.
– Смотри!
Горбачев взял авторучку и спокойно поставил под Указом подпись.
Наступила тишина.
– Все, – сказал Горбачев.
– Ручку дайте, Михаил Сергеевич… – попросил оператор телевидения.
– На хрена она тебе? – не понял Горбачев.
– На память…
– А… держи.
Потом Горбачев быстро, без единого дубля, записал свое заявление:
«Ввиду сложившейся ситуации с образованием Содружества Независимых Государств я прекращаю свою деятельность на посту Президента СССР. Принимаю это решение по принципиальным соображениям.
…Я твердо выступал за самостоятельность, независимость народов, за суверенитет республик.
…События пошли по другому пути.
…Убежден, что решения подобного масштаба должны были бы приниматься на основе народного волеизъявления.
…Я покидаю свой пост с тревогой. Но и с надеждой, с верой в вас, вашу мудрость и силу духа. Мы – наследники великой цивилизации, и сейчас от всех и каждого зависит, чтобы она возродилась к новой современной и достойной жизни…»
Телевизионщики аплодировали.
Горбачев и Яковлев тут же вернулись в кабинет Президента СССР, теперь уже бывший его кабинет, и Горбачев не выдержал – скинул пиджак и повалился на диван:
– Вот так, Саша… Вот так…
По его лицу текли слезы.
Пир зверей
Над Кремлем был незаметно, в полной темноте спущен флаг Советского Союза.
Через час над Кремлем так же в полной темноте был поднят флаг Российской Федерации.
Вечером, когда Михаил Сергеевич двигался в сторону дачи, причем дорогу ему уже никто не перекрывал, в машину позвонил Андрей Грачев, пресс-секретарь экс-Президента СССР:
– Ельцин просил передать, что у правительства России нет возможности выделить борт для поездки в Ставрополь…
Утром, едва Горбачев проснулся, еще один звонок из Кремля:
– Михаил Сергеевич, в восемь двадцать появились Ельцин, Хасбулатов и Бурбулис, отобрали у нас ключи и ворвались в ваш кабинет…
– Что сделали?.. – не поверил Горбачев.
– Сидят у вас в кабинете. Похоже, они там выпивают, Михаил Сергеевич… Ельцин сказал, что вы здесь уже не появитесь, и всех нас… разогнал….
Руководители Российской Федерации действительно принесли с собой бутылку виски и распили ее – под конфетку – за рабочим столом бывшего Президента несуществующей страны.
– Пир зверей, – сказал Горбачев.
P.S. Книга А. Караулова «Русский ад» выйдет в феврале будущего года в издательстве «Алгоритм».