- Вы отмечаете не только свое 60-летие, но и 40-летие творческой деятельности. Что вдохновляло вас 40 лет назад и что – сейчас?
– Когда начинал всем этим делом заниматься, я пытался подражать «битлам». Понимал, что мне надо тоже что-то свое сочинять, но, скажу честно, особого удовольствия от этого не испытывал. Уже потом появилось ощущение преодоления. Вообще для артиста понятие «кураж» очень важно. И когда песни, которые я придумал, стали пользоваться успехом у моих сверстников, у студентов, естественно, было очень приятно, хотелось бить себя в грудь и кричать: «Это я придумал!» А сейчас – не знаю… Но самое интересное, что за последнее время было достаточно много песен, которые я написал каким-то конкретным людям, каким-то городам. Я себя иногда называю Шиловым в музыке.
– Ваша сольная карьера началась в сложный для всех творческих людей период. Насколько режим давил на свободу?
– Я не буду себя называть диссидентом и говорить, что боролся с деспотией коммунизма. Я жил, как жилось в этих условиях, и играл по тем условиям игры, которые придумывал не я. Во мне сидел такой мощный цензор, что я, наверное, по пальцам могу перечислить песни, которые с большой натяжкой можно было бы назвать «диссидентскими». Тогда было по-своему тяжело: если ты «середняк», тебя запросто могли пропустить в эфир, а вот у талантливой песни шансов появиться было значительно меньше.
– Испытываете трепет перед кремлевской сценой? Все-таки эта площадка считается определенной планкой в музыкальной карьере.
– По-моему, Кремль – это все-таки не концертная площадка. Хотя, наверное, неуважительно так говорить по отношению к людям, которые делают там замечательные концерты. Но так как «Россию» снесли, то из раскрученных залов остался один ГКД. Хотя для меня, конечно, оптимально было бы работать в «России»: там более камерная обстановка, более привычное звучание, и атмосфера там была бы более домашняя.
– Несколько лет назад ваш младший сын Иван выпустил сольный альбом «Иван number one». Почему его сольная карьера остановилась?
– У него голос ломался. Но сейчас он снова начал сочинять, причем почему-то на английском языке. Вот недавно показывал мне песню, где срифмовал «панду» с «пропагандой».
– Вы часто участвуете в благотворительных акциях?
– Была у меня странная история: позвал меня друг выступать в тюрьму, в Матросскую Тишину. Передо мной было 20–30 слушателей. Причем ребята от 12 до 16 лет, и из них процентов 75 обвинялись в убийствах. Какой там концерт, когда у них суд впереди и они могут думать только об этом. Из меня просто всю энергию высосали. И я такой опустошенный сижу: «Ребят, может, вам не надо петь?» А они отвечают: «Нет, пойте». И я еще минут 15 поиграл. Ко мне подбегают организаторы, счастливые такие: «А давайте вы еще в Бутырской тюрьме выступите!» Я говорю: «Понимаете, какая вещь: людей спрятали от общества, лишили их удовольствий, чтобы наказать.
А вы им на дом артистов возите – вы еще девчонок им выпишете!»
А вы им на дом артистов возите – вы еще девчонок им выпишете!»
С благотворительностью в основном связаны какие-то неприятные истории – то деньги какие-то делить начинают, то еще что-то…
– Сложно ли сейчас заслуженному артисту России было бы жить на авторские отчисления? Понятно, что это не про вас, и все-таки?
– Конечно, сложно. Наше государство деятелей искусства не то чтобы не ценит… Просто сейчас авторские отчисления остались на том же уровне, на каком они были в советские времена. То есть где-то 0,7 копейки за одно публичное исполнение.