Художественная литература - не только для гуманитариев

Порой трудно объяснить школьнику, которому задали читать огромный список книг на лето или фанату научпопа, в чем состоит ценность художественной литературы. Банальное «так ты будешь умнее» не котируется среди антифанатов «художки». Ведь, казалось бы, фундаментальные знания дает справочная или научная литература. Так зачем читать плод воображения другого человека? Неужели вымышленные ситуации, миры и персонажи хоть как-то полезны?

Стоит начать с того, что в психологии существует так называемая система ментализации – эмоциональная восприимчивость и когнитивная способность представлять психическое состояние самого себя и других людей. Мозг, перерабатывающий художественный текст, не видит абсолютно никакой разницы между реальными людьми и книжными персонажами. Во время чтения у нас создается собственная модель героя, мы способны ему сочувствовать, соотносить моральные ценности и стремления со своими. Влюбленность в персонажа тоже реальна, так что не стоит смеяться над теми, кому разбили сердце Андрей Болконский («Война и мир»), мистер Дарси («Гордость и предубеждение») или Ретт Батлер («Унесённые ветром»). Все страдания, переживаемые в процессе этих влюбленностей, несчастный мозг переживает по-настоящему. Таким образом, при прочтении художественной литературы мы развиваем свой эмоциональный интеллект (способность распознавать эмоции, намерения, мотивацию свои и других людей и управлять этим), становимся эмпатичнее, учимся сопереживать. Наш опыт как читателя благотворно влияет опыт социализации и адаптации в обществе.

Более того, художественная литература – это тот жизненный опыт, который в реальности мы не всегда способны получить. Цитируя Бродского: «Книга является средством перемещения в пространстве опыта со скоростью переворачиваемой страницы. Со страниц книги опыт приходит к уму и сердцу человека». Мы не можем освоить все профессии мира, но при желании ощутим себя кем угодно, прочитав пару романов Артура Хейли («Аэропорт», «Отель», «Вечерние новости») или любого другого автора. В XXI веке мало кому под силу вновь стать дворянином или древнегреческой гетерой, пророком или придворным шутом. Только актерам. Мир художественности открывает перед нами подобную возможность.

Безусловно, понять ту или иную историческую эпоху помогают учебники истории и сохранившаяся документация. Но зачастую это именно сухое изложение фактов вкупе с датами и именами. Под ними как будто ничего нет, в то время как художественная литература позволяет погрузиться в то, что именно переживали люди, как они справлялись с трудностями, чего боялись. Идентичная ситуация и с изучением культуры других стран: можно прочитать несколько пресных выжимок о традициях страны или же творения ее авторов, тем самым соприкоснувшись с культурой самостоятельно, через самое сильное оружие – слово.

Художественные книги помогают отвлечься от собственных проблем, а порой даже понять, что по сравнению с героями Достоевского, нам вовсе не о чем переживать. Погружаясь в обрисованный автором чужеродный мир фантазий, уровень тревоги стремительно снижается, именно поэтому так полезно читать перед сном.

В конце концов, для многих людей художественные книги являются лекарством от одиночества. Неожиданно на страницах появляются собственные мысли, и становится ясно, что не только мы думаем или чувствуем именно так.

Приведу личный пример, заодно порекомендовав любимого автора – Германа Гессе. В широких кругах он не так хорошо известен, как дядюшка Гёте, братья Гримм или Кафка. Я сама узнала о Гессе, наткнувшись на цитату из псевдолитературной группы во «Вконтакте». Там была одна строчка: «Её голос был глубоким и терпким, я пил его словно сладкое вино» и маленькая подпись – hermann hesse, demian (1919).

Бывают моменты, когда разговариваешь с незнакомцем, а он выдаёт раз за разом твои самые сокровенные мысли. Тогда он становится либо твоим лучшим другом, любо возлюбленным, либо самым ненавистным человеком. С Гессе получилось также. Раз за разом, страница за страницей, книга за книгой, он выдавал все мои страшные тайны, что крайне пугало. Оказывается, во время приступа тревоги мы оба привычно распахиваем настежь окна и высовываем голову, пока пейзаж за рамой не перестанет смотреть с укором, а мысли не придут в порядок. Рефлексируем и тоскуем мы практически одинаково, понимая, как это глупо. На «Петере Каменциде» из-за того, что я безостановочно подчеркивала наши схожие привычки и одинаковые фразы, трагично закончилась моя ручка с жирными чернилами. Зато я только начиналась.